Пьер Сувестр - Фантомас – секретный агент Страница 39

Поезд проезжал Лондон по виадуку над бесчисленными крышами огромного города, простирающегося более, чем на двадцать километров. Потом поезд окутала темнота, становившаяся все плотнее по мере того, как он удалялся от города. Теперь слышно было только слабое и монотонное постукивание колес; от отопления становилось жарко, и пассажиров начало клонить в сон.

Несчастный Винсон быстро задремал; его укачало, и меньше чем через полчаса он уже крепко спал. Жюв и капитан тревожно бодрствовали, мечтая о том, чтобы эта поездка как можно скорее завершилась.

Жюв прошептал:

— До сих пор все шло хорошо, но самое трудное впереди; я сомневаюсь насчет Дувра.

— Вы правы, — заключил капитан, — это действительно самый деликатный пункт во всем деле.

Они выехали в девять часов вечера, а в десять минут двенадцатого поезд, который без остановки пересек весь юго-восток Англии, замедлил ход и свистнул, прежде чем войти в туннель, ведущий через крутой спуск к Ламаншу.

Поезд пошел еще медленнее и, наконец, достиг берега, где должен был высадить своих пассажиров, едущих на континент. Служащие уже вызывали пассажиров, предлагая им разделиться на две группы, в зависимости от того, ехали ли они в Бельгию или во Францию.

Винсон, иначе Батлер, еще спал глубоким сном. Жюв решил пока его не будить — у него было намерение дождаться последней минуты перед отходом пакетбота, чтобы заманить туда своего попутчика, которого он уже считал пленником.

Капитан Лорейль бродил по набережной и ждал, флегматично куря сигару.

— Пошли, Батлер! — закричал вдруг Жюв и потряс юношу за плечо. Тот вскочил, открыл глаза и пробормотал заплетающимся языком:

— Что такое, что вам надо?

— Ну, старина, проснитесь же, надо идти на судно!

Смущенный капрал встал, пошатываясь и от опьянения, и от сонного оцепенения, услышал как служащие кричат, объясняя публике:

— Пароход «Виктория» — в Остенде, пароход «Эмпресс» — в Кале!

— Поспешим! — сказал Жюв, вытаскивая своего спутника из вагона.

Кругом стоял густой туман, и если бы не сильные электрические прожекторы, зажженные на большой мачте каждого пакетбота, было бы невозможно найти эти пакетботы, и отыскать сходни, соединявшие их с набережной.

Жюв с притворной сердечностью взял под руку мнимого Батлера, что было нелишне: несчастный шатался, двадцать рад спотыкался на ходу, скользил на рельсах, цеплялся за канаты на набережной.

Жюв подталкивал его к сходням; через две секунды они уже были на борту корабля, и Винсон, машинально прочитав надписи на спасательных кругах, заметил, что там написано «Эмпресс».

— Но как же так? — спросил он с усилием, будто что-то беспокойно предчувствуя. — Разве сейчас не говорили, что это судно идет в Кале, а «Виктория»…

Жюв сумел скрыть свое волнение и с видом дружеского покровительства, который его до сих пор выручал, воскликнул:

— Нет, старина, ты все спутал: это «Виктория» идет в Кале, а мы на «Эмпресс» — в Остенде!

Прожектор на мачте вдруг погас; предшествовавшая суматоха уступила место тишине, слышны были только команды капитана машинному отделению и дребезжанье звонков. Освещенный теперь только палубными огнями, пакетбот вышел в море.

Над Ламаншем стоял густой туман, сирена гудела непрерывно; обычно в это время года пролив бывал спокойным, но так как жестокий ветер дул с юго-запада всю вторую половину дня, море сильно волновалось. И едва корабль вышел из Дуврского порта, качка ощутимо дала о себе знать.

Жюв не был моряком, но он не страдал морской болезнью. Наоборот, он предпочитал шторм, иначе Винсон, успокоившись, мог попытаться выяснить, где он находится.

Если бы капрал, поняв, что происходит, отказался высадиться в Кале, Жюв, скорее всего, не смог бы заставить его это сделать. Следовательно, капрала нужно было оставить в заблуждении, пока они не окажутся на французской земле.

Капитан Лорейль остался в Дувре, уверяя, что у него еще много дел в Англии. В действительности офицер, считая, что он не обязан арестовывать преступников, предпочел не ехать дальше.

Но несчастный Винсон мало что соображал и еще меньше способен был понять хитрость Жюва. Он страдал от морской болезни.

— Сколько мы будем ехать? — спросил он умирающим голосом.

Жюв, зная, что переезд длится час, ответил:

— Три часа.

За этот срок пакетботы обычно проходят расстояние от Дувра до Остенде.

Глядя на страдания несчастного, Жюв не без сочувствия говорил себе: «Право, когда он увидит, что мы приехали так быстро, это, по крайней мере, слегка утешит его».

Ламанш становился все более бурным, на палубе уже трудно было оставаться. Моряки ходили взад и вперед, предлагая пассажирам, не желавшим спуститься в каюты, непромокаемые покрывала и пропитанные воском пелерины.

Через полтора часа ужасная пляска парохода внезапно прекратилась, утомительная сирена умолкла; шум судна сменила тишина; «Эмпресс», уменьшив скорость, подходил к гавани Кале.

«Решающая минута!» — думал Жюв.

Если ему удастся заставить Винсона высадиться, со свободой капрала будет покончено! На французской территории он сейчас же будет арестован.

Жюв смотрел на своего спутника, развалившегося на скамье. Обильные возлияния у Роберта, непривычный обед в одном из шикарных ресторанов в окрестностях Лейстер-сквера, а затем мужественная борьба с тошнотой превратили несчастного капрала в жалкую тряпку. Жюв поднял молодого человека, едва стоявшего на ногах. Охваченный жалостью, полицейский сделал знак служащему, тот подхватил Винсона под левую руку, а Жюв поддерживал правую. По-прежнему ничего не замечая, Винсон ступил на французскую землю.

Толпа пассажиров заполняла обширный зал, где таможенники проверяли содержимое багажа; но Жюв, стараясь, чтобы его спутник не заметил французскую форму, повел его левее. Перед ними вдруг вырос человек; Жюв тихо сказал ему:

— Едем в ваше Бюро!

С помощью лекарств Винсон мало-помалу приходил в себя. С трудом подняв тяжелые веки, он с любопытством, смешанным с тревогой, оглядел большую квадратную комнату, в которой находился. Слабо освещенная, с голыми белыми стенами, она была почти пустая.

— Где я? — спросил он, поворачиваясь к Жюву, единственному, кого он здесь знал.

Полицейский принял торжественный вид, стараясь, однако, говорить по возможности мягко:

— Вы в специальном комиссариате вокзала в Кале. Капрал Винсон, к сожалению, я должен вам сказать, что вы арестованы!

— Боже мой! — пролепетал изменник, пытаясь встать, но тут заметил, что он в наручниках!

Он тяжело упал в кресло и залился слезами. Жюв испытывал искреннюю жалость к несчастному. Может быть, его вина — результат дурного воспитания, пагубных примеров… увы, все это имело мало значения для Жюва. Он должен был не судить, а только передать виновного судьям!

— Пошли! — сказал он, ударив капрала Винсона по плечу. — Мы едем в Париж.

Несчастный секунду поколебался, поднял на Жюва умоляющие глаза, потом, покорившись своей судьбе, он равнодушно, с трудом встал, подчиняясь полицейскому.

К Жюву присоединился один из полицейских агентов, и они втроем устроились в еще не занятом купе второго класса.

Винсон слабым голосом умолял:

— Прошу вас, господин инспектор, сделайте так, чтобы с нами никто не ехал, мне будет стыдно, если меня увидят!

Эта просьба показывала, что у предателя сохранились еще остатки совести и добрые чувства; тронутый, Жюв ответил ему:

— Мы сделаем все возможное, чтобы избежать этого.

Несчастный был убит. Конечно, его мать, старая эльзаска, узнав, что ее единственный сын сидит в тюрьме по обвинению в государственной измене и шпионаже, умрет от горя! И Винсон горько сожалел, что не последовал своему первому намерению и не покончил с собой, а отправился с исповедью к журналисту Жерому Фандору, который хотел его спасти и помог ему скрыться, но… вот как все закончилось.

Поезд остановился.

— Я умираю от жажды! — пролепетал Винсон едва слышно.

Через несколько минут он с признательностью благодарил Жюва: полицейский из жалости к капралу послал своего подчиненного купить в буфете бутылку воды.

Жюв, видя, что Винсон немного оправился, начал его допрашивать, обещая обращаться с ним как можно лучше, если он будет откровенен, и уверяя его в снисходительности судей, если он согласится выдать своих сообщников. Винсона нетрудно было убедить: он и сам этого хотел. Несмотря на усталость, Винсон так же подробно рассказал Жюву о своем участии в преступлениях банды, как несколько недель назад рассказывал все это Фандору. Однако он умолчал о своих отношениях с сотрудником «Капиталь», которому обещал сохранить их договор в абсолютной тайне.

Предатель и шпион Винсон дал честное слово Фандору, который сделал ему добро; ни за что в жизни он не изменил бы своему обещанию!