Дот Хатчисон - Сад бабочек Страница 3

– Знаете, если будете задавать мне вопросы, на которые уже знаете ответ, вряд ли я проникнусь к вам доверием. – Она сидит, расслабленная, в уже привычной позе, откинувшись на спинку стула.

– Мы – агенты ФБР. Люди привыкли считать нас хорошими парнями.

– А разве Гитлер считал себя плохим?

Эддисон резко подается вперед.

– Хотите сказать, ФБР и Гитлер – это одно и то же?

– Хочу сказать, что все зависит от точки зрения и моральных ценностей.

Когда им позвонили, Рамирес отправилась прямиком в больницу, а Виктор поехал сюда, чтобы координировать потоки поступающей информации. Эддисону выпало осмотреть поместье. Он всегда бурно реагирует на подобные зрелища. С этими мыслями Виктор вновь переводит взгляд на девушку.

– Это больно?

– Ужасно, – отвечает она, обводя пальцем линии на фото.

– В больнице сказали, что ей несколько лет.

– Звучит как вопрос.

– Утверждение, которое нуждается в подтверждении, – поясняет Виктор и в этот раз не сдерживает улыбки.

Эддисон бросает на него хмурый взгляд.

– О врачах можно многое сказать, но и совсем уж бестолковыми их не назовешь.

– И что это, черт возьми, значит? – ворчит Эддисон.

– Да, ей несколько лет.

Эта модель поведения ему знакома – вспоминаются продолжительные разговоры с дочерьми об оценках, экзаменах, друзьях. Он хранит молчание – минуту, потом еще одну. Смотрит, как Майя осторожно переворачивает фотографию. У психологов, наверное, нашлось бы что сказать по этому поводу.

– Он кого-то нанял для этого?

– Единственного, кому он может доверять безоговорочно.

– Таланта ему не занимать.

– Вик…

Виктор, не глядя, толкает ножку стула, на котором сидит Эддисон. Тот вздрагивает. Майя приподнимает уголки губ. Это не совсем улыбка, даже отдаленно ее не напоминает, но хотя бы намек на нее.

Она приподнимает краешек бинта, намотанного на пальцы.

– От иголок такой мерзкий звук, вам не кажется? Особенно если все решили за тебя. Но в том-то и дело, что выбор был, и была альтернатива.

– Смерть, – догадывается Виктор.

– Хуже.

– Хуже, чем смерть?

Эддисон бледнеет. Она замечает это, но вместо того, чтобы поддеть его, кивает с серьезным видом.

– Он знает. Но вы там не были, верно? На бумаге все совсем нет так, как вживую.

– Что может быть хуже смерти, Майя?

Она поддевает и сковыривает свежую корку на указательном пальце. Пятно крови просачивается сквозь бинт.

– Просто удивительно, до чего легко купить аппаратуру для татуирования.

В первую неделю мне каждый вечер что-то добавляли в еду, чтобы я стала послушной. Лионетта все эти дни была рядом, но остальные девушки – а их там было немало – сторонились меня. Когда я спросила об этом за ужином, Лионетта сказала, что это нормально.

– Если кто-то плачет, это нервирует, – объяснила она с набитым ртом. Что бы я ни думала об этом загадочном садовнике, еда у него была превосходная. – Пока новенькая не освоится, все держатся от нее подальше.

– Все, кроме тебя.

– Кто-то должен этим заниматься. И я могу успокоить, если придется.

– Должно быть, очень мило с моей стороны, что я так и не заплакала.

– Вроде того, – Лионетта наколола на вилку кусок жареной курицы. – Ты что, вообще не плакала?

– А что это изменило бы?

– То ли мы подружимся, то ли я тебя возненавижу.

– Только дай знать, я постараюсь вести себя соответствующе.

Она улыбнулась во весь рот.

– Продолжай в том же духе, только не при нем.

– Почему я непременно должна спать ночью?

– Мера предосторожности. Над нами все-таки утес.

И тогда я задумалась, сколько же девушек бросились с этой скалы, пока он не принял меры предосторожности. Я попыталась представить высоту этого рукотворного монстра. Метров восемь или, может, десять? Достаточно ли этого, чтобы убить?

Я привыкла просыпаться в этой пустой комнате, когда наркотик прекращал свое действие. Лионетта сидела на стуле возле кровати. Но в конце первой недели я проснулась, лежа на животе, на жесткой кушетке. В воздухе стоял едкий запах антисептика. Комната была больше моей, с металлическими стенками вместо стеклянных.

И там был кто-то еще.

Поначалу я ничего не видела – веки были еще тяжелыми после снотворного. Однако я чувствовала, что рядом кто-то есть. Я постаралась дышать спокойнее и напрягла слух. Но чья-то ладонь легла мне на голую икру.

