Андрей Константинов - Сизифов труд Страница 9

– То бишь еще один менеджер?

– Именно так. У карманных воров, как у детей лейтенанта Шмидта, тоже что-то вроде своей конвенции. Так вот, Шмага последние годы курирует «Гостинку». Следит за порядком, чтоб залетные воры не наглели. Улаживает конфликты. Решает вопросы с милицией.

– Понятно. «Я по этому берегу хожу – никого не трогаю, а мой брат по тому – там никого не трогает». М-да, и ворью без начальства не обойтись. А чего? Сытая должность: одни рискуют, другие – с них получают.

– Шмага до этой должности честно дослужился, – взялась разъяснить Ольга. – Если это слово в данном случае вообще уместно. Он раньше в общественном транспорте шерстил. И как шерстил! В первую очередь вежливостью брал: наступит, к примеру, на ногу или толкнет кого-то, тут же извинится, но при этом по всем карманам успеет пошарить. Даму деликатно вперед пропустит, еще и ручку подаст, поможет на подножку подняться, а сам в это время…

– Ты с таким трепетом о них рассказываешь! Словно бы не о ворах речь, а, минимум, о деятелях культуры.

Прилепина слегка смутилась:

– Да нет, никакой это не трепет. Просто… Понимаешь, Ильдар, карманники – они все-таки не убийцы, не отморозки полные. В чем, кстати, ты только что сам смог убедиться… Конечно, неприятно лишиться кошелька. Но деньги – они всего лишь деньги. Не здоровье, не жизнь. Кража – все-таки не агрессия, она не влечет за собой какие-то необратимые последствия. Да, неприятно, да, обидно. Но в конечном итоге – поправимо.

– Я, блин, сейчас просто расплачусь от умиления по отношению к этим милым ребятам, – пробурчал Джамалов. – Всё равно, зря ты меня остановила. Там, наверху. Надо было этому уроду лицо набить.

– Да ты что?!! – притормозила в изумлении Ольга. – Даже не думай! Видел какая у Шмаги охрана?!! Ткнули бы в бочину шилом или бритвой по лицу, и потом ищи-свищи их. Карманники, они только с виду такие тихони. А если их задеть или припереть к стенке… У моего бывшего шефа все руки в шрамах от бритв. Мы ведь на задержания всегда сами, без ОМОНа ходим. Вернее, ходили.

Ильдар уважительно посмотрел на Прилепину и покачал головой:

– А ты отчаянная, Ольга Николаевна!

– Брось. На самом деле я – трусиха страшная. Просто Шмагу хорошо знаю: он на женщину ни руку, ни бритву не поднимет. Джентльмен!..

Парголово,

4 августа 2009 года,

вторник, 21:20 мск

Праздничная вечеринка по случаю крестин сына лейб-гвардии «гоблинского» не полка, но взвода перешла, наконец, в долгожданную стадию подлинного разгуляева. Около девяти вечера Анечка в последний раз покормила раскапризничавшегося дитятю, после чего свекровь, получив целых ворох инструкций и указаний, понесла ребенка домой – укладывать. Вслед за ними из кабака потихонечку потянулись прочие приглашенные «возрастные» родственники. В результате в зале постепенно осталась лишь самая стойкая молодежь из числа консерваторских друзей супруга и еще более стойкие представители милицейской службы супруги. Атмосферу тут же затянуло густой пеленой табачного дыма (при имениннике приходилось бегать на улицу), голоса загремели на несколько тонов громче и звонче. Одна часть народа пустилась в пляс, а другая – с удвоенной энергией налегла на спиртное. Тем более что Анечкин муж Веня, поначалу решивший было затихарить последний ящик водки для последующих семейных праздников, позволил себе немного расслабиться. А расслабившись, опрометчиво сдал местоположение схрона с НЗ Грише Холину. И тот, как водится, подобного шанса не упустил.

Пребывая в статусе кормящей матери, Анечка к спиртному, равно как к всевозможным разносолам и вкусностям, не прикладывалась. Ей и без того было и тепло, и радостно. Да что там! Она просто-таки светилась от счастья. Обычно так происходит, когда у женщины есть не просто любимый, но еще и любящий мужчина. Так вот у Анечки, что огромная редкость по нашим временам, они были. И – что еще бо́льшая редкость! – были они едины в одном лице. В лице обожаемого ею мужа Вени…

…Анечка с детства была болезненно честолюбива. Редкая четверка, появлявшаяся в ее дневнике, а позднее и в зачетке, воспринималась как вселенская катастрофа. Мать, поначалу гордившаяся ее успехами, со временем стала смотреть на дочь с каким-то насмешливым сожалением. Она вполне справедливо полагала, что для женщины учеба и карьера – не самое главное в жизни. Сама она после гибели Анечкиного отца, водителя-дальнобойщика, долго не горевала. Друзья и сожители мелькали в ее жизни как стеклышки в калейдоскопе. Мать легко сходилась с мужчинами и еще легче расходилась, но при этом каким-то образом умудрялась оставаться со всеми в теплых, дружеских отношениях. И если в доме случалась авария, всегда находился какой-нибудь Петя, Вася или Коля, готовый по первому зову бывшей пассии прибить полочку, починить сливной бачок или законопатить окна на зиму.

