Дурак умер, да здравствует дурак! - Уэстлейк Дональд Эдвин Страница 8

– Ничуть не тороплюсь. С удовольствием покажу вам все. – Наконец-то Уилкинс пришел в движение, лязгнул чашкой о блюдце, поставил ее, поднялся на ноги и тотчас преклонил колена перед своим чемоданом. Повалив баул набок и расстегивая кожаные ремни, он добавил:

– Такого молодого человека это наверняка заинтересует. Тут… вся… моя… работа… за… уф… за тридцать один год. Я… все… ага, пошло! Так вот, теперь я ее завершил.

С этими словами Уилкинс поднял крышку чемодана и взглянул на меня, как джинн, вручающий Аладдину сокровище.

Сокровище? Чемодан был набит бумагой для пишущих машин. Целых шесть стопок. Верхние листы каждой стопы (подозреваю, что и все остальные тоже) были сплошь покрыты мелкими, но четкими закорючками. Темно-синие чернила имели тот же оттенок, что и пятна на правой руке Уилкинса.

– Что это? – спросил я.

– Моя книга, – с благоговением отвечал писатель, похлопывая ладонью по ближайшей стопе. – Вот она…

– Ваша книга? – Меня внезапно охватил какой-то странный страх. – Вы хотите сказать, ваше жизнеописание?

– Нет, нет, какое там жизнеописание! Мой послужной список не тянет на книгу. Нет, нет, только не это. У меня была не служба, а так, легкая прогулка, – он с обожанием оглядел стопки. – Нет, это не документалистика.

Но, разумеется, в основу положены действительные события. Естественно.

Действительные события.

– Стало быть, это роман? – спросил я.

– В известном смысле. В некотором роде. Но исторический материал изложен точно, – он прищурился и взглянул на меня, словно хотел показать, какой у него может быть верный глаз. – До мельчайших подробностей.

Сведения, которые почти невозможно раздобыть, собраны и приведены здесь с великой достоверностью. Я изучал эпоху и все записывал.

Продолжая блуждать в потемках, я спросил:

– Так это – исторический роман?

– Можно сказать и так, – ответил Уилкинс. Стоя на коленях перед набитым бумагой чемоданом, он оперся одной рукой о свое творение, подался ко мне и прошептал:

– Это – новое описание военных походов Юлия Цезаря. Я добавил ВВС.

– Прошу прощения?

– Заглавие – «Veni, Vidi, Vici благодаря воздушной мощи». Неплохо, да?

– Неплохо, – упавшим голосом ответил я.

Уилкинс покосился на меня, прищурив на сей раз только один глаз.

– Вы все еще не видите сути, – сказал он. – Думаете, что это немного дурацкая идея?

– Просто слишком свежая, – поспешно возразил я. – Она еще не уложилась у меня в голове.

– Разумеется, свежая! Но это еще не все. Вы догадываетесь, что придает ей такую значимость?

– Боюсь, что нет, – ответил я.

– Самобытность! Перепевы не попадают в списки бестселлеров! Там только новые идеи, неожиданные мысли. Как в моей книге! – Дабы подчеркнуть важность своего высказывания, он хлопнул ладонью по рукописи, и мы оба изумленно вытаращили глаза, услышав громкое «шлеп». Потом я сказал:

– Э… но Юлий Цезарь… Какая уж тут самобытность?

– Еще какая! Вот какая! – Уилкинс уже вошел в раж; он подался вперед, замахал руками и пустился в объяснения:

– Я сохранил исторические события, все до единого. Названия варварских племен, численность войск, сражения, имевшие место в действительности, – я все это сохранил. От себя я добавил только военно-воздушные силы. Волею судеб римляне получили в свое распоряжение самолеты, приблизительно такие же, которые использовались в годы первой мировой. Перенеся ВВС в ту историческую эпоху, когда их не было, я показал, как воздушный флот меняет весь ход военных кампаний.

– И ход истории, да?

– Влияние на историю в целом незначительно, – ответил Уилкинс. – В конце концов, Цезарь и так выиграл почти все сражения, поэтому последствия, в сущности, были те же. Но не сами битвы. Менялась и психология полководцев.

Все это у меня тут, все на бумаге. А Юлий, сам Юлий Цезарь, – это что-то.

Очень, очень примечательная личность. Прочтите, и вы в этом убедитесь.

