Алина Лис - К черту моральные принципы Страница 18

– Кстати, как вас зовут? – спохватилась я, когда история подошла к концу.

– Люба. А вас? – прозвучало вяло и без любопытства. Скорее, как исполнение формальности.

– А меня Маша зовут. Очень приятно.

– Знаете, а мы со Степкой поругались. Я на две недели к маме уехала. Возвращаюсь, а тут… Если бы я только знала… – Люба покачала головой. – Мы с ним вообще раньше никогда не ругались. А тут вдруг как нашло что-то. Он же, на самом деле, хороший был. Это я, дура, виновата во всем!

Люба посмотрела на меня заплаканными глазами, вздохнула и прерывающимся от слез голосом начала рассказывать.

Уж и не знаю, сработал ли тут «синдром попутчика» или всему виной шок от потери мужа и желание разделить свою боль хоть с кем-то, но за какой-нибудь неполный час Люба рассказала мне всю историю своей недолгой семейной жизни.

О том, что у нее есть сводный брат, Любка впервые узнала только в одиннадцать лет. Невиданной новости предшествовала долгая родительская ссора за закрытыми дверями комнаты. Из-за двери доносился высокий, требовательный голос матери и низкий, сердитый – отца. Люба сидела в темной кухне, уставившись на полоску света, пробивающегося снизу, вслушивалась. Скрип половиц, обрывки фраз. Наконец отец не выдержал, вышел резкими размашистыми шагами, хлопнув дверью. Ушел к мужикам пить водку, как обычно после крупных ссор. Домой придет уже оттаявший, добрый, размякший и сделает все, как хочет мама. Как всегда.

Мать вышла на кухню, включила свет и наорала на Любу. Тоже как всегда. Любка вздохнула, повинуясь родительской воле, пошла делать уроки.

Неожиданное началось позже. Спустя всего полчаса отец вернулся. Непривычно рано. Резко оборвал мать, когда она попыталась продолжить скандал. Говорил негромко, размеренно. Потом мать заплакала. Это настолько отходило от привычного сценария семейных сцен, что Люба даже хотела войти – отвлечь на себя внимание, но, пока она набиралась смелости, мать пробормотала что-то сквозь рыдания и выбежала из квартиры.

Перепуганная Люба подкралась к двери. Отец полностью трезвый, растерянный сидел на диване. Услыхав скрип половиц, поднял голову, уставился на Любу.

– Папа? – каким-то очень детским и испуганным голосом спросила Люба.

Он невесело кивнул:

– Да, я папа. Я. Всем папкам папка, не смотри, что тряпка. Сына бросил, чужую дочь воспитываю.

– Папа! – разревелась от обиды Люба. Она ненавидела, когда отец напоминал, что он не родной отец, а отчим.

– Еще одна, – с усталой обреченностью поморщился отец. – Хоть ты-то не выматывай мне нервы, рева!

Любка в ответ разревелась еще пуще, подбежала к отцу и обняла его за шею крепко-крепко, как в детстве.

– Ну не реви, не реви, – поглаживая ее по волосам, приговаривал он. – Ну что ты как маленькая? Не могу я иначе, пойми ты – не могу! – продолжал он спор, начатый с матерью Любы. – Я сына в глаза не видел, даже не знал, что он на свете есть. Не могу же я отказаться. Да не бойся – не уйду я никуда, с вами останусь. Как вы без меня!

Сводный брат Любы появился на свет в результате короткого, но бурного романа между будущим инженером Степаном Калютой и его сокурсницей Варей Крайновой.

Невысокая, худенькая Варя влюбилась в огромного, лохматого Степу совершенно безудержно. В глазах Вариной матери подобный союз был бы мезальянсом почище, чем брак между дочерью Рокфеллера и уборщиком. Во-первых, Варя была москвичкой, прописанной во вполне приличной двухкомнатной квартире недалеко от университета, а Степа приехал из маленького городишки в Костромской области. Во-вторых, в роду Крайновых насчитывалось пять поколений учителей и профессоров, а Степан происходил из рабоче-крестьянского класса. Ну и главное: в планы Вариной матери вообще не входил брак дочери в ближайшие несколько лет. По мнению Тамары Васильевны, девочке сначала надлежало окончить институт, поработать несколько лет и, уже зарекомендовав себя хорошим специалистом, начинать строить новую ячейку общества. Конечно же, с одобренным Тамарой Васильевной положительным мальчиком из интеллигентной семьи.

Степе на все эти планы было в высшей степени наплевать. Его детство прошло в рабочем поселке, он пил, курил, умел при случае вставить крепкое словцо, жил в общаге и в свободное от учебы время умудрялся пахать на заводе. Литературу парень знал в объемах школьной программы, о классической музыке и живописи не знал вообще ничего и совершенно не переживал по этому поводу. Зато он мог начистить рыло целой компании наглых пэтэушников, и с ним Варя чувствовала себя по-настоящему любимой и нужной.

