Алексей Шведов - Голова-гнездо Страница 10

— А молока у вас нет?

— Молока?

— Сгущенного. Я бы его поел, пока ты занималась бы со своим кофе.

— Нет у меня никакого молока, ни обычного, ни сгущенного.

— Что ж, жаль.

Марина заметила, что он пялится на её обнажённые ноги, открытые чуть ли не до нижнего белья, и мысленно усмехнулась. Как бы не возбудился старичок. Интересно, он хоть на что–нибудь ещё годен?

Теперь он не казался ей таким уж сумасшедшим. Довольно занятный мужчина с явно неординарным мышлением, только вот ростом не вышел и жирноват. Да и возраст. Ей вспомнился главный хирург — тоже толстый и старый, но двухметрового роста. Да, везёт ей на мужиков в последние дни….

— Я знаю, что ты спала с Сашей, — сказал вдруг Терехин.

— О?! — Марина присела, на край стола, опёрлась на крышку руками. — О–го–го!

Внутри у неё всё перевернулось. Она думала, что об этом никому неизвестно, кроме них двоих! Теперь брат умер, и его часть тайны перешла к ней, но откуда узнал об их связи Терехин?!

— И ещё, я хочу, чтобы ты знала, — продолжал толстяк. — Помнишь, тогда, на кладбище, я говорил, что Саша не умер?

Марина усмехнулась.

— Помню.

— Это действительно так.

Секунд десять оба молчали. Потом Марина произнесла тихо:

— Ко мне приходил следователь. Задавал вопросы всякие. Я хотела ему сказать про вас, но почему–то забыла об этом.

— Ну, начнём с того, что не «почему–то». Тогда, на кладбище, я дал тебе на это установку, и если бы ты даже что–то и вспомнила, то следователю бы всё равно ничего не смогла сказать. Что–нибудь отвлекло бы вас. Ну, ты понимаешь.

— Уф-ф! — Марина поправила волосы и только тут вспомнила, что собиралась пить кофе. Да, придётся, похоже, пока об этом забыть. — Вы что, хотите сказать, что действительно какой–то там экстрасенс? Не сумасшедший?

— Твой брат тоже не был сумасшедшим.

— Ага, не был! — недоверчиво сказала Марина и усмехнулась. — Что я, не помню, что ли?

— Депрессия — это ещё не безумие. Да и то, это… впрочем, нет, — похоже, Терехин хотел добавить что–то еще, но, очевидно, решил эту тему не затрагивать. — А если на то пошло, все мы сумасшедшие. Ты, я, психиатры, президенты. Все. Теперь я отвечу на твой вопрос. Да, я действительно экстрасенс и телепат, один из самых сильных в мире. Я в состоянии читать твои мысли.

«Во гонит! — с восхищением подумала Марина. — Он — полный псих, но… как человек очень интересен. Нечасто таких встретишь… Но когда же всё–таки Саша успел ему сказать, что мы с ним спали? Ведь этот толстяк говорил, что его выписали за день до похорон. Как они могли связаться?»

— Если ты считаешь, что я виновен в смерти твоего брата, то ты очень сильно заблуждаешься. Я его не убивал. Я был в больнице. Но я знаю, кто убийца…

— Да, я помню. Вы говорили, я вспомнила потом. Его зовут Астронавт, так?

— Тише, тише! — Терехин замахал руками. — Ты не должна произносить его имя в замкнутом пространстве! Неужели ты хочешь, чтобы он тебя услышал?!

Вот так заявочка. Параноик обыкновенный — его в зоопарк надо, чтобы за деньги детишкам показывать. Астронавт! Он что, из космоса, что ли?

— Он не принадлежит нашему миру! — заговорщически зашептал сумасшедший, словно и в самом деле прочитав её мысли. — Мне сказал об этом твой брат. Он прибыл из, — тут Марина не поняла, что он сказал: то ли из «моего праха», то ли из какого–то «Мерлопрака», — чтобы убивать и насиловать. Я открою тебе ужасную тайну: ОН OДИH ИЗ СОШЕДШИХ С УМА БЕЗЫМЯННЫХ! «За и над человеком, вне и внутри человека свирепствует война, — похоже, он начал кого–то цитировать. — Человек, я и ты — это не единственное место битвы, но он является одним из её участков. Разум и тело… ммм… разум и тело разорваны, изрезаны, искромсаны, опустошены, истощены этими силами и властями при их космическом конфликте, который мы даже не можем опознать». Ты понимаешь, о чём я?

— Да не совсем, если честно.

— А я и не думал, что поймёшь. Женщины не способны на мыли… тьфу, мысли о запредельном. В общем, так, моя рыженькая. От Саши должны были остаться кое–какие записи. Я знаю, что он их делал. Мне они нужны.

