Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. Книга 2 Страница 40

Судя по всему, в голове у «папы Хема» активно бродило сложное варево из отеческих чувств, начинающегося маразма, национального самосознания и обрывков переосмысленных и вышедших в тираж жизненных установок. Я вдруг сообразила, что он вообще не увязывает воедино суверенную территорию Польши, мое русское происхождение и гражданство, а также несоответствие моего ущербного внешнего облика тому географическому и психологическому ландшафту, на фоне которого он меня встретил. Короче, старик был не в себе ровно в той мере, какую предполагал его более чем преклонный возраст.

Естественно, если не придуривался…

— Нет, пан, деньги мне не нужны, — тихо сказала я. — Я вот о чем: муж меня бьет. Сильно…

— Для чего? — строго поинтересовался дед. — Гуляешь?

— Детей у нас нет, — честно призналась я.

— С порчей ты?

— Да вроде нет…

— Бывает, — понимающе кивнул старик. — Лечишься?

— Лечилась. Не помогает.

— За то и бьет мужик твой?

— Ага.

— Ну?

— Уйти хочу от него.

— Уйди, коли бьет. Зачем терпеть?

— Не отпускает. Убить грозится.

— А ты?

— А я не могу больше. Мочи нет. На Мицкевича подружка моя живет. Старая подружка, еще по школе. У нее и спрячусь…

— Ну?

— Если узнает — найдет и вилами заколет.

— Так откуда ж он узнает?

— А вдруг вы кому-нибудь скажете?

— Я-то? — «папа Хем» хмыкнул. — Да что ж я, зверь какой, а? Не бойся, девка, никому не скажу. Я солдат старый, тайну хранить умею. Не бойся!

— Ой, спасибо вам, пане.

— Так что с детьми? Рожать-то будешь?

— Не знаю…

— Плохо, — буркнул он и уже больше не раскрывал рта.

Через полчаса он молча остановил машину и кивнул в окно: приехали, мол.

— Спасибо вам, пане, — повторила я.

Он ничего не ответил, только как-то очень грустно улыбнулся. И, уже выходя из «Варшавы», я увидела, что «папа Хем» действительно очень стар. И борода у него — самая что ни на есть настоящая.

Машина притормозила точно у водонапорной колонки, о которой говорил Пржесмицкий. Перед мной возвышался небольшой аккуратный, в полтора этажа, домик под густо заваленной снегом крышей. В другой обстановке меня бы наверняка умилил замысел строителя, создавшего идеально простую и в то же время очень человечную конструкцию для жилья. Но сейчас мне было не до того. Торопливо, надеясь, что никому не попадусь на глаза, я протопала по снежной дорожке к добротным деревянным дверям с узким оконцем-бойницей и вжала до упора белую пуговку звонка.

За дверью послышались чьи-то тяжелые шаги, потом в оконце мелькнул зеленый глаз и дверь распахнулась.

Передо мной стоял широкоплечий мужчина в мундире польского офицера.

33

Колумбия. Богота

7 января 1977 года

Эрнесто Роберто Санталья — один из самых знаменитых адвокатов Колумбии, оставивший практику пятнадцать лет назад ради политической карьеры и являвшийся в описываемые дни председателем комиссии конгресса по иностранным делам и обороне, — свято чтил сиесту, являясь в этом смысле стопроцентным «латиносом», несмотря на диплом с отличием, с блеском заслуженный в Гарварде, и благоприобретенный прагматизм.

Прожив в Штатах в общей сложности двенадцать лет, Санталья практически полностью отказался от сибаритских замашек, бриолина для волос и столь характерного для многих его соотечественников пристрастия к белым костюмам и пестрым галстукам. И только привычка ежедневно с часу до четырех дня начисто отключаться от служебной суеты, спасаясь от нее за высокими заборами фамильной усадьбы в столичном пригороде, выдавала в этом семидесятипятилетнем, сухом и жилистом, как виноградная лоза, старике коренного уроженца Латинской Америки, сына и внука богатейшей семьи колумбийских латифундистов. Часы сиесты Санталья проводил в полном одиночестве, если не считать его слугу и ровесника Корнелия — молчаливого индейца, выросшего в доме родителей Сантальи, которые, собственно, и заменили неблагозвучное и труднопроизносимое имя Штекалаус-токраш на благородное именование древнеримского историка Тацита.

