Людмила Милевская - У жены под кроватью Страница 27

В больших у Марьванны была Глафира симпатиях. Затолкав под кровать свои ящики, свекровь категорически доложила невестке:

— Соседей проведать пойду.

— Пойдите, пойдите, — с огромным облегчением одобрила Липочка.

И Марьванна пошла. Когда она решительно и нетерпеливо налегла на кнопку звонка, Глафира была в кухне. Она как раз наполняла тарелку (с дюжим кусищем масла) сваренной на сливочках манной кашей, чей аромат сводил с ума многострадального Романа. С ложкой наготове там же сидел за столом и Желтухин. Сидел по-семейному: в трусах и майке.

Да и Роман, кстати, поблизости был. Он покинул балкон и, устремляясь на аромат, прокрался через захламленную комнату в чистенькую прихожую. Прокрался с одним лишь желаньем: разведать, нельзя ли чем поживиться, но тут же был в шок и повержен. Кем?

Да все тем же Желтухиным, точнее, его присутствием в Глашиной квартире. Роман, осторожно выглядывая из-за угла, увидел огромный рябой кулак, трудолюбиво сжимающий ложку, и шерстяную спину Желтухина. Желтухина, спешно отбывшего в командировку! Вот это да!!!

“И ради такого чудовища добрячка-Олимпиада жизнью своей рискует? — поразился Роман. — А он изменяет ей, да еще с кем! Развлекается с ее лучшей подругой. Выходит, догадка моя в самую цель попала”.

Такое положение вещей показалось Роману жутко несправедливым. Выглядывая из прихожей в кухню, он лютой ненавистью ненавидел Желтухина и, страдая, проклинал его: “Сколько можно жрать мою кашу, чтоб тебе пусто было!”

Вот в такой-то драматический момент и прозвучал звонок в прихожей. Романа на балкон словно ветром сдуло. Глафира вздрогнула и застыла с тарелкой в руках. А Желтухин недовольно спросил:

— Кого еще принесла нелегкая?

— Пойду посмотрю, — шепнула Глафира и, водрузив тарелку на стол, порхнула к двери.

Приставив свой накрашенный глаз к глазку, она испуганно попятилась и зашипела:

— Ва-аня, мамаша твоя пришла.

— Не может быть! — вскочил Желтухин и, вспомнив, хлопнул себя по лбу: — Черт! Как я забыл? Сегодня ее должен был встретить!

Глаша тоже кое-что вспомнила, а именно то, что Марьванна безгранично влюблена в ее квартиру и всякий раз, приезжая, делает подробный обход с охами, вздохами и восхищением. А тут, как назло, ее сыночек-Ваня в трусах и майке “гостюет”.

— Прячься, прячься! — паникуя, закричала Глафира.

— Куда? Куда? — рыская по кухне, шепотом завопил Желтухин.

Да-да, шепотом завопил, и такое бывает.

— Куда?

А и в самом деле, куда? Любопытная Марьванна везде сунет нос.

Глафира задумалась и, отыскав укромное место, приказала:

— Ваня, лезь под кровать!

И Желтухин полез. Прямо с ложкой, крепко зажатой в рябом кулаке.

А Глафира, перед зеркалом отряхнувшись и восхитившись: “Хороша, чертовка! Всем удалась!” — отправилась встречать Марьванну.

К дружескому челомканью и женским визгам восторга (басовитому и высокому) прислушивались сразу четыре мужских уха. Из-под кровати Желтухин тщетно пытался вычленить речь родной матушки из бессмысленного бедлама встречи. В соседней же комнате Роман, стоя на цыпочках, старался из радостного женского сумбура узнать, удастся ли ему сегодня отведать манной каши. Доведенный хроническим голодом до отчаяния, он готов был на крайности и воспрял духом, когда услышал, что Марьванна совершает обход.

“Слава богу, — подумал Роман, — хоть какая-то намечается система”.

Надо сказать, что он, как любой мужчина, панически боялся хаоса женской непредсказуемости, ведшей обычно (о том говорил опыт) к тяжелым последствиям.

Поэтому он вздохнул с облегчением, когда дамы, энергично обмениваясь соображениями, протопали мимо облюбованной им комнаты.

— Там смотреть нечего, — небрежно бросила Глафира. — Там балкон, полный мусора, и кабинет мужа, больше похожий на свалку. — Она рассмеялась: — Дурак-Пончиков думает, что у него есть кабинет, а там мой чулан.

Марьванна сердобольно поинтересовалась:

— А что, твой Пончиков, он по-прежнему пьет, голубок?

— Пьет! — жизнеутверждающе подтвердила Глафира. — Еще как пьет!

— Вот и мой частенько к бутылке прикладывается, — с нежностью вздохнула Марьванна и с ненавистью добавила: — Каждый день, сволочь, является на рогах.

— А мой уже и на рогах не стоит, — рассмеялась Глафира. — Допился совсем, ну да фиг с ним. Так что, кабинет мужа смотреть будете? — деловито спросила она.

— А мебель там есть?

