Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. Книга 2 Страница 53

— Какие-то проблемы? — улыбаясь, поинтересовался Мишин, и я чисто автоматически обратила внимание на потрясающее хладнокровие моего одноклассника.

— В прошедшем времени, — тоже улыбнулся пилот и вдруг подмигнул мне: — Но поторопитесь. У вас пара минут, не больше!..

За стеклами иллюминаторов по-прежнему стояла ночная мгла, но когда Витяня, послушно отзываясь на вспышку красной лампочки, с грохотом отодвинул в сторону дюралевую дверцу, снизу нас обдало терпкой свежестью морозного утра.

— Быстрей! — крикнул Витяня и исчез в проеме двери.

Я подошла к черному, распахнутому зеву ночи и увидела, что вертолет завис над землей примерно в двух метрах. Внизу уже стоял Мишин и протягивал мне руки. Времени на раздумья не было, и, прижав к груди сумку, я с закрытыми глазами прыгнула вниз, попав через долю секунды в железные руки Витяни.

По-моему, я еще находилась в своем коротком полете, когда вертолет, разбойничьи свистнув огромным, чуть обвисшим, как казачьи усы, винтом, рванулся ввысь и исчез в низких, подернутых беловатым флером облаках.

Не тратя времени на разговоры, Витяня схватил меня за руку и потащил вперед. Я покорно, ни о чем не думая, следовала за ним. После бурного эмоционального всплеска, пережитого в минуты обстрела, мною овладела полнейшая апатия. В таком состоянии, как говорила моя приятельница, меня запросто можно было размазывать черенком ложки по стене. Впрочем, по мере все более крутого закручивания драматургии моих мытарств я стала привыкать к этим резко континентальным сменам настроения. Меня уже не пугали адреналиновые протуберанцы, то загонявшие душу в угол животного страха, то подбрасывавшие ее под облака безумного ликования, то опускавшие на дно полнейшего безразличия. Как я догадывалась, мой организм, даже не согласовав данный вопрос с разумом, избрал собственный, автономный путь психической саморегуляции и именно таким образом спасал меня от переизбытка эмоций, от сверхнагрузок, от экстренной госпитализации в многопрофильном психдиспансере…

Я пыталась оглядеться, чтобы сообразить, где же мы находимся, однако вокруг было темно и безлунно. Единственное, в чем я была уверена по недавнему опыту, — это не лес. Но и не горы: земля под ногами была мягкой и даже рыхлой. Снега почти не было — так, мелкие грязноватые пятна, ненавязчивое извещение о том, что от места, где еще вчера бушевала белая метель, мы удалились на весьма приличное расстояние. А может, все это мне просто казалось, и я находилась все там же, неподалеку от Лодзи, в лесу, куда вернул нас ревун-вертолет, так и не сумевший прорваться сквозь пограничные заслоны…

Тишина вокруг стояла жуткая. То есть — ни звука, ни шороха, точно в подземном гроте с природной звукоизоляцией.

Неожиданно метрах в ста что-то резко блеснуло и погасло. Видимо, это мне не померещилось, поскольку в ту же секунду Витяня резко ускорил шаг. Чтобы поспеть за ним, я была вынуждена бежать, думая с внезапной тоской, что после этих бесконечных кроссов по пересеченным местностям необъятного лагеря социализма даже самая искусная педикюрша не сможет восстановить первоначальную форму моих ступней.

Тут Витяня резко остановился и… Нет, я не ошибалась: мой бывший одноклассник принюхивался. Как охотничий пес, выбирающий единственно верный путь к дичи. Понимая всю неуместность вопросов, я молча хватала воздух открытым ртом, мысленно уже нарисовав для себя огромный бокал с шипучей минеральной водой.

Принюхивался Витяня долго, минут пять. Все это время я буквально боялась шелохнуться, чувствуя всеми трясущимися поджилками, что подполковник КГБ Виктор Мишин, он же несостоявшаяся звезда советского балета, он же профессиональный шпион и убийца, не станет попусту терять драгоценное время. Моя вера в его инстинкты была сродни отношению ворошиловских стрелков к заветам товарища Сталина. Другими словами, я ни на секунду не сомневалась в компетентности этого матерого, вышколенного двуногого зверя во всем, что касалось нюансов выживания. Если бы в тот момент Мишин, ради того же выживания, приказал мне сжевать собственные колготки, я сделала бы это не задумываясь и ни о чем не спрашивая, что в нормальных условиях мне вообще-то не присуще.

По тому, как его пальцы больно стиснули мою ладонь, я поняла, что Мишин наконец определился. Увлекая меня за собой, он резко повернул влево и решительно зашагал к какой-то определенной, известной только ему цели.