Много лет назад, еще в годы учебы Сантальи в Штатах, его родители выписали в Боготу двух чилийских специалистов, которые не более чем за три месяца сотворили в патио, вокруг уютного плавательного бассейна, настоящее чудо — сад Эдема. В результате их хитроумных и, к слову, прекрасно оплаченных усилий бассейн оказался под естественной крышей из переплетающихся ветвей самых экзотических южноамериканских растений. В этом-то райском прохладном уголке, утопая в полосатом шезлонге и потягивая виски, проводил свою ежедневную сиесту член конгресса Эрнесто Роберто Санталья. Его жизненный уклад был известен всем, кто имел хоть какое-то отношение к одному из наиболее влиятельных и принципиальных политических деятелей Колумбии. Вот почему появление слуги без вызова, да еще с трубкой радиотелефона в руке, вызвало у почтенного джентльмена искреннее изумление.

— Тебя подменили, Корнелий?

— Сеньор Кошта, хозяин.

— Но ты ведь знаешь!..

— Он умоляет, хозяин, — старый слуга произносил слова медленно, не отрывая глаз от узоров на яркой керамической плитке, которой было выложено пространство вокруг бассейна. — Говорит, что у него очень важное дело… Что это дело не может ждать… Простите, хозяин…

— Я когда-нибудь тебя пристрелю, Корнелий! Эти мальчишки думают, что их дела важнее всего на свете… Подойди!

Не поднимая глаз, Корнелий сделал два шага вперед и протянул хозяину трубку с таким видом, словно это и был тот пистолет, из которого его обещали убить вот уж добрых полвека.

— Слушаю, — ворчливо сказал Санталья.

— Когда вы узнаете причину моего звонка, моя беспардонность покажется вам наименьшим из моих грехов, — прогремел ему в ухо голос Кошты.

— Что случилось, Энрике?

— Мне необходимо переговорить с вами.

— Когда?

— Немедленно!

— Это так важно, что ты не мог дотерпеть хотя бы до четырех?

— Еще раз простите меня.

Санталья был опытным и умным человеком. Если Кошта, рассудил он, этот либерал и оппозиционер из левого «Прогрессивного блока», решается, презрев всякие церемонии, беспокоить в такой час своего старого политического противника, стало быть, действительно стряслось что-то из ряда вон выходящее.

— Когда ты можешь приехать?

— Я в двух кварталах от вас.

— Жду.

Не взглянув на Корнелия, Санталья отдал ему трубку телефона, взял с маленького столика стакан и отпил глоток виски. Он все отчетливей чувствовал: произошло нечто весьма серьезное и грозящее, видимо, какими-то неуправляемыми последствиями. Адвокат попытался подавить свою тревогу, но неожиданный звонок Кошты бесповоротно выбил его из состояния привычного послеполуденного dolce far niente. «Нет ничего хуже, — подумал он, — чем наверняка знать, что тебя ждут неприятности, но не представлять себе, в чем они состоят. И хорошо, если это чужие неприятности, а не свои…»

Впрочем, ожидание длилось недолго. Уже через пять минут Корнелий ввел в тень ветвей над бассейном Кошту, поклонился и неслышно исчез.

— Садись, Энрике, — Санталья кивнул на легкое пляжное креслице, в которое девяностокилограммовый Кошта опустился с неловкой осторожностью.

— Вы единственный человек, к которому я осмелился прийти со своим горем, — тихо начал он. — Это было мучительное решение, но иначе я просто не смог бы даже исповедаться перед смертью…

— Хочешь что-нибудь выпить? — Санталья поймал себя на мысли, что ему ужасно не хочется слушать никаких исповедей. Парень наверняка запутался с бабами. Или ему нужны деньги. А скорее всего, и то и другое. А ведь долго держался…

— Нет, спасибо, — Кошта мотнул головой. — Разве цикуты…

— Что случилось?

— Меня завербовали.

Рука Сантальи, уже нависшая было над стаканом, замерла.

— То есть как? Кто?

— КГБ… Русские… Андропов…

— Когда?

— В конце ноября, когда я возвращался из Токио через Москву.

— Но ты ведь не был в Москве, — Санталья нащупал стакан и допил остаток виски. — Только в аэропорту…

— Именно там все и произошло.

— За какой-нибудь час?! — морщинистое лицо старика исказила гримаса брезгливости.

— За двадцать минут, — с горечью сказал Кошта.

— Ты здоров, Энрике? — взгляд Сантальи чуть просветлел, словно он понял причину происходящего. — С Матильдой все в порядке?..

— Увы, я абсолютно здоров.

— Ты что-то подписал?

— Да. Официальную бумагу о своем добровольном согласии работать на советскую разведку… На позолоченном бланке КГБ СССР.

— Но это невозможно, Энрике! — Санталья как-то по-старушечьи всплеснул тонкими руками. — Почему ты на это пошел? Они тебя пытали?..