— Я сбрасываю туда все, что давно ненужно, да выкинуть жалко.

Последняя фраза привела Романа в уныние. “Вот и я здесь оказался, в кабинете Пончикова, — содрогаясь, подумал он, — среди того, что никому не нужно…”

Однако, когда из соседней комнаты раздались возгласы изумления (обсуждался Глашин мебельный гарнитур — пошлый пластик в претенциозном стиле рококо), Роман окрылился надеждой.

“Ну, это надолго, — обрадовался он, — пожалуй, успею сгонять на кухню и слопать кашу”.

Так он и поступил. Отведав жирной каши и насытившись, Роман беспрепятственно вернулся на балкон. Там он блаженно растянулся на матрасе и принялся строить догадки что за фрукт этот Ваня.

Тем временем, Глафира и Марьванна, тщательно осмотрев достопримечательности Пончиковской квартиры, шумно отправились в кухню обмывать свою встречу. Увидев на столе пустую тарелку, Глафира поразилась проворству Вани, рекордно успевшему выхлебать кашу. Поразилась… да и отправила посуду в раковину: не место ей там, где царствовать будут выпивка да закуски.

Вскоре дамы, разгоряченные водочкой да пересудами, под балычок, огурчик и икорочку тихонько начали подвывать. Сначала разрозненно и робко, а потом, окосев, дружно грянули “Каким ты был, таким ты и остался…”

Песнь их живо облетела квартиру и донеслась до балкона, где Роман пребывал в озабоченности. Щедро наполнив желудок кашей, он истребил мучительный голод, но неожиданно столкнулся с новой нуждой и добросовестно искал пути ее культурного удовлетворения. Можно было бы справить эту нужду прямо с балкона, но Роман страдал чистоплюйством: даже мысль об этом была ему ненавистна. Он не подозревал, что уж нет опасности в возвращении к Липочке, поскольку свекровь ее издает протяжные вои в Глашиной кухне. Напротив, услыхав эти вои, Роман обрадовался и поспешил в прихожую, откуда, пользуясь увлеченностью дам, прошмыгнул в туалет.

Однако, ушастая Марьванна заметила его перемещение и спросила:

— Слышь, Глашка, кажись ктой-то топочет в твоем колидоре.

Несмотря на протесты Глафиры, Марьванна покинула стол и отправилась на разведку. Этим она вспугнула собственного сына, выбравшегося из-под кровати. Иван Семенович, заслышав вой, мгновенно переполнился благими намерениями. Он решил под шумок оставить Глашину спальню да спешно вернуться из командировки домой к радости доверчивой супруги. Стоя в одной штанине, он усердно пытался попасть в другую, когда (как ему показалось) над ухом прогремел матушкин бас.

— Нет-нет, — заверяла она, — ты мне, Глашка, не финти, кто-й-то здеся шаволился. Я пока своим ухам верю. Надоть в спальне поглянуть.

Услышав это, Иван Семенович рухнул на пол, да так в одной штанине под кровать и уполз. Проследовав в сопровождении Глаши мимо замершего в туалете Романа, Марьванна ворвалась в спальню и сразу же сделала попытку заглянуть под кровать. Ивана Семеновича едва не хватил апоплексический удар, когда он увидел широкий материнский зад, плавно опускающийся на Глашин ковер. Казалось, еще секунда и позора не избежать. Желтухин знал строгий нрав своей разлюбезной матушки. Крута!

Очень крута она! Не потерпит распутства даже от собственного сына!

Представив, какой сейчас будет скандал, Желтухин оцепенел и с ужасом подумал: “Если Солнышко все узнает, я этого не переживу”. Он действительно (как ни парадоксально) безумно любил жену и потерять ее до смерти боялся.

Не в лучшем положении была и Глафира: пока любовничек коченел под кроватью, она столбенела в дверях. Да-да, стояла ни жива ни мертва. Может и это покажется странным, но и Глафира любила подругу. Вот так вот, по-глупому, расставаться с Липочкой она совсем не хотела. Мертвея на пороге спальни и растерянно глядя на опускающийся долу зад Марьванны, Глафира лихорадочно искала способ избежать скандала и вряд ли его нашла бы, если бы не Роман. У бедняги сдали нервы: он с таким топотом покинул туалет и рванул на балкон, а оттуда, отчаявшись, и на балкон Желтухиных, что Марьванна мгновенно потеряла интерес к спальне.

— Дай мне руку, Глашка, — закричала она, и Желтухин, замирая от счастья, увидел как зловещий зад тяжело провезло по ковру и взметнуло к двери.

— Слышала? Слышала как побег? Врешь! Не уйдешь! — торжествовала Марьванна, с отроческой прытью пересекая коридор и врываясь в кабинет-чулан главаря семьи — Пончикова.

Но там было пусто. Не совсем, конечно: хлама хватало, но даже подобия чего-либо одушевленного в комнате не было и не предвиделось. То же самое и на балконе, куда изумленные женщины заглянули лишь бегло. Итак все ясно: нет никого.