– Вы хотите, чтобы я прочел все это? – спросил я, но мой вопрос прозвучал не совсем вежливо, поэтому я поспешно добавил:

– Что ж, с радостью. Очень хотелось бы почитать.

– От моей идеи просто дух захватывает, вот почему вам следует прочесть, – сказал Уилкинс. – Сейчас-то вы не готовы ее воспринять, думаете, что я несу ахинею. Дурацкая, мол, задумка. Но когда до вас дойдет, вы увидите все в правильном свете. Зримо представите себе, как эти маленькие хлипкие самолетики появляются из-за холмов и идут на бреющем над Галлией, рассыпая копья и камни…

– Они у вас не вооружены пушками и пулеметами?

– Разумеется, нет. До изобретения пороха тогда было еще очень далеко.

А я стараюсь сохранить историческую правду, поэтому у римлян есть только самолеты.

– Но раз у них есть самолеты, значит, есть и двигатель внутреннего сгорания, – заспорил я. – И бензин. И очищенные масла. Но в этом случае они просто не могли не иметь всего остального – всего того, что мы имеем сегодня: автомобилей, лифтов, бомб. Возможно, даже атомных.

– Да не волнуйтесь вы так, – с самоуверенной ухмылкой ответил Уилкинс и снова похлопал по рукописи. – Все здесь. Все разложено по полочкам.

– А издатель у вас есть? – спросил я.

– Издатель! – выплюнул Уилкинс, разом побагровев от ярости и сжав кулаки. – Слепцы! Все до единого! Либо норовят спереть твой труд, либо не желают замечать даровитого автора. Даровитого, именно даровитого. Где им разглядеть дарование. Цепляются за опробированное и затасканное, а больше ничего знать не хотят. Когда приносишь им настоящий свежак, что-то новое, незаезженное, что-то действительно захватывающее, они знать не знают, как им быть.

– Значит, вашу рукопись все время отвергают?

– Ходил я к одному парню, – немного успокоившись, продолжал Уилкинс.

– Обещал издать. На паях, кажется. Так это называется. Я оплачиваю издержки, типографию, все такое, а он издает и рассылает по книготорговцам.

Мне и невдомек, что там такая механика, но вот поди ж ты. Парень говорит, это в порядке вещей. Показал мне груду книг, изданных таким манером.

Некоторые на вид очень даже ничего, хорошая работа: веселенькие обложки, белая бумага, буквы красивые. Но я никогда не слыхал их названий, и это настораживает. Конечно, какой из меня книгочей? Не ахти какой, читаю почти исключительно по своей теме. Вот вы – другое дело. Наверняка вы о них наслышаны. Во всяком случае, о некоторых.

– Я тоже мало читаю, – признался я. – Почти не знаю современных авторов. Мой круг чтения – главным образом научные труды.

– Точь-в-точь как у меня, – радостно сказал Уилкинс. – Мы с вами родственные души. – Он улыбнулся сначала мне, потом – своей рукописи. Завершил, наконец.

– Это хорошо, – похвалил я его.

– Парень говорит, так начинали все, у кого теперь громкие имена, продолжал Уилкинс, устремив взор в пространство. – Издавали свои произведения на паях с такими, как он. Лоуренс, Джеймс Джойс и другие маститые, так он сказал.

– Это возможно, – согласился я. – Увы, я не очень хороший знаток истории литературы.

– Разумеется, это обойдется в тысчонку-другую, – продолжал Уилкинс.

– А потом еще придется вкладывать в рекламу. Без нее в нашем мире – ни тпру ни ну, уж вы мне поверьте. У меня есть задумки, как раскрутить эту книжку. Издать рекламные экземпляры – такие, чтобы глаза на лоб полезли, прописать в «Нью-Йорк-таймс», во всех газетах страны. Пусть читающая Америка узнает…

– Вас послушать, так это немалые расходы, – ответил я, ощутив легкую дрожь, сопутствующую зарождению дурных предчувствий.

– Чтобы сделать деньги, надо потратиться. Но подумайте о прибыли, запел певец мировой скорби. – Для начала – книжные ярмарки. Издания за рубежом. Экранизации. По моей книге наверняка можно сделать кино. У меня тут наброски по подбору актеров. Юлий Цезарь в молодые годы – Джек Леммон.

Барбара Николз… кажется, он где-то здесь… – Уилкинс принялся копаться в стопках, но без особого успеха. Наконец он бросил это дело и сказал: