Малколм Прайс - Аберистуит, любовь моя Страница 17

– Тем не менее, – сказал я утешительно, – сегодня жаловаться не на что.

– О да, – улыбнулась она. – погодка выдалась на славу. Но с другой стороны…

Она умокла и медленно подняла указательный палец к переносице – жест, который женщины Аберистуита усваивают еще на бабушкиных коленях. Жест, как удар судейского молотка, призванный подчеркнуть, что последует некое предупреждение. Последует неизбежно и с фатальной определенностью рояля, падающего на голову мультяшного кота. Я смотрел, как загипнотизированный. О да – это и впрямь был чудный день, признавала она, а ее грудная клетка наполнилась воздухом.

– Но! – Она воздела указательный палец… – Но… с другой стороны, и вчера был чудный день, хуарай тег!

В ее глазах заискрился победный огонь. И вчера был чудный день. Еще б не чудный. Или нет? По правде говоря, я не мог припомнить – да на самом деле это было и не важно. Здесь мы имели дело с лингвистическим «я в домике». Хуарай тег. В переводе – «играя по-честному», и стоило ввернуть эти два слова в предложение, как все солецизмы, все банальности, все забубённые логические кульбиты сходили вам с рук.

Поставив мне вербальный шах и мат, миссис Джоунз великодушно обратила взор свой к чайничным попонкам.

– О да, они такие красавицы, – сказала она. – Вот этот комплект был связан Сестрами Деиниола в 1961 году. Во время войны, в порядке сбора средств на «ланкас-тер». – Она кивнула на окно, выходившее на площадь Победы. – Это, видите ли, было нужно, потому что мы не имели никакой воздушной поддержки.

– Сколько же надо вязать, чтобы купить бомбардировщик!

– О да, но у Сестер Деиниола дисциплина прежде всего. Такие уж прямо строгости. Знаете миссис Бейнон с маяка? Они ее не пускали работать в сувенирную лавку, когда у нее начинались месячные!

Крем в пирожных из маргарина и сахара. Столы и стулья из школьного актового зала. Под высоким, как в церкви, потолком гуляло эхо, приглушенное миазмами пара и ментоловой изморосью, которая выступает в подобных заведениях даже в разгар лета. Музейное кафе. Красная пластмассовая кетчупница в форме помидора на столе. Полированный чайный титан на прилавке рядом с витриной, где клекли пончики в форме каноэ, покрытые ранами фальшивого повидла. В углу стоял «однорукий бандит», для которого в кассе нужно было менять деньги на старые пенни.

Миссис Джоунз отерла мизинчиком черносливину рта. Все же следы крема упрямо цеплялись за серый мох у нее на верхней губе.

– Знаете ли, – сказал я, – я частенько сюда наведывался в детстве.

– О да, в школах мы были очень популярны.

– Больше всего мне нравился, – добавил я с преувеличенной небрежностью, – отдел про Кантрев-и-Гуаэлод.

Миссис Джоунз перестала жевать пончик и положила его на тарелку. Ее рука дрогнула.

– Боюсь, – сказала она мягко, – это не моя специальность.

– Он ведь все там же, возле отдела с двухголовыми телятами, не так ли?

Рука заходила ходуном.

– Д… да, пожалуй что.

– Может, сходим туда попозже?

– По… по… по-моему, он закрыт.

– Ах, какая жалость, а я подумываю об одном исследовании; как бы взгляд из двадцатого века…

– Извините, ничем не могу помочь, – резко оборвала меня миссис Джоунз.

– Никаких хлопот. В основном теория. Я бы рассмотрел вопрос с точки зрения океанологии. Мне бы, конечно, понадобились таблицы приливов за Средние века…

Она закрыла уши руками и по-детски захныкала:

– Нет-нет, перестаньте, пожалуйста, я ничего не знаю о Кантрев-и-Гуаэлод, правда-правда.

– Чего вы боитесь?

– Ничего, ничего… я… с вашего позволения, мне пора идти.

Она вскочила, и от скрипа ее табурета все в зале смолкли и завертели головами по сторонам. Затем, понизив голос до сиплого шепота, она процедила:

– Просто отвали, мать-его, ладно?

Она не успела улизнуть – я сомкнул хватку на ее грязно-белом грубом шерстяном рукаве.

– Сначала скажи, что ты скрываешь.

Я сжал тиски на ее костистой руке, и она моргнула от боли. Все в зале ошарашенно смотрели на нас.

– Ничего! – прошипела она. – Я ничего не скрываю. Я ничего не знаю о Кантрев-и-Гуаэлод.

Она снова попыталась вырваться, но я угрюмо ее удержал.

– Кто убил Мозгли? – Я бросил карту наугад – посмотреть, произведет ли это на нее впечатление. Произвело.

Она судорожно глотнула воздуха и невольно покосилась на камин у двери. Я проследил за ее взглядом. Там над полкой в глаза бросался яркий прямоугольник обоев – на месте долго провисевшей и недавно снятой картины.

– Хочешь, чтобы я кончила, как он? Как мистер Дэвис? Так, да? Этого ты хочешь?

– Старый смотритель?

– Да!

– Он помог Мозгли с сочинением?

Она ныла и извивалась, как кошка в капкане.

– Где он сейчас? Мистер Дэвис?

