Эрнест Хорнунг - Джентльмены-мошенники (сборник) Страница 6

Вступление

Ночь была непроглядная и удушливая – ночь, какая бывает только в Калькутте и ни в каком другом большом восточном городе. Вонь индийских кварталов – тошнотворный вездесущий запах, который в жизни не забудешь, если хоть раз почувствуешь – наполняла улицы и даже проникала в священные пределы губернаторской резиденции, где некий человек благородной наружности, хоть и горбун, самым любезным образом желал доброго пути индийскому представителю ее королевского величества.

– Не забудьте, вы пообещали навестить нас, как только приедете в Лондон, – сказал его превосходительство, пожимая гостю руку. – Мы будем очень рады видеть вас и приложим все усилия, чтобы сделать ваш визит не только приятным, но и выгодным.

– Ваша светлость весьма любезны, и я могу заверить, что охотно воспользуюсь вашей добротой, – ответил гость. – А пока что позвольте с вами проститься и пожелать приятного путешествия.

Через несколько минут, миновав часовых, Саймон Карн уже шагал вдоль площади, по направлению к Читпурской дороге. Там он остановился и, казалось, задумался. Он язвительно усмехнулся, вспомнив о недавнем приеме, а затем, словно опасаясь позабыть нечто, с ним связанное, подошел к фонарному столбу, извлек из кармана записную книжку и сделал какую-то пометку.

– Провидение и впрямь было ко мне очень благосклонно, – сказал Карн, с хлопком закрывая книжку и убирая в карман. – И я намерен должным образом выразить свою признательность. Я неплохо поработал, когда его превосходительство решил прокатиться по владениям магараджи. Теперь нужно лишь как следует разыграть карты, и успех гарантирован.

Карн вытащил из кармана сигару, отщипнул кончик и закурил. Когда дым развеялся, он все еще улыбался.

– Какая удача, что ее превосходительство, как и я, большая поклонница индийского искусства, – продолжал он. – Вот мой козырь, из которого надлежит извлечь все, что можно, когда я окажусь по ту сторону океана. Но сегодня мне надо обдумать один серьезный вопрос, а именно изыскать средства для ведения войны. Будем надеяться, что удача, которая сопутствовала мне до сих пор, не откажет и впредь, и Лиз окажется такой же покладистой, как обычно.

Почти в ту же самую секунду, когда он завершил свой монолог, появился гхарри – извозчик-индиец – и, не дожидаясь оклика, остановился рядом. Очевидно, их встреча была не случайной, поскольку гхарри не задал ни одного вопроса седоку, который молча влез в кэб, откинулся на подушки и закурил с видом человека, играющего роль в хорошо отрепетированном спектакле.

Через десять минут кучер свернул с Читпурской дороги в узкий переулок, затем в другой и, наконец, в третий. Эти закоулки, находившиеся в стороне от главной улицы, окутывала непроглядная тьма, и словно затем, чтобы сделать дорогу как можно опаснее, они были завалены всяким хламом. Любой, кто знает Калькутту, легко представит себе эту картину.

Во всех больших городах мира есть трущобы, и каждая имеет свои отличительные признаки. В окрестностях Рэтклиффской дороги в Лондоне представлен обширный ассортимент пороков; китайские кварталы Нью-Йорка, Чикаго и Сан-Франциско вполне способны потягаться с Лондоном; Литл-Бурк-стрит в Мельбурне, бедные кварталы Сингапура и бомбейский порт также обладают уникальными чертами, но, несомненно, в поисках бездны бездн надлежит ехать в Калькутту, столицу нашей великой Индийской империи. В окрестностях базаров Лаи, Мачуа, Бурра и Джойра расположены самые страшные трущобы, какие только можно вообразить. Но это еще не все. Если вам угодно повидать надушенный, облагороженный, залакированный порок, загляните на улицы по соседству от Читпурской дороги – и вы будете полностью удовлетворены.

Достигнув нужного места, гхарри остановился, и седок вышел. Он что-то сказал вполголоса, расплачиваясь с кучером, и постоял на тротуаре, спокойно покуривая, пока тот не скрылся из виду. Тогда он окинул взглядом дома, возвышавшиеся над головой. В одном праздновали свадьбу, в другом, через дорогу, звучал сердитый женский голос. Прохожие, сплошь туземцы, с любопытством оглядывали его, но помалкивали. Белые порой забредают в этот квартал в столь поздний час, но наш герой казался принадлежащим совсем к другому классу. Скорее всего, девять из десяти прохожих принимали его за самого ненавистного из всех англичан – за полицейского инспектора.