В этот момент стало светать. Светать особенно, по-зимнему, когда первые проблески наступающего утра ощущаются поначалу как легкое, почти невидимое дыхание ночи. И в этом зыбком, дрожащем свете я увидела то, чего увидеть не ожидала никак, — отрезок черной неширокой ленты шоссе между крыльями бурых крестьянских полей, а у обочины — темно-вишневый «мерседес» с мигающими подфарниками. Так рождаются видения. Ибо миражная эта машина из совершенно иной жизни смотрелась в заурядной сельской местности как бриллиантовая диадема на лбу горничной из гостиницы «Золотой колос», что на ВДНХ.

Приблизившись к машине метров на тридцать, я услышала, что мотор «мерседеса» включен. Правда, работал он очень тихо, почти неслышно, даже не работал, а по-кошачьи сыто мурлыкал. Как зачарованная, я остановилась, не в силах оторвать взгляд от этого роскошного темно-вишневого призрака. Витяня же, абсолютно ничем не удивленный, бросил коротко: «Погоди!», выхватил из внутреннего кармана полупальто пистолет, передернул затвор и крадучись направился к «мерседесу». Убедившись, видимо, что там все в порядке, он махнул мне рукой и сам, не дожидаясь меня, сел в машину.

Изнеможенно плюхнувшись на заднее сиденье, обитое натуральной кожей светло-коричневого цвета и пахнувшее как дивный беспошлинный магазин в амстердамском аэропорту Схипхол, я почувствовала, что начинаю оттаивать изнутри. В роскоши салон машины не только не уступал элегантности кузова, но и явно превосходил ее. Обитые кожей дверные ручки были утыканы какими-то кнопками, назначения которых я не знала. В литую спинку передних кресел был вмонтирован небольшой бар с гостеприимно распахнутой полкой. В его зеркальных глубинах покоились две бутылки — с водкой и итальянским вермутом, небольшая бутылочка содовой и маленькое — на два стакана — ведерко со льдом. Сбоку в специальных гнездах стояли два невысоких стакана с синим ободком. Пониже бара в панель был вмонтирован кассетный магнитофон.

Витяня тем временем копошился впереди, вытаскивая что-то из-под рулевой колонки.

— Мишин, — спросила я замогильным голосом, каждую секунду ожидая, что сейчас откроется дверь и чья-то волосатая рука выволочет меня за волосы назад, к страшной лесной могиле. — Чья эта машина?

— Наша, — коротко бросил Витяня, причем таким тоном, словно альтернатив этому ответу не существовало вовсе.

— Совсем-совсем наша?

— Хочешь увести ее в Москву и переписать в ГАИ на свое имя?

— Я не шучу!

— А если не шутишь, то перестань трепаться. У нас мало времени…

Он вышел из машины, открыл багажник, достал оттуда что-то, отворил заднюю дверцу «мерседеса» с противоположной стороны и сунул в салон два небольших чемодана, таких элегантных и красивых, словно их сняли со стендов выставки достижений легкой промышленности. Захлопнув дверцу, Витяня вновь уселся за руль.

— Ну, что, поедем наконец? — поинтересовалась я. — Или ты уже забыл, как возил меня по Москве на своем «мерседесе»? Помнишь, из Дома кино?

— Помню, — буркнул Витяня, извлекая из бардачка какие-то бумаги и папки. — Только тот «мерседес» был не мой.

— Дежурная машина КГБ?

— Вроде того.

— А сейчас чья?

— А сейчас это не имеет значения еще больше, чем тогда, — отрезал Витяня. — Открой оба чемодана. В одном из них мои вещи. Во втором — твои. Мои передай сюда, а в свои немедленно переоденься. Только быстро, Валентина, без самолюбований!..

Чемодан Витяни я определила с первой же секунды, как только подняла кожаную крышку: он был набит какими-то вещами, которые я попросту не стала разглядывать, поскольку сверху лежало два продолговатых пакета с очень элегантными неяркими галстуками. На черной этикетке одного из них я прочла вышитую золотом надпись: «Trivera. Made in Italy». Я перебросила чемодан Витяне на переднее сиденье, а сама занялась вторым.

Вещей в нем было немного, но все они — великолепный просторный французский пыльник с погончиками и подкладкой из алой фланели, изящный серый костюм английского твида, состоявший из юбки и строгого, прямого покроя, пиджака, гладкий светло-коричневый свитер под горло из тончайшего кашемира, такого же цвета «лодочки» на среднем каблуке и два пакета с французским бельем и тремя парами светлых, телесного цвета колготок — были высочайшего качества и, что меня поразило больше всего, моего размера. Неизвестный костюмер, как выяснилось, прекрасно знал не только номер моей обуви, но и объем груди. Я разложила вещи на кожаных подушках «мерседеса» и смотрела на них с умилением роженицы, впервые взявшей на руки своего первенца. Воистину воздействие красивых вещей на самочувствие женщины — самая перспективная тема для профессиональных психиатров.