Ольга Хмельницкая - 33 счастья Страница 9

У столика стоял академик Защокин. На лбу, куда приложился своим портфелем Слюнько, у него была примочка. Глаза метали молнии. Посетители кафе возбужденно прислушивались, радуясь необычному развлечению.

Профессор Слюнько вскочил и сжал кулаки.

– Попрошу не оскорблять мое мужское достоинство, – воскликнул он сдавленным фальцетом, – у нас научный диспут, а не балаган! Так что ваши пошлые намеки оставьте при себе! Вы не ученый, а мелкий канцеляришка от науки!

Защокин задохнулся от такого оскорбления. Его лицо налилось яростью. Он схватил стакан с соком, стоявший на столике, и выплеснул его в оторопевшего Слюнько. Брызги полетели во все стороны. Послышались возгласы, как негодующие, так и подбадривающие.

– Это вы – не ученый! – кричал Защокин. – Вы, палеонтологи, привыкли работать не головой, а лопатой!

Слюнько схватил в руки креманку с мороженым и хотел метнуть ее в оппонента, но его удержали Марьяна и Бубнов. Защокина придерживали подоспевшие криомедики.

– Александр Павлович, не нервничайте, – увещевали они своего руководителя, – в вашем возрасте это вредно. Не обращайте внимания на всяких отщепенцев! Вот приедем на биостанцию, там и выясним, кто лучше умеет высиживать яйца!

Слюнько утробно выл и рвался вперед, жаждая свершить возмездие, но Филимонова, рыжие волосы которой разметались по плечам, цепко держала старшего по званию коллегу за правую руку. На его левую руку навалился мрачный Бубнов.

– Он опасен для общества! – грозил кулаком Защокин.

– Вон из науки, жалкий лекаришка! – не отставал Слюнько.

С большими усилиями научных светил, продолжавших петушиться, развели по разным углам кафе и принялись обмахивать платочками. В ту же минуту по громкой связи объявили, что рейс до Сочи задерживается на час в связи с ужасной грозой, которая бушует над Кавказом.

Колбасова сидела на стуле и смотрела на яйцо, как завороженная. За стенами биостанции бушевала буря. Порывы ветра были так сильны, что все здание тряслось, словно в эпилептическом припадке.

– Ну что, уже проклюнулся? – пошутила Виктория, привалившись плечом к дверному косяку.

– Пока нет, – покачала головой Анастасия Геннадиевна. – И у Валерия нет никаких предположений касательно того, когда это может произойти.

Яйцо матово светилось красным. У него была плотная пористая скорлупа. Сердце динозавра в динамике стучало мерно, громко, и этот звук перекрывал все, даже рев бури и вой ветра.

– Я думаю, процесс займет около двух месяцев, – прозвучал сзади голос Шварца, который ходил бесшумно, как тень.

Сердце Виктории обожгло, словно в него залили раскаленный металл.

– Обычно процесс высиживания занимает от двадцати до тридцати пяти дней, – уточнил орнитолог.

Он поднял голову и прислушался. Буря отчаянно завывала.

– Как там бедный Юрий Рашидович, – сказал он негромко, – сможет ли он найти сотрудников службы безопасности в такую погоду и привести их на станцию?

– Ему надо было идти вдвоем с кем-нибудь, – сказала неожиданно для себя Сушко.

Мысль о Юрии, одиноко вышагивающем сейчас по горным тропам под порывами жалящего ветра, показалась ей невыносимой.

– С кем, например? – пожал плечами Шварц. – Иванов готовит обед, Курочкин еще не выходил из своей конуры, где он с утра до вечера пялится на букашек, собранных им на склонах гор, а я слежу за яйцом. Если уж на то пошло, вместе с Бадмаевым должны были пойти вы, дорогая.

Сушко покраснела. Анастасия Геннадиевна внимательно посмотрела на красивое, рельефное лицо Валерия, похожее на лик античного бога. В этот момент в буре наступило небольшое затишье.

– Отступает? – предположила директор, прислушиваясь.

Но ветер и ливень ударили с новой силой. Здание содрогнулось. Что-то заскрежетало по крыше.

– Флюгер сорвало? – предположила Виктория.

– Невероятно! – ответила Колбасова. – Он стоял у нас на крыше много лет, с момента основания биостанции! Неужели буря столь сильна?

– Бедный Юра, – тихо сказала Виктория.

Сейчас, когда замаячила реальная угроза потерять его, Сушко ощутила к ботанику прилив дружеской симпатии. В дверь заглянул завхоз.

– Обед готов, – бодро доложил он. – У нас сегодня ребрышки под соусом, пикантный омлет с дикими травами, блины с маслом, а также домашнее мороженое. Сразу должен предупредить, что молоко для мороженого – порошковое, а дикие травы я собирал лично у подножия горы.

Говоря это, Василий Борисович раздувался от гордости.

– Ну, молодежь, – сказала Колбасова, не сводящая глаз с яйца, – идите, обедайте, а потом замените меня.