Только теперь до Марины дошло, что Терехин пришёл к ней за чем–то. («Какие ещё записи?») А ведь она сразу могла предположить, что ему что–то от неё надо. Именно что–то — нечто физическое. Возможно (да не возможно, а так и есть), этот жирный мудак просто наплёл ей чушь про Астронавта лишь для того, чтобы запудрить ей мозги, навешать лапшу на уши. Пути психопатов неисповедимы. Та вещь (записи) была необходима ему под любым предлогом.

Но вряд ли. Похоже, он не играет роль, а искренне убеждён в своей правоте. Он — псих, его место в дурдоме, из которого его непонятно как выпустили. (Что, если он сбежал?!) И ему нужны какие–то записи Саши.

Или же (вариант номер три) он и в самом деле телепат и экстрасенс, а Сашу убило и изнасиловало какое–то инопланетное существо, условно именуемое «Астронавтом».

— Если я получу эти записи, — продолжил после короткого молчания Терехин, — то, может быть, мне удастся отослать его обратно. Тогда насилие прекратится, и твой брат останется единственной его жертвой.

Взгляд у него был, как у типичного параноика, или же он был очень хорошим актёром. Может, отдать ему эти записи, если они, конечно, существуют? Отдать — и пускай уматывает!

— Что вообще за записи–то? — спросила она.

— Записная книжка, красная.

— Хорошо, давайте посмотрим. Только пообещайте, что когда найдёте её, то сразу же уйдёте. Меня несколько пугает ваше общество.

— Я не монстр, — напомнил Терехин. — Не забывай об этом. Мне ничего от тебя не нужно, кроме записной книжки. Я возьму её и уйду. Я не буду тебя связывать, резать скальпелем, насиловать и кончать на лицо. Ведь я не монстр.

— Откуда вы вообще знаете об этой записной книжке? Когда Сашу выписали, вы ведь ещё оставались в больнице, а когда выписали и вас, он был мёртв. Так откуда?

В дверь позвонили.

— Блин! — сказала Марина. — А это ещё кто?

Санитар

Сегодня проблем с психами было мало, и поэтому Юрий Русаков, сидя на балконе второго этажа, пытался сочинить стихотворение. За окном, в помещении, группа, состоящая из двух наркоманов, эпилептика, самоубийцы и некрасивого подростка–дисморфофобика, смотрела по телевизору какую–то передачу, изредка обмениваясь комментариями. В углу комнаты расположилась Галина, медсестра, одна из Наблюдателей (так на сленге этой больницы именовались ее служащие). Русаков тоже должен был по всем правилам находиться там, но больные вели себя спокойно, и помощь санитара пока не требовалась.

«Чужды мне муками чужими упоеньеИ наслажденье чьей–то долей тяжкой.Моё призвание — нести успокоенье,Давя безумие смирительной рубашкой»

Это было пока всё, что Русаков успел сочинить. Дальше у него не получалось — на ум лезли разные посторонние мысли, и он никак не мог сосредоточиться и придумать следующую строчку, что заставляло его нервничать. Надо будет поставить себе пару кубов реланиума, а в два и на обед смотаться.

Интересно, как обстоят сейчас дела у Терехина?

«С желаньем твёрдым мир избавить от страданья…»

Нет, что–то не очень. Не нравится мне это «с желаньем твёрдым». Или сделать «желая твёрдо»? Попробовать пока сочинить дальше, а это словосочетание заменить потом? А если «с безумной целью»? Нет, в предыдущей строчке уже было однокоренное слово — «безумие», лучше не повторяться.

— Сука! — тихо сказал он вслух и, спрятав блокнот и ручку в карман халата, уставился в небо. Ему вдруг показалось, что за его спиной кто–то стоит. Русаков обернулся — балкон был пуст. Спустя минуту он поправил очки и вернулся к стихотворению. «Желая твёрдо мир избавить от страданья, С набором девственно стерильных инструментов…»

Так, что же это получается? Лечение не нейролептиками и транками, а какими–то физическими предметами? Хм. Ладно, попробую–ка дальше. «Я выхожу из мрака подсознанья…» Не то. А если «Брожу по коридорам подсознанья»?

Нет, лучше «помутнённого сознанья». Правда, размер сбивается, но это тоже иногда хорошо.

«Желая твёрдо мир избавить от страданья,С набором девственно стерильных инструментов,Брожу по коридорам помутнённого сознанья,Выискивая новых пациентов».

Ну, вот и всё, кажется. Русаков перечитал получившееся стихотворение и остался вполне доволен. Восемь строк. Правда, жестковато всё это выглядит: главный герой, скорее, маньяк какой–то, а не санитар.

«Да, «Санитар». Так я его, наверное, и назову. Просто и ясно», — подумал Русаков и принялся переписывать своё новое поэтическое творение на чистый лист.