В отличие от матери настоящих друзей у Анечки не было. Нет, конечно, полным изгоем она не была: ее, как старосту и бесперебойного поставщика сделанных домашних заданий, постоянно приглашали на дни рождения, на вечеринки, в походы. Но там Анечка, как правило, чувствовала себя неуютно, возможно, потому, что представители противоположного пола не проявляли к ней особого «мужского» интереса. И вовсе не потому, что она выглядела безнадежной дурнушкой. Напротив, была Анечка очень даже миловидной девушкой, с густой шапкой шелковистых вьющихся волос и с не по годам развитой девичьей грудью. Да и с нарядами, что в наши дни немаловажно, проблем у нее никогда не возникало: мать, служившая на Балтийской таможне, мешками таскала с работы конфискат, так что Анечка всегда щеголяла в модных фирменных вещах. Скорее всего, причина мужского равнодушия крылась в другом: Анечка была девушкой чересчур правильной и оттого немного пресной. А народная мудрость: «Как много девушек хороших, но тянет всё же на плохих» – она ведь не на пустом месте появилась.

После школы Анечка без особого, как ей показалось, напряга поступила на юридический факультет СПбГУ. Вот только ларчик в данном случае открывался хотя и просто, но все-таки несколько иначе. Но, зная трепетную и ранимую натуру дочери, мать не стала посвящать ее в подобные нюансы. Последние заключались в известной лишь посвященным разнице между обучением на бюджетной и на платной основе. Так вот, если во втором случае оплата за вузовские корочки равными долями выплачивается в течение всех пяти лет обучения, то в первом – вся сумма целиком и негласно заносится «куда надо». Анечкина мама, получившая к тому времени за пятнадцать лет беспорочной службы звание «Заслуженный таможенник Российской Федерации», о географических координатах заветного «куда надо» была осведомлена неплохо, а потому вовремя подсуетилась. В итоге ребенок получил престижное «президентское» образование и, снова по протекции матери, устроился на должность аттестованного сотрудника в секретариат штаба ГУВД. К слову, предел мечтаний выпускниц учебных заведений системы МВД.

Вот только служба в штабе на деле оказалась невыносимо скучной. Стоило тратить пять лет юной, а потому самой распрекрасной, по мнению очевидцев, жизни, чтобы потом, ежеденно по восемь часов, сидеть за столом, перекладывая и подшивая бесконечные бумажки. И это с красным-то дипломом! Мать Анечкиных претензий не понимала и не принимала, искренне считая штаб ГУВД идеальным местом для поиска идеального супруга. Но, увы! В этой тихой бюрократической заводи «чертей» априори не водилось. А «не-черти», то бишь окружающие штабные мужики, Анечку отчего-то раздражали. В первую очередь, раздражали чисто визуально: все с пузиками, здоровые такие, мордоватые и одинаковые, с барсетками. И, тем не менее, при всех своих габаритах, апломбах и парфюмах – рыхлые. И телом, и нутром. О последнем Анечка в силу своего гомеопатического жизненного опыта доподлинно знать не могла, но догадывалась. Догадывалась исключительно по-женски, сугубо интуитивно. Между тем, разочаровавшись и в юриспруденции в целом, и в милиции в частности, Анечка отныне остро мечтала сугубо о двух вещах – о крепкой семье и о ребенке. Словом, сама того не осознавая, она подспудно пришла к тем самым нехитрым житейским истинам, которые когда-то безуспешно пыталась ей привить менее образованная, но зато более мудрая мать. Другое дело, что как риторически говорила обезьяна бородатого анекдота: «Да разве тут замуж выйдешь, когда кругом одни крокодилы?» А потом произошло событие, на первый взгляд незначительное, но, как оказалось позднее, круто изменившее: сначала Анечкино мироощущение, а затем и всю ее дальнейшую жизнь. Впрочем, в столь юном возрасте было бы верхом опрометчивости судить категориями вечности.