Примерно десять минут он ждал, но затем, казалось, занервничал. Человек, которому он назначил встречу, до сих пор не явился, и Карн начал задумываться, что делать, если свидание так и не состоится.

Но, хоть начало и не задалось, Карну не суждено было потерпеть неудачу; как только его терпение начало истощаться, он увидел, как к нему поспешно торопится тот, кого он ожидал.

– Вы запоздали, – сказал Карн по-английски, зная, что собеседник говорит на этом языке бегло, хоть и неохотно. – Я прождал здесь уже более четверти часа.

– Я никак не мог раньше выбраться, – раболепно ответил тот, – но если ваше превосходительство будут так любезны последовать за мной, я безотлагательно провожу вас к человеку, которого вы ищете.

– Ведите, – потребовал англичанин. – Мы и так уже потратили даром много времени.

Без дальнейших промедлений бабу[6] развернулся и двинулся в ту сторону, откуда пришел, не замедляя шага, – лишь изредка он взглядывал через плечо, дабы удостовериться, что его спутник идет следом. Улицы, переулки и аллеи, которыми они шли, казались бесчисленными. Этот квартал, полный перепутанных ходов, больше всего походил на кроличий садок; царила такая мгла, что временами Карн видел лишь своего проводника. Как бы хорошо он ни был знаком с кварталом, он никогда не мог полностью разобраться в здешних лабиринтах; а поскольку человек, с которым ему предстояло встретиться, был склонен регулярно менять место жительства, Карн давно уже отказался от самостоятельных поисков.

Свернув в узкий проулок, отличавшийся от соседних лишь изобилием грязи и неприятных запахов, они оказались на верху короткой лестницы, которая, в свою очередь, привела обоих на маленькую площадь, окруженную непривычно высокими домами. Окна были снабжены балконами, побольше и поменьше, но неизменно в крайней степени обветшания. Выглядело это странно, но куда сильнее удивляла царившая на площади тишина. Кроме ветра и далекого городского шума, ничто ее не нарушало. То и дело в дверях показывались фигуры – они замирали на мгновение, тревожно озираясь, и так же безмолвно исчезали. Ни света, ни звука человеческого голоса. Сюда редко ступала нога белого; несомненно, именно так и подумал Саймон Карн, когда, повинуясь жесту проводника, вошел в крайний дом справа.

Вряд ли кто-то сумел бы определить, что изначально предполагалось разместить в этих домах – квартиры или конторы. Они были ровесниками “Джон компани”[7] и, видимо, не мылись и не ремонтировались с тех самых пор, как их впервые заселили.

Саймон Карн оказался в прихожей, откуда широкая лестница вела на верхние этажи. Он зашагал по ней вслед за индийцем. Добравшись до первой площадки, он остановился, а бабу пошел вперед и постучал в дверь. Откинулась решетчатая ставня, и выглянула индуска. Последовал диалог шепотом; наконец дверь открылась, и Карна пригласили войти. Он с готовностью подчинился и едва переступил порог, как дверь затворили и заперли.

После темной улицы и полумглы на лестнице ослепительный свет в помещении казался нестерпимым для глаз. Вскоре, впрочем, Карн достаточно привык, чтобы оглядеться. Комната была красивая, почти квадратной формы, с большим окном на дальней стене, занавешенным толстой шторой из индийской ткани. Обстановка, подобранная с несомненным вкусом, представляла смешение стилей – европейского и местного. С потолка свисала массивная лампа витой бронзы, в которой горело какое-то масло, источавшее сладкий запах. Множество гобеленов, по большей части необыкновенно редких, закрывало стены, перемежаясь там и сям превосходными образчиками туземного оружия; удобные диваны словно приглашали отдохнуть, и, как бы развивая ту же тему, возле одного из них стояло серебряное наргиле, трубка которого была свернута змеей.

Но, невзирая на всю роскошь этого жилища, Карн явно ожидал увидеть нечто иное – и удивился не меньше, чем озадачился. Едва он успел собраться с мыслями, до его ушей донеслось звяканье браслетов. В следующее мгновение занавеску, закрывавшую дверной проем слева, откинула маленькая, как у ребенка, ручка, унизанная сверкающими кольцами. Лиз Тринкомали вошла в комнату.

Стоя на пороге, на фоне богато расшитой занавеси, которая ниспадала тяжелыми складками позади, создавая крайне выигрышный фон, она представляла собой зрелище, на какое немногие мужчины были способны взглянуть без восхищенного трепета. В ту пору знаменитая Лиз Тринкомали, своими похождениями прославившаяся от Сахалинского побережья до берегов Персидского залива, достигла расцвета сил и красоты – красоты, которую ни один мужчина, увидев, не мог позабыть.