Ясное дело, что долго так не могло продолжаться. Мама Вари заперла дочь под присмотром тетки и подключила тяжелую артиллерию в виде своих связей в ректорате. Степа сопротивлялся отчаянно, однако силы были неравны. Варя просто исчезла, не звонила, не писала и никак не намекала, что бывший ухажер хоть что-то значит для нее.

Для Степы все, возможно, окончилось бы благополучно, но подвел характер и привычка решать споры кулаками. Взбесившись после очередного «завала» на экзамене, он побежал качать права в деканат. Декан, который был совершенно не виноват в его бедах и втайне симпатизировал молодому человеку, неприятно поразился многоэтажным образчикам народной речи, услышанным из уст Степы. Попытки образумить матерщинника привели к обратному эффекту. Разъяренный студент сделал то, о чем мечтал уже несколько месяцев: украсил лик преподавателя симметричными фингалами. После, войдя во вкус, попробовал проделать нечто подобное с двумя другими недругами. Потребовались усилия дюжины крепких парней, чтобы удержать его до приезда милиции.

Степану дали пятнадцать суток за хулиганство. Хотели больше, но спасло рабоче-крестьянское происхождение и положительная характеристика, выданная заводским начальником. Из института его исключили. От Вари по-прежнему не было никаких вестей. Степан почесал затылок, плюнул на незаконченное высшее образование и вернулся в родной город.

За несколько лет работы на местном машиностроительном заводе парень поднялся до начальника цеха – коллеги любили его, подчиненные уважали. Женился. Правда, выбрал не «порядочную» девушку, а непутевую Любкину маму, за год до этого «принесшую в подоле» и потому дружно презираемую заводскими.

Любу Степан удочерил и всегда обращался с ней как с родной. Многие даже начали поговаривать, что Степан и есть Любкин настоящий отец – мол, ребенка заделал на каникулах, когда приезжал из Москвы, а теперь, значит, женился. Втайне Любка мечтала, чтобы так оно и оказалось.

И вот получилось, что недолгий роман с Варенькой имел долгоиграющие последствия. «Интересное» положение Вари выяснилось только через четыре месяца после насильственного разлучения пары, когда поздно было хоть что-то делать. Тамара Васильевна поначалу намеревалась оставить ребенка в Доме малютки, но Варя проявила невиданную прежде твердость. Ни уговоры, ни слезы матери на нее не действовали, и скрепя сердце Тамара Васильевна согласилась оставить подброшенного в ее уютное семейное гнездышко кукушонка.

А коварная дочка меж тем подготовила еще одну каверзу. Воспользовавшись ослаблением родительского надзора, недостойное и неблагодарное дитя наименовало внука Степаном, в честь отца.

Отца Степан до двенадцати лет не знал, но с детства помнил, что тот – рвань и пьянь, которой надо стыдиться. Бабушка напоминала об этом маме и самому Степе всякий раз, когда была недовольна ими. «Яблочко от яблоньки недалеко падает», – сердито шипела она и презрительно поджимала губы.

В наследство от безвозвратно сгинувшего родителя Степе досталось имя и пожелтевшая, обтрепавшаяся по краям фотокарточка с рослым белозубым парнем. Если уж совсем честно говорить, то фотокарточка принадлежала маме, но она охотно вынимала ее и показывала Степе по первой просьбе, если рядом не было бабушки.

В двухкомнатной сталинской квартире всем заправляла бабушка. Она решала, во сколько вставать и когда ложиться, какую программу смотреть по телевизору, в какую секцию отдать Степу, когда и какую одежду покупать. Все заработанные деньги мама безропотно отдавала ей, таков был порядок. Позже, когда возникала необходимость что-нибудь купить, мама или Степа должны были просить у нее. Если покупка, по мнению бабушки, была «бесполезным баловством», о ней можно было забыть раз и навсегда.

Утаить что-либо от бабушки было невозможно. Она обладала интуицией сыщика, владела методикой перекрестного допроса и мгновенно чувствовала, когда ее пытаются надурить. В детстве она Степе казалась всемогущей злой волшебницей – бессмертной и знающей все на свете.

Единственной, хоть и весьма эфемерной, защитой от бабушкиной власти была мама. Тихая, послушная, она могла превратиться в яростную львицу, если речь шла о Степе. Получив отпор, бабушка терялась и уступала. Увы, материнская ярость – явление столь редкое, сколь и скоротечное. Гораздо чаще поддержка мамы ограничивалась ласковыми утешениями и робкими знаками внимания тайком от всевидящего взора злой волшебницы.