– Я знаю, что ты проснулась.

Это был мужской голос, не очень громкий, со среднеатлантическим выговором. Приятный голос. Ладонь скользнула выше по ноге, по ягодицам и вдоль спины. И хотя в комнате было тепло, от прикосновения у меня мурашки побежали по коже.

– Постарайся не шевелиться, иначе нам обоим придется пожалеть об этом.

Я повернулась было на голос, но он положил ладонь мне на затылок.

– Мне не хотелось бы тебя связывать, это может исказить контур рисунка. Если ты чувствуешь, что не сможешь лежать неподвижно, у меня есть средство, которое обеспечит это. Но, повторяю, мне бы этого не хотелось. Ты сможешь лежать неподвижно?

– Для чего?

Он вложил мне в руку глянцевый листок.

Я попыталась открыть глаза, но из-за снотворного это давалось тяжелее обычного.

– Если вы пока не собираетесь приступать, можно мне сесть?

Он провел ладонью по моим волосам, легонько царапнув кожу.

– Можно, – в голосе его звучало удивление.

Тем не менее он помог мне сесть. Я протерла глаза и взглянула на рисунок. При этом он продолжал гладить мои волосы. Мне вспомнилась Лионетта, и другие девушки, которых я видела только издали. И я бы не сказала, что была сильно удивлена.

Напугана, да. Но не удивлена.

Он стоял позади меня. От него приятно пахло одеколоном. Аромат не такой выраженный, но, наверное, дорогой. Передо мной лежала аппаратура для татуировки, на подносе стояли в ряд чернила.

– Сегодня мы только начнем.

– Для чего вы это делаете?

– Потому что в саду нужны Бабочки.

– Может, не стоит воспринимать это так буквально?

Это его рассмешило. У него был чистый, непринужденный смех, и ему нравилось смеяться. Только повод возникал не так часто, как ему хотелось бы, и потому он старался не упускать случая. Со временем изучаешь человека, и это было главное, что я узнала о нем. Ему хотелось в полной мере ощутить радость жизни.

– Неудивительно, что ты понравилась моей Лионетте. У тебя такой же крутой нрав.

На это мне нечего было сказать. Ничего такого, что стоило бы говорить.

Он ладонью расправил мне волосы, так что они рассыпались по плечам, и взял расческу. И расчесывал их, пока не осталось ни одной спутанной пряди, и даже после этого не останавливался. Думаю, это доставляло ему такое же удовольствие, как и все прочее. Приятно расчесывать чьи-то волосы, пользоваться этой привилегией. Потом он собрал мои волосы в хвост, стянул резинкой и скрутил в тугой пучок, закрепив его шпильками.

– Теперь ляг на живот, пожалуйста.

Я подчинилась. Когда он отступил на шаг, я заметила краем глаза брюки цвета хаки и рубашку-поло. Он повернул мне голову, так что я смотрела теперь в другую сторону. Я прижалась щекой к черной коже и вытянула руки вдоль туловища. Не очень удобно так лежать, но и особого дискомфорта я не ощущала. Я напряглась, чтобы не подскочить и не вздрогнуть, и он легонько шлепнул меня.

– Расслабься, – посоветовал он. – Иначе будет больнее, и дольше будет заживать.

Я сделала глубокий вдох и постаралась расслабиться. Я сжимала и разжимала кулаки, и постепенно напряжение в мышцах спины спадало. Этому нас научила София, в основном чтобы уберечь Уитни от периодических срывов, и…

– София? Уитни? Это кто-то из девушек? – перебивает Эддисон.

– Да, это девушки. Хотя нет, София скорее женщина, – она делает еще глоток и смотрит, много ли осталось в бутылке. – Уитни, в общем-то, тоже. Получается, это женщины.

– Как они выглядят? Мы можем сопоставить их имена…

– Они не из Сада, – сложно истолковать ее взгляд, она смотрит в равной степени насмешливо и с сожалением. – У меня была жизнь и прежде. Я же не в Саду родилась. Во всяком случае, не в том Саду.

Виктор переворачивает фотографию, пытается прикинуть, сколько времени это могло занять. Такие масштабы, такая детализация…

– В первый день он только начал, – говорит Майя, проследив за его взглядом. – Сначала нанес внешние линии. А потом в течение двух недель занимался расцветкой и узором. А когда все было готово, в саду появилась еще одна Бабочка. Он, как Бог, создавал свой собственный маленький мир.

– Расскажи нам о Софии и Уитни, – просит Виктор и решает на время оставить татуировку. Он догадывается, что происходило после, но готов даже признаться в собственной трусости, лишь бы не слушать об этом сейчас.

– Я жила с ними.

Эддисон достает блокнот из кармана.

– Где?

– В квартире.

– Нужно…