Сушко и Шварц вышли в коридор.

– Я сейчас еще Курочкина позову, – сказал завхоз, – а вы идите в столовую, располагайтесь там. Через пару минут я вернусь.

Он быстро побежал вверх по лестнице, ведущей на второй этаж, где располагались жилые комнаты.

– Я выгляну на улицу, посмотрю, как там, воздухом подышу, – сказал Валерий, который явно избегал находиться рядом с девушкой, – а потом приду в столовую.

Он прошел в небольшой холл, взял с вешалки ярко-оранжевый дождевик и накинул его на плечи. Потом Шварц толкнул дверь, ведущую на улицу. В помещение со свистом ворвался ледяной ветер. Валерий выскользнул в проем и прикрыл за собой дверь.

«Непонятно, что ему нужно на улице в такую погоду, – подумала Виктория с легким недоумением, – на бурю можно посмотреть и из окна». Сушко повернулась и пошла по коридору в сторону столовой, откуда доносились восхитительные запахи. Завхоз Василий Борисович готовил поистине виртуозно. В огромное окно столовой, откуда обычно были видны горы, часть серпантина и склон горы, хлестала вода. За спиной девушки прозвучали шаги.

– Что-то я не пойму, куда подевался Курочкин, – сказал завхоз, подходя к своей стойке и накладывая на тарелку большую порцию ребрышек в соусе, – он не открыл мне дверь.

– То есть как? – не поняла Виктория. – Он же все время сидит в своей комнате, работает, куда же он мог подеваться?

– Не знаю, – безмятежно пожал плечами Иванов, – я постучал, постучал, а потом пошел сюда, в столовую. Мало ли где он? Может, спит. Может, в туалете. Может быть, конечно, что он пошел на улицу за новыми жучками, которых он так любит, но это маловероятно. Смотрите, как гроза бушует!

Виктория снова посмотрела в окно. Дождь стоял сплошной стеной.

– Еще и Валерий пошел на улицу! Странно! – сказала она, стоя у стекла.

– Да? – удивился завхоз, на секунду оторвавшись от резки хлеба, который он пек сам. – В такую погоду? Да сейчас собаку на улицу не выгонишь. Хотя, может, он на крыльце стоит, там же навес.

Иванов подошел к девушке и, смешно поморщившись, выглянул в окно. Виктория прижалась к стеклу щекой, пытаясь увидеть крыльцо. Окно кухни располагалось на одной плоскости с входной дверью, и видно было плохо, тем более что стекло сразу запотело, но кое-что Сушко увидеть успела, и это «кое-что» показалось ей очень странным. Недалеко от крыльца, в густых зарослях рододендрона, виднелось что-то оранжевое.

– Он выбросил плащ! – воскликнула Виктория. – Шварц выбросил свой плащ!

Девушка отпрянула от окна, повернулась и побежала по коридору. За ней, тяжело дыша, поспешил завхоз. Сушко распахнула входную дверь и вылетела на крыльцо. Навес над ее головой и правда был, но сейчас он ни от чего не защищал. На девушку обрушились потоки воды. Ветер чуть не сбил ее с ног.

– Оставайтесь в доме, я сам посмотрю, вы промокнете! – воскликнул за ее спиной завхоз, подпрыгивая и высматривая то место, где Сушко увидела плащ.

– Нет, – сказала Виктория и, как была, в свитере и домашних туфлях, побежала через лужайку, окаймленную зарослями рододендрона, листья и цветы с которых были сорваны порывами ветра, а многие ветви поломаны. Прямо за рододендронами был обрыв.

– Стойте! Вы сорветесь! Сейчас там очень скользко! – кричал завхоз, едва-едва поспевавший за бегущей Сушко на своих коротких ножках.

Девушка добежала до зарослей и остановилась. Она еле держалась на ногах, порывы ветра норовили швырнуть ее на землю.

– Почему он сбросил плащ? – непонимающе повторила Виктория.

– Не смотрите туда, – вдруг воскликнул Василий Борисович и схватил девушку за руку, – отвернитесь! Не смотрите!

Но Сушко не послушалась. Она посмотрела на то, что казалось ей просто оранжевым плащом, и внезапно поняла, что это не только плащ, и что Валерий Шварц вовсе не снимал свой дождевик.

– Что с ним? – закричала Сушко, кидаясь к лежащему в кустах орнитологу. – Ему плохо?

Голубые, широко раскрытые глаза Шварца смотрели прямо в небо. Великолепное лицо выглядело бессмысленным. Орнитолог был абсолютно и совершенно мертв.

Ева легла на край обрыва и посмотрела вниз. Как бы то ни было, а спускаться нужно, и срочно. Потоки воды, несшиеся вниз по склону, собирались в ручейки и речушки. Раненый Рязанцев, любовь всей жизни Евы Ершовой, находился в чрезвычайно уязвимом положении. Читая про себя молитву и призывая на помощь всевышнего, девушка поползла на животе вниз по склону. Почти сразу же острые камни прорвали ее одежду и впились в кожу на животе.