Елена Логунова - Круговорот парней в природе Страница 12

Криков не было. Осознав это, Ромка уже на пороге рискнул оглянуться и увидел довольно странную картину.

На плешивой ковровой дорожке посреди холла лежал лицом вниз человек в черной одежде, а на нем – и тоже лицом вниз – давешняя лохматая дивчина в нездешнем наряде. Ромка узнал ее по помятому джерси и кружевным манжетам, которые воздушной пеной накрыли пальчики, крепко вцепившиеся в ноги типа в черном. Странная парочка слабо ворочалась, кто-то постанывал, но погони в ближайшее время можно было не ждать, это Ромка понял. Однако медлить он все-таки не стал и канул в ночь без задержки и последнего «прости-прощай!».

Боря Шульц шел по коридору первого этажа, недовольно ворча и шумно шаркая тапками. Полысевшие от старости меховые кролики, украшающие домашнюю обувь Бори, гневно тряслись, словно выражая солидарность с рассерженным хозяином. Скомканную и сбитую в сторону ковровую дорожку Боря увидел еще до того, как вывернул в холл, после чего его ворчание превратилось в тоскливый стон. Эту красную дорожку Боря совсем недорого купил на распродаже списанного имущества райкома КПСС каких-то пятнадцать лет назад и, в отличие от избалованных партийцев, очень ею дорожил. После обработки губкой с пятновыводителем дорожка совсем неплохо смотрелась на ступеньках Бориной кафешки, которая принимала заказы на проведение торжественных свадебных ужинов. Кроме того, иногда Боря использовал данное ковровое изделие для личных нужд. Красная дорожка уже каталась в кузове катафалка, увлекшего к месту последнего приюта престарелых родственников самого господина Шульца, и Боря не терял надежды увидеть однажды на этом ворсистом пурпуре гроб ограниченно любимой тещи.

– Нет, вы посмотрите на это безобразие! – безадресно воззвал расстроенный Борис Абрамович, наклоняясь, чтобы заботливо поправить скомканное покрытие.

В холл он вырулил пригнувшись и потому не сразу заметил тело, раскинувшееся на коврике.

– Боже ж ты мой! Я не понял, это что такое?!

«Это» при ближайшем рассмотрении оказалось молодой женщиной в мятых брючках с задравшимися до колен штанинами, расхристанном пиджачке и кружевной блузке с оборванными пуговками. Взглянув на атласный бюстгальтер приятного кремового цвета и таких же приятных очертаний, Борис Абрамович смущенно кашлянул и поспешно прикрыл очаровательное неглиже полами короткого пиджачка, старательно и неловко сложив их конвертом на фронтальной части дамы. Только после этого он участливо спросил:

– Деточка, что с вами?

Та ничего не ответила, и Борис Абрамович энергично обмахнул ее бледное лицо большим и жестко-скрипучим, как одноразовая пластмассовая тарелка, листом фикуса, пожалев, впрочем, обрывать его с ветки. Деточка отреагировала на дуновение свежего воздуха слабым бормотанием, и обрадованный Борис Абрамович в порыве человеколюбия едва не обрушил на барышню кадку с содержащимся в ней фикусом, временно переведенным в разряд ручных ветрогенераторов. Фикус, не рассчитанный на продолжительную работу в качестве вентилятора, протестующее заскрипел. Боря опомнился, выпустил кожистый лист и поволок полуживую деву к приоткрытой двери, из щели которой тянуло совершенно бесплатным и при этом в высшей степени бодрящим ветром. Поскольку острыми каблучками сапожек бездыханная красавица могла травмировать пресловутую красную дорожку, Боря, поднатужившись, взял деву на руки.

Именно в этот момент в холл вышла Рузанна Шульц. Она обожгла супруга, прижимающего к груди обмякшую девицу в распахнувшейся блузке, пламенным взором из-под бровей, сведенных гусиным клином, всплеснула руками и с чувством вскричала:

– Вай ме! Вай! – что означало, как было известно Боре, «горе мне, горе!».

Далее последовала длинная эмоциональная тирада на армянском языке, которого Борис Абрамович вообще-то не знал, что нисколько не помешало ему уловить общий смысл сказанного. Понимание здорово облегчили русские народные ругательства, во множестве пущенные по канве чужого наречия.

– Рузочка, ты не подумай, я ничего! – залопотал Боря, испуганный угрозой, явственно прозвучавшей в голосе ревнивой супруги. – Я пришел, вижу – этой девушке плохо…

– А ты хочешь, чтобы этой девушке было хорошо, да? – с сарказмом вопросила Рузанна, сопя, как разъяренный бык в предвкушении доброй корриды. – А ну, брось эту дрянь!

Борис Абрамович послушно уронил дрянь на своих тапочных кроликов, которые отчасти смягчили удар, однако девица все-таки охнула и тут же заворочалась, приходя в себя.

