Кирил Бонфильоли - Эндшпиль Маккабрея Страница 37

Так и эдак, подобно многоумному Одиссею во множестве подобных ситуаций, напрягал я свой быстрый разум. Ключ от чемодана, плод честных трудов Джока, был благословен вдвойне: он снабдил меня чистым бельем, а Джока — приятным соседством «люгера», что само по себе — довольно крепкое партнерство. Мой дипломатический паспорт, возможно, выдержит освидетельствование в большинстве мелких аэропортов еще сутки, хотя едва ли дольше. Нас двое, Крампф же к настоящему моменту — пока один. Я был довольно-таки уверен, что он подумывает, как бы меня аннулировать: владельцы небесно-травяных «бьюиков» — не друзья мне, отнюдь, а я слишком много знал о происхождении его новоунаследованной коллекции, равно как и прочих пустячков, вроде «кто-убил-папочку», хотя наверняка он не знает, что мы это знаем. Он, как стало ясно, вынужден нас доставить на свою территорию, а уж потом примерять на нас бетонные пальто — если мне действительно поможет здесь эта фраза, — но пока мы в том положении, когда еще можем его разубедить.

Мы ехали дальше — на юг и восток; остановились съесть жутчайший ланч в местечке под названием Форт-Стоктон, где я исподтишка приобрел карту и изучил ее, запершись в отделе использованного пива. Потом мы проехали еще немного — через реку Пекос, к Соноре. (Сейчас это просто географические названия, вся магия испарилась.) Перед самой Сонорой я сказал Крампфу:

— Мне жаль, дружище, но мы все-таки не сможем погостить у вас в эти выходные.

От руля он рук не отнял, но искоса воззрился на меня.

— То есть это как это?

— Видите ли, кое-что изменилось.

— Не понимаю — что могло измениться?

— Ну, вообще-то я только что получил телеграмму.

— Только что получили те...?

— Да, и она мне напомнила о следующем запланированном рандеву. Поэтому, быть может, вы окажетесь настолько ужасно любезны, что в Соноре свернете на север?

— Мистер Маккабрей, я знаю, что вы меня как-то разыгрываете, поэтому я не стану никуда сворачивать до самого Залива, хе хе. Учтите, — хмыкнул он, — если бы я не был уверен, что ваш пистолет остался в судебной лаборатории, у меня возникло бы искушение принять это всерьез, хе хе.

— Джок, покажи доктору Крампфу «люгер». — Джок показал, перегнувшись с заднего сиденья. Крампф тщательно его осмотрел; и если он понимал в «люгерах», то заметил маленький флажок «геладен», [199] торчащий над казенником. После чего поддал газу — разумно, поскольку никто не делает «гесникшусс» [200] приятелю, выжимающему семьдесят миль в час.

— Джок, точку левого плеча, пожалуйста. — Огромный кулак, подкованный латунью, опустился, будто паровой молот, и я перехватил руль, когда Крампфова рука отмерла.

Доктор сбросил скорость и остановился — нельзя вести машину как положено, если плачешь. Я быстро занял его место, и мы продолжили — у меня было ощущение, что медлить на Трассе 10 не стоит. Крампф сидел рядом, баюкал руку, ничего не говорил, смотрел сквозь слезы прямо перед собой. Верное подтверждение шкодных намерений, ибо честный человек будет многоречиво протестовать, верно?

Абилин располагается в ста пятидесяти милях к северу от Соноры; большую часть этих миль мы покрыли за следующие два часа, а Крампф по-прежнему сидел на месте и, судя по всему, ничего не боялся. Его вера в могущество сотни миллионов долларов оставалась неколебимой. После Сан-Анжело — я пел «Е lucevan lе stеllе», [201] когда мы проезжали: любители оперы поймут, почему, — я принялся озираться, чтобы засечь пригодное местечко, ибо сумерки спускались, и вскоре после переезда Колорадо такое нашел. Ненумерованная грунтовка, шедшая вдоль пересохшего речного русла. Удовлетворившись, что за нами никто не подглядывает, я вышел из машины, подталкивая Крампфа перед собой.

— Крампф, — сказал я. — Боюсь, вы желаете мне зла. А в настоящее время в мои планы не входит потакать Крампфам — а равно и кому-либо другому — в их жажде моей крови, поэтому замыслы ваши я должен пресечь в корне. Я понятно излагаю? Я предлагаю оставить вас здесь — надежно связанного, тепло одетого, но совершенно без денег. В аэропорту я напишу полиции, где вас искать, и приложу деньги, ибо я не воришка. Маловероятно, что вы умрете до того, как вас найдут. Вопросы есть?

Он ровно посмотрел на меня, очевидно, прикидывая, удастся ли выковырять пальцами мою печенку. Ничего не сказал, даже не сплюнул.

