Людмила Милевская - Ты маньячка, я маньяк или А пес его знает Страница 37

Подумав, Борис усмехнулся:

— Да нет, и эпизод не нужен тебе. Скажу результат: проснувшись, я заподозрил неладное. Полез в карман, а там связка ключей. Что за ключи? Как попали в карман? Ничего не помню. Мелькнула догадка — решил проверить. Начал конечно с Евы. Позвонил на мобильный и, узнав, что Ева в консерватории, поехал к ней, открыл дверь и…

— Все как во сне, который ты видел, — продолжила Евдокия, — кровь на клавишах.

Борис благодарно взглянул на сестру и сказал:

— Одна ты с полуслова меня понимаешь. Да, так и было, ночью я видел во сне, что пачкаю клавиши, а утром все подтвердилось.

Евдокия схватилась за голову:

— И флакон оказался в кармане!

— Да, и связка ключей — в другом. Теперь ты понимаешь, что со мной происходит? Теперь тебе ясно, почему я такой?

— Какой? — растерянно прошептала Евдокия.

— Правильный, — горестно вздохнул Боб. — Порядочный до безобразия.

— Безобразие здесь не при чем, ты очень хороший!

— В том-то и дело! Даже если с лупой войти в мою жизнь, только порядок в ней и найдешь.

Она удивилась:

— И чем это плохо?

Борис рассердился:

— Да тем, что нормальный человек, если к нему присмотреться, выглядит неприглядно: в погоне за благом он унижается, воюет и лжет. А все почему? Потому что в стремлении себе угодить человек то попадает в рабство, то в разбойника превращается и все подряд хватает, а ему не дают. Вот тут-то он нападает и защищается тем, что под руку подвернется: дубина — значит дубиной, соломина — значит соломиной, а уж если в руке окажется нож, тут уж держись — у любого он все отнимет и присвоит себе. При условии, разумеется, что нет ножа у того любого.

Евдокия озадаченно потрясла головой и робко спросила:

— Боб, ты о чем? Что-то я не пойму.

— Это я образно говорю. Объясняю, почему современный человек такой нехороший.

— И почему?

— Потому, что соблазнов много. Он хочет всего, и весь мир его враг.

— Враг? — удивленно воскликнула Евдокия. — Почему же обязательно враг?

Борис усмехнулся:

— А кто он? Друг, что ли? Коли друг, так почему человеку сам все не отдает? Почему буквально всего добиваться едва ли не зверски от мира нужно? Конечно враг, — подытожил Борис. — Из этого следует, что человек постоянно в войне с этим миром, а все хорошее он поглубже прячет в себе, чтобы никто не воспользовался. В человеке добро и зло переплелись, он же себя разрывает: плохое тянет наверх, а хорошее прячет в глубины души. Я же наоборот: плохое оставляю в себе, а хорошим наизнанку из какой-то неясной дурости выворачиваюсь! Выворачиваюсь!

Евдокия всплеснула руками:

— И довыворачивался! Был бы как все, не держал бы в себе плохого, почаще его выпускал бы, глядишь и пронесло бы! А теперь зло до критической массы скопилось и начало вырываться из тебя по ночам, когда ты спишь и сам себе не хозяин!

Борис подтвердил:

— Да, получается, что я потому и хороший, что разгружаюсь незримо. Двойную жизнь я, Дуняша, веду. Днем святой, а ночью из меня выбирается дьявол и режет, режет людей!

С воем он заключил:

— Это-оо невыносимо!

— Мама моя дорогая! — заплакала Евдокия. — Надо Ленечку вызывать!

Борис схватил сестру за руки и горячечно зашептал:

— Нет, Леонида не надо, не надо его, умоляю, я справлюсь, справлюсь сам, вот увидишь, убивать больше не буду, к кровати себя привяжу…

— Да тут же себя и отвяжешь, — оборвала его Евдокия. — Не хотела тебе говорить, да только вижу, что и у меня не все ладно. Открою секрет: я хожу по ночам.

— Как?! И ты? — ужаснулся Борис. — Я уж несколько месяцев как по крышам брожу. Лунатизм со мной приключился.

— Вот видишь, симптомы новые появились, совсем одинаковые: у тебя лунатизм, у меня лунатизм. И болезнь у нас тоже одна.

— Неужели лунатизм, это продолжение нашей болезни?

Евдокия кивнула:

— Именно. Если дело так дальше пойдет, то кто может мне гарантировать, что и я не схвачусь за нож? Видишь опасность какая назрела. Нет, ты как хочешь, а я мужу должна рассказать.

— Раз так, хорошо, — согласился Борис. — Только дай мне несколько дней. С духом хочу собраться. Я не трус, но мне страшновато.

— Бояться не надо. Ленечка тебя не потащит в тюрьму. Он будет тебя лечить.

— Это да, но как я могу признаться? Я убивал людей! Женщин! Ты об этом подумала?

— Думаю.

— Нет, так сразу признаться я не могу. Дай мне время. Немного: день или два.

Евдокия вознамерилась брату ответить отказом, но зазвонил мобильный. Прижав трубку к уху, она после паузы грустно вздохнула и сообщила:

— Сам господь дал тебе несколько дней.

— Что случилось? — удивился Борис.

— Ленечка мне звонил, в командировку он уезжает. Просит срочно быть дома. Не стану же я рассказывать ему о тебе на ходу.

Глава 29

Леонид Павлович очень спешил и нервничал невероятно. Пока Евдокия по шкафам собирала его рубашки, он носился за ней и вопрошал:

— Даша, как я оставлю тебя одну?

Она, скрывая смятение, спокойно ему отвечала:

— Очень просто: возьмешь и оставишь. Как всегда. Не первый раз уезжаешь.

— Не первый, — соглашался Лагутин, — но раньше ты была под присмотром. На Пенелопу я мог положиться, а на тебя не могу. Ох, что теперь будет? И не ехать нельзя. Итак уже всем во вред оттянул командировку, но больше тянуть нельзя…

— Не тяни.

— Тянуть и нельзя! — рассердился Лагутин. — Нельзя не уехать! Неприятности на работе зреют, а домработницы я не нашел.

— Потому что ищешь мне няньку, — ответила Едокия, — а я уже взрослая. Порой даже старая, если на руки мои теперь посмотреть. Ты не заметил, что давно уже дом на мне. Все хозяйство на мне. И я как-то справляюсь. Будь спокоен и поезжай с легким сердцем. Все равно ты не видишь меня: днем — на работе, а ночью в другой кровати. Как я тут? Чем занимаюсь? Тебе даже некогда расспросить. Поэтому поезжай и не волнуйся.

— Но как, как я могу оставить тебя одну, когда ты такой ребенок? — разволновался Лагутин. — Дверь не всегда закрываешь, бегаешь по ночам…

— Уже не бегаю, — перебила его Евдокия.

— Так бегать начнешь без меня.

— Не начну.

Лагутин ревниво спросил:

— И не будешь разговаривать с незнакомыми людьми?

— Никогда.

— И дружить с чужими мужчинами себе не позволишь?

Евдокия закатила глаза:

— Ленечка, как возможно такое? За кого ты меня принимаешь?

— И к телефону не подойдешь?

Она, покачав головой, шепнула:

— Для меня существует только мобильный.

— И в дом посторонних не станешь пускать?

— Ни в коем случае.

— И дверь будешь тщательно закрывать?

— Ленечка, успокойся, закрою на все замки. Я буду паинька, каких свет не видывал.

Лагутин пристально посмотрел на жену и попросил:

— Поклянись.

Евдокия торжественно произнесла:

— Сто раз клянусь!

Лишь после этого он отстал от нее и занялся чемоданами. Когда чемоданы были закрыты, Лагутин вернулся к жене и с нежностью вспомнил, что надо проститься. Прощались традиционно: страстно и на кровати. И, конечно, наспех: Евдокия толком не успела раздеться — мужу оставила память, не снимая своей комбинации.

После этого времени осталось в обрез: пришло такси, поэтому все наставления (совсем как Пенелопа когда-то) Евдокия на скорую руку давала.

— Не забывай пить таблетки, — скороговоркой твердила она, выскочив к лифту за мужем в том, в чем была, а была она в комбинации. — И, Ленечка, мазать артрит не ленись, и на ночь копресс приложи себе на руку, и, умоляю тебя, вовремя спать ложись, а то потом ты весь день раздражительный и с кем-нибудь поругаешься наверняка.

Лагутин уже был в пути — жену он не слушал, но машинально со всем соглашался:

— Да, дорогая, все буду делать, не волнуйся, все будет так, как положено.

Двери лифта раскрылись, и он закричал:

— Щеку давай!

Евдокия поспешно подставила щеку, но муж ее чмокнул в губы и, виновато пожав плечами, загрузил чемоданы в лифт.

— Я тебе потом позвоню, — бросил он и замахал руками: — Иди, родная, иди, ты раздета, не ровен час соседи увидят.

Двери закрылись — Евдокия, сделав важное дело, опустошенно сказала Бродяге:

— Вот и все, неожиданно мы одни. Человек предполагает, а бог располагает.

Бродяга с ней согласился — он был очень встревожен поспешными сборами и не знал чего от них ждать.

«А вдруг хозяйка уедет и меня не возьмет?» — вопрошали его глаза, но никто не собирался ему отвечать.

Все были заняты страшно.

Лишь теперь, когда ненавистный мужчина был заключен в большой короб, Бродяга вздохнул с облегчением: хозяка осталась, и он при ней. Жизнь хороша, хоть она и собачья.

А вот Евдокие жизнь не казалась хорошей. Проводив наспех мужа, грустная она поплелась домой. В голове — тревога за брата вперемежку с обещаниями, данными мужу.