– Я убью тебя! – убедительно сказала Рузанна оробевшему Борису и нагнулась за пустой коньячной бутылкой, забытой кем-то на деревянном подлокотнике дивана.

Шульц, успевший пошире распахнуть наружную дверь, проворно присел и пропустил свистнувшую стеклотару над своей головой. В ответ из темноты дунуло холодным ветром, полным колких ледышек, и теплолюбивый Борис Абрамович раздумал спасаться бегством в заснеженный двор.

– Рузочка, я тебе все объясню! Рузочка, ты только не волнуйся! – взмолился он, по сложной кривой в обход фикуса, дивана и – главное – сильно взволнованной супруги убегая в коридор.

– Зачем только я вышла за тебя замуж?! – запальчиво выкрикнула ему вслед Рузанна. – Где была моя голова?!

– А где была твоя голова? Я просто взял девушку на руки!

– Я видела, где были твои руки! – с горечью ответила Рузанна.

– Ну, и где? Где были мои руки? – заспорил осмелевший Борис Абрамович из глубины коридора.

– А где его нога? – очнувшаяся девица, тупо похлопав глазами, неожиданно тоже включилась в ревизию чьих-то органов.

– Вай, как не стыдно! – распаленная Рузанна с готовностью перенесла свой гнев на постороннюю негодяйку. – Посмотри на себя, девушка, в каком ты виде! У тебя папа, мама есть? Что они скажут?

Девица глянула на себя сверху вниз, живо представила, что сказали бы папа и мама, ойкнула и запахнула блузку.

– Иди отсюда, пока я добрая! – посоветовала ей Рузанна.

– Иду, – кротко согласилась девица и, пошатываясь, пошла к лестнице, но по дороге зачем-то сделала крюк и пытливо заглянула сначала за кадку с фикусом, а потом под диван.

Ничего интересного для себя она там не нашла и уныло поплелась на второй этаж. Проводив безнравственную молодую особу суровым взглядом, Рузанна Шульц плотно прикрыла и заперла на задвижку наружную дверь, по-хозяйски поправила многострадальную ковровую дорожку и экономно выключила бра на стене, рассудив, что спящему на диване гостю освещение только мешает.

Когда заиндевевшее окошко остекленной двери потемнело, из сугроба посреди заснеженного двора, кряхтя и охая, с трудом восстал человек в черной одежде. Потирая плечо, сильно ушибленное шальной коньячной бутылкой, и тихо ругаясь на чужеземном наречье, он осторожно поднялся на крыльцо и потянул на себя дверь. Она не поддалась. Черный человек выругался громче, страстно подышал на стекло, потер его рукавом и заглянул в недоступное помещение. Смысла в этом действии не было никакого: в холле было темным-темно. Человек безрезультатно подергал дверь, всплеснул руками и то ли хихикнул, то ли всхлипнул. Черствую дверь это нисколько не тронуло. Постояв в раздумье несколько секунд, человек сошел с крыльца, выступил на середину двора и из-под ладони, приставленной ко лбу для защиты от мельтешащих снежинок, внимательно оглядел вереницу окон. На первом этаже все они были забраны решетками. На втором решетки отсутствовали.

Пока человек в черном осматривал окна, одно из них со стуком распахнулось и тут же ярко осветилось. На секунду в открытый проем тугим парусом выдуло тюлевую занавеску, потом светлый пузырь опал и втянулся внутрь. Створка окна медленно подвинулась к раме.

Человек в черной одежде, уже густо припорошенной снегом, сокрушенно цокнул языком и молитвенно сложил ладони. Очевидно, его горячая просьба была услышана небесами: окно не захлопнулось, а свет в нем вскоре погас.

С трудом выждав несколько минут, черно-белый человек подошел к зданию, ухватился за решетку на первом этаже и неловко полез наверх, постепенно приближаясь к приоткрытому окошку.

Сон мне приснился на редкость скверный: как будто я – огромная злая великанша, безжалостно отрывающая ножки маленьким, как муравьишки, черненьким человечкам. Прежде я никогда не замечала за собой садистских порывов, и роль кровожадного чудища мне совсем не понравилось. Вдобавок обезножившие мурашки толпами ползали по моему великанскому телу, которое била крупная нервная дрожь. Сотрясаясь и стуча зубами, я проснулась и поняла, что страшно замерзла.

Окно, которое я перед сном оставила приоткрытым, чтобы не усугублять грядущую головную боль алкогольного происхождения кислородным голоданием, под напором ветра распахнулось настежь. На подоконнике успел подняться небольшой сугроб. Величественно сверкая в свете звезд (снегопад прекратился, и небо очистилось), он опасно нависал над изголовьем кровати Ларика Мухачева и угрожал сходом лавины на его подушку. Ларику, впрочем, близость снежной вершины нисколько не мешала сладко спать. Мой давний друг с головой укутался в одеяла и уютно посапывал в шерстяной берлоге.