– Отвали, мать-его!

Моя хватка ослабла, и миссис Джоунз понеслась между столиков, сшибая по пути стаканы. Не обращая внимания на взгляды публики, я сидел и смотрел на камин – туда, где прежде висел портрет Иоло Дэвиса.

На следующий день возобновил движение Призрачный поезд, позвонила Мивануи и сообщила, что у нее есть два билета. Я встретил ее на вокзале рядом с надписью, гласившей: «Какова цель вашего визита в Англию?» Мне хотелось кое о чем спросить Мивануи, но то был такой дурацкий вопрос, что я все оттягивал. «После ее следующего визга», – говорил я себе. Она визжала, а я опять откладывал. Визгов хватало. Это был единственный в мире Призрачный поезде настоящими призраками. До приватизации – единственный Призрачный поезд, которым управляли «Британские железные дороги». Он появился как образовательный проект Кардиганширского «Фонда Наследия». Заброшенные свинцовые выработки превратились в тематический маршрут, знакомивший с историей добычи свинца в Кардиганшире. Узкоколейные паровые поезда довозили отпускников и школьные экскурсии до самой шахты, а там их сменяли шахтные пони, которые тянули вагонетки по галереям. Маршрут даже получил премию ЮНЕСКО за «ответственный туризм», но тут случилось ужасное происшествие. Отлетело колесо и сорвало крепь, потолок рухнул, и погибла «экскурсия выходного дня» из Центральной Англии. Когда через два месяца аттракцион открылся снова, начали твориться странные вещи. Пони в своих стойлах душераздирающе ржали по ночам, а утром брыкались и отказывались идти в шахту. В туннелях слышались непостижимые звуки и плавали бестелесные огни. Вскоре пассажиропоток упал – казалось, поезд дальше не пойдет. Но слухи постепенно распространялись, и появился новый контингент: не те, кто интересовался промышленной археологией, а охотники за НЛО, поклонники мегалитов, фанаты стихийного самовозгорания людей и участники холостяцких вечеринок. Так и родился единственный в мире подлинный Призрачный поезд. В дополнение к пластмассовым скелетам и занавесам из фосфоресцирующих водорослей, сквозь которые теперь тарахтели электрические вагонетки, любители острых ощущений могли высматривать женщину, держащую под мышкой голову с пергидрольными волосами. Или мужчину, который дремал на скамейке, прикрыв лицо номером «Дейли Миррор». А в кафетерии – эманацию женщины, грудью кормящей дитя.

Мивануи закричала и спрятала лицо у меня на груди – мы свернули за угол, в занавес из фосфоресцирующих водорослей. Я попробовал выведать, вдруг певице известно, зачем ее кузену Эвансу могла понадобиться попонка для чайника с рисунком майя. Поезд прорвался сквозь последние ворота и выскочил на солнышко.

– Мивануи?

– Мм-мм?

– Знаю, это глупо прозвучит, но – твой кузен Эванс никогда не интересовался инками?

– Кем-кем?

– Или ацтеками; или что-то вроде того?

Она склонила голову мне на грудь и, улыбнувшись, посмотрела мне в глаза.

– Мы так и не увидели, как женщина кормит младенца. Вот обидно.

– Ну накричалась ты все же досыта.

– Знаю, но те призраки были фальшивые.

– А если фальшивые – зачем кричала?

Поезд медленно остановился, и остальные пассажиры стали снимать каски.

– А это были фальшивые крики. – Она села прямо и принялась отстегивать ремень. – В следующий раз можешь взять Панди.

Я вздохнул:

– Слушай, перестань ты сводить меня со своими подружками!

– А я не свожу, только она хочет прокатиться, а боится – до ужаса.

– А ножик в носке?

Она обвила меня рукой за шею и придвинулась ближе. Волосы тепло прижались к моему липу, заслонив свет, и я тут же испытал мощный позыв ко сну. Я мягко отстранил ее и спросил вновь:

– Он тащился по ацтекам?

Мивануи поджала губки, сделав вид, что задумалась, а потом сказала:

– По правде говоря, не думаю, чтобы он особенно любил слушать рок-группы.

Я высадил Мивануи возле ее квартиры с видом на Тан-и-Булх, поехал вверх к Саутгейту, а там повернул налево и углубился в горы. Над Аберистуитом сияло солнышко, но чем выше я забирался, тем пасмурнее становилось, и вскоре я уже ехал в холодном тумане по мирку каменных изгородей, сложенных без раствора, и сетчатых загонов для скота. Испуганные овцы жались к насыпям по обеим сторонам дороги, отчаянно пытаясь сообразить, как же им вернуться в поля, откуда они по неведомой причине сбежали. Туман все густел, а я ехал между однообразными рядами елей по унылым недремучим лесам, которые Лесохозяйственная комиссия засадила однообразными рядами хвойных, – ехал, изредка встречая укрепленные в заборах и оградах палки с резиновыми противопожарными лопатами. Время от времени сквозь деревья прорывалось стаккато вспышек – проблески Нант-и-Мохского водохранилища. А потом деревья кончились, и я оказался на заросшем бурьяном кладбище, на косогоре, над водохранилищем. В здешней церкви хоронили Марта. Я оставил машину и побрел между кривых сланцевых зубов – надгробий.