Весенние расследования - Анна Князева Страница 11

Она томилась. Надеялась. Кидалась к телефону. Мрачнела. Сердилась. Грубила. Получала родительскую взбучку. Переживала. Унижалась — в прямом смысле слова унижалась, сутулиться начинала и держать голову долу, как говаривал отец. Звонила, задавала два-три нелепых вопроса и прощалась. Он не перезванивал. Она снова звонила и разговаривала так, как никогда нельзя было с ним разговаривать, чтобы уж гарантированно поссориться и утешаться тем, что он не звонит ей не просто так, а потому, что они «поссорились».

Глеб честно с ней ссорился и не звонил. Не звонил, черт его побери совсем!

Или звонил и говорил устало, что им давно пора расстаться, что все это ему до смерти надоело, что больше так продолжаться не может, что у него своя дорога, а у нее своя, — то же самое, что говорят всем и всегда, когда не могут от них отделаться. Но она-то точно знала, что через две недели он снова позвонит и скажет низким, необыкновенно сексуальным голосом: «Я соскучился», и она помчится к нему, полетит, побежит — куда там русской классической литературе!

Однажды, после его очередного выговора — кажется, очного, «в глаза», — она взяла и вышла замуж.

За Макса, которого свекровь гордо называла Максим.

Макс был лет на двенадцать старше Груни и Глеба и занимался какой-то скучной офисной работой. Груня понятия не имела, какой именно, даже когда была его женой. Когда-то он окончил тот же самый институт, что Груня и Глеб, и встретились они на торжественном поедании бутербродов с копченой колбасой и выпивании водки из маленьких пластмассовых стаканчиков — юбилее факультета. Макс оказался в одиночестве, из его выпуска приехали только несколько «девушек», великовозрастных, крикливых, смачно целующихся, словно ошалевших от внезапной студенческой свободы на один вечер.

— Здрасти, — сказал Макс Груне, вырвавшись от «девушек», — а я вас помню. Я читал у вас пару лекций по оптике. Михал Петрович тогда заболел, и меня назначили, чтобы у меня был опыт преподавательской работы. Перед докторской. Не помните?

Груня решительно его не помнила. К стыду своему, она так же решительно не помнила ни заболевшего Михал Петровича, ни оптики, так сказать, в целом. Но то, что и этот тоже — как Глеб! — читал ей лекции, было до крайности забавно.

— У вас какое-то необыкновенное имя, — продолжал резвиться бывший лектор. — Аполлинария? Амалия?

— Агриппина, — подсказала помрачневшая Груня.

— Точно! — восхитился будущий муж. — Как это я забыл? А чем вы сейчас занимаетесь?

Груня гордо объявила ему, что занимается тем, что работает на телевидении. Макс удивился и присмирел. Потом оказалось, что он решил, будто она работает на телевидении Ариной Шараповой, хотя Груня была всего лишь редактором в небольшой утренней программке.

После колбасы с водкой он подвез ее до дома, потому что Глеб, с которым она пришла, трепался с однокурсниками и старательно изображал, что Груню видит первый раз в жизни. Вообще, ей всегда казалось, что он ее стесняется, как человек, который делает вид, будто собака, писающая на тротуаре при всем честном народе, — не его. Груня ни в чем таком замечена никогда не была, но Глеб все равно стеснялся. Никто не должен был знать, что он — «с ней». Разумеется, все знали, но разубедить его в этом было невозможно, и он унижал ее еще и этим — плечи опускались, спина сутулилась, как будто сама по себе.

Вот такую, ссутуленную и с теплым пластиковым стаканчиком в ладони, за колонной ее обнаружил Макс. Он доставал из кармана телефон, и вместе с трубкой из кармана вылез кошелек, и ключи от машины грохнулись на паркет, завертелись, поехали и оказались у Груни под каблуком. Она наклонилась, чтобы поднять, толкнула попкой костюмный бок, перед носом у нее что-то мелькнуло, плеснулось, и она выпрямилась с ключами в руке. Оказывается, у Макса тоже был теплый пластмассовый стаканчик, и теперь томатный сок аппетитно капал с его итальянского галстука прямо ей на ботинок.

Груня оцепенела.

Макс пятерней отряхнул галстук и посмотрел на нее.

— Это ваши? — пропищала Груня и глупо помахала у него перед носом связкой. Нужно было немедленно вернуть ему ключи и бежать со всех ног в направлении канадской границы — именно это направление предписывала в подобных случаях вся мировая литература.

— Мои, — признался Макс и потряс галстуком, почему-то приобретшим от томатного сока странный зеленоватый оттенок. — Подвезти вас? Или вы на машине?

Груня попятилась и прислонилась попкой к колонне. Колонна была холодная и гладкая.

— Я… нет, я не на машине. А как теперь быть с вашим… с этим… Вы извините меня, пожалуйста, я думала, что… короче, я только увидела, что ключи упали, а вас не заметила… Я хотела…

— Это все ерунда, — бодро сказал Макс и стянул с шеи непередаваемо зеленый галстук. Скатал его, поискал глазами урну, прицелился, метнул и попал. Груня проводила галстук глазами. Тогда она еще не знала, что Макс так решает все проблемы на свете — решительно, навсегда и очень быстро.

— Так подвезти вас? Или вас ждет кавалер на улице?

Глеба он даже не заметил. Или не понял, что это и есть кавалер.

И подвез ее.

Сначала подвез, а потом женился.

Самое главное — он все про нее знал. К счастью, оказалось, что он очень умный.

— Я тебя не люблю, — решительно сказала она, когда Макс сделал ей предложение.

— Это не имеет никакого значения.

— Как?! — Груня, воспитанная на русской классической и прочих хороших литературах, совершенно точно знала, что только любовь и имеет значение.

Макс почесал длинный нос:

— Да так. У нас с тобой будет очень хорошая семья, и наплевать на все остальное.

— Подожди, — попросила она. — А ты?… Ты меня тоже… не любишь?

Он промолчал и даже вздохнул тяжело.

— Нет, ты мне скажи. Зачем тебе тогда приспичило на мне жениться, если ты меня не любишь?!

И он сказал, морщась:

— Я люблю тебя. Правда. Но… немножко не так, как ты это себе представляешь.

— Как — не так?! — возмутилась Груня. — Что значит, не так?! Тогда расскажи мне как!

— Не расскажу, — тихо сказал он. — Я не умею ничего такого рассказывать. Но ты все-таки выходи за меня.

И она вышла. Поссорилась с Глебом и вышла.

Глеб ужасно удивился. И даже ревновал