— Бумажник, — щелкнул пальцами я.

Он извлек тоненькую хрень из змеиной кожи и грубо швырнул к моим ногам. Я подобрал, я не гордый. Внутри содержались водительские права, несколько кредитных карт из тех, что получше, фотографии каких-то мерзопакостных детей и портрет Мэдисона. [202] Последний был, разумеется, на тысячедолларовой банкноте.

— А помельче нет? — спросил я. — Да, видимо, нет. Вам бы не хотелось их мусолить, вы же не знаете, где они побывали. Да и на щедрого клиента вы не похожи.

— Мистер Чарли, — подал голос Джок. — Богатые фраеры в этих краях обычные деньги в бумажниках не носят, они их держат в штанах, в таком зажиме из золотой монеты.

— Ты прав, Джок, ставлю тебе «отлично». Крампф, зажим для денег, пожалуйста.

Он нехотя потянулся к боковому карману брюк — слишком нехотя, — и я вдруг понял, что у него там еще; нацелил быстрый пинок ему в причинные, он шагнул назад, споткнулся и в падении выхватил пистолет «лилипут». Выстрела я не услышал, но левую руку мою, похоже, вырвало с корнем, и я, падая, успел заметить, как сапог Джока вошел в соприкосновение с головой Крампфа.

Должно быть, на несколько мгновений я отключился; боль была мучительной. Когда я пришел в себя, Джок промокал мне подмышку марлей из автомобильной аптечки: пулька прошла у меня под рукой, кошмарно изодрав ткани, но миновав подкрыльцовую артерию на несколько вполне безопасных миллиметров. Аптечка была очень хорошая; а когда мы остановили кровотечение и сносно все перевязали, можно было обратить внимание и на бездвижного доктора Крампфа.

— Свяжи его, Джок, пока он еще в отключке.

Долгая пауза.

— Э, мистер Чарли, э, вы не хотели бы на него взглянуть?

Я взглянул. Одна сторона Крампфовой головы на ощупь была как пакет «Картофельных Хрустиков Смита». Еще одно поколение Крампфов повлекло свою биту в Судейскую Будку Вечности выяснять отношения с Великим Рефери.

— Ну в самом деле, Джок, куда это годится? — рявкнул я. — Уже дважды за два дня. Если я сказал тебе один раз, повторять больше не буду: я не потерплю, что ты все время ходишь и кого-то убиваешь.

— Извиньте, мистер Чарли, — надулся он. — Но я ж не нарочно, ну? Я ж, в смысле, вам жизнь спасал, нет?

— Да, Джок, видимо, спасал. Прости, что я сказал это в запале — ты же понимаешь, мне отчасти больно.

Можно сказать, его хоронили мы ночью глухой, штыками ворочая камни. [203] После чего долго прислушивались, потом тихонько выехали снова на главную трассу и двинулись к Абилину.

Той ночью самолеты из Абилина летели в Денвер и Канзас-Сити; мы с Джоком взяли себе по одному.

— Стало быть, увидимся в Квебеке, Джок, — сказал я.

— Ну, мистер Чарли.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Бактриец был, как дикое дитя, —

Он не писал, не молвил, лишь любил.

И чтобы эта память не ушла, —

Ведь завтра отдадут меня зверям, —

Я то же Фебу верно расскажу.

Вы, должно быть, заметили: до сих пор моя замысловатая история соблюдала, по крайней мере, некоторые свойства, присущие трагедии. Я не пытался излагать то, что думали или делали другие люди, когда это выходило за пределы моего знания; я не мотылял вас туда-сюда, не предоставляя подходящих транспортных средств; и я никогда не начинал фразу словами «несколько дней спустя». Каждое утро становилось свидетелем маленькой смерти пробуждения запойного пьяницы, «а в сумерках — медлительный скрип ставен». [205] Англичане, как указывал Рэймонд Чандлер, [206] может, и не всегда лучшие писатели в мире, но они — несравненно лучшие скучные писатели.

И если я иногда не прояснял логическое обоснование этих событий, то отчасти потому, что вам такое, вероятно, все равно удается лучше, а отчасти потому, признаюсь, что меня самого довольно-таки поставило в тупик открытие: события, управляемые, как мне казалось, мной, на деле управляли мной.

Последние несколько недель я развлекался тем, что отливал свои воспоминания в неком подобии дисциплинированной изложницы, но теперь это глупство должно немедля прекратиться, ибо дни на исходе, а геликоптер времени яростно взбивает крылами воздух у меня над головой. События превозмогли литературу: осталось время лишь на несколько досужих страниц, затем, быть может, еще на несколько дневниковых заметок; после чего, подозреваю, времени не останется вообще, никогда.