Джулия Берри - Вся правда во мне Страница 12

Он волок меня обратно в дом, держа одной рукой, свистом заглушая мои рыдания, запер в комнате и два дня не давал еды и не выпускал в туалет.

X

Как я могла обо всем этом забыть? Как могла не помнить этого, пробираясь к нему по лесу, чтобы пожертвовать собой ради тебя?

Какие фокусы устраивает мне мой мозг, заставляя сначала забыть обо всем, а потом снова вспомнить?

XI

Он умер. Не уснул в своем кресле, придвинутом к двери, с ножом на коленях. Он умер. Уничтожен. Даже тела не осталось, чтобы похоронить, и не найти останков.

Я представляла себе, как его длинные седые волосы охватывает пламя, как оно окружает голову оранжевым нимбом, пока от волос не остается один пепел. Пламя пожирает его голову, тело, его руки.

Но это не радовало меня. В моем воображении его тело, руки превращались в твои.

XII

На рассвете Даррелл еще похрапывал, а мама, нахмурившись, осматривала его ногу. У меня болело все тело, ну и что. Я не сгорела у позорного столба, не участвовала в бою. Я просто совершила прогулку по лесу.

Я жива! И это все.

Мне не терпелось узнать, как началось утро в Росвелле. Я быстро оделась и переделала всю работу по дому. Как радостно было увидеть Фантом в нашем стойле. Лошади у нас не было со времен моего детства, когда еще был жив папа. Старины Бена давно нет. Я буду чистить Фантом его скребком.

Я села на корточки и почесала Джипа костяшками пальцев, он шлепнулся на землю и подставил мне свой живот. Ты жив! Мы с Джипом имеем право это отпраздновать.

Когда я вернулась в дом, там уже сидела Гуди Праетт. Она рассказывала маме о повязках и лечебных пиявках. Наш ветеран уже проснулся и старательно изображал страдания перед вдовой-соседкой. Я попыталась незаметно выскользнуть, но черные блестящие глаза Гуди меня засекли. Почему мне всегда кажется, что она знает, где я была и кто держал меня в плену?

Я оставила Гуди с мамой и отправилась в город.

Чем мы заслужили такое замечательное утро? Как не стыдно небу быть таким ослепительно голубым, оттеняя ярко-красные и оранжевые листья и прихваченную морозцем траву? Когда еще дымок и сено пахли так сладко, а свежесобранные яйца казались такими теплыми? Когда сливки от нашей старой коровы сбивались в такую плотную пену?

Старушка, наверное, не знала, что и думать о соседстве с Фантом.

XIII

Погрузив в тачку корзину с яйцами и ведро яблок, я поспешила в город. Мне нужен был повод. Я прошла мимо твоего дома, но тебя еще не было. Иначе и быть не может. Ты остался, чтобы помочь раненым.

На улице все двери были открыты, женщины перешептывались, собравшись в группы в наспех натянутых чепцах, ночных рубашках. Дети бегали грязными. Все изменилось, все обязанности забыты. Похоже, новости еще до города не дошли.

Люди останавливались и оглядывались на меня, как будто собираясь что-то спросить, но вспоминали, что я немая. Да и откуда мне знать новости? Они понятия не имели, где я была. Они смотрели на мою тачку с осуждением. Как нетактично везти товар на рынок в день апокалипсиса.

Мария осторожно выглянула из двери, бледная как мел. Одежда на ней была черной и чистой, как будто она уже надела траур. Она увидела меня и внимательно посмотрела в лицо. Она читала меня так же, как и Гуди Праетт. Она знала, что мне что-то известно, и сделала шаг навстречу.

Мы обе любили тебя, и это нас сближало. Мне так хотелось схватить ее за руки и поделиться радостью: Лукас жив и скоро вернется домой! Ты выжил, какое может быть соперничество? Как будто я могла с ней соперничать.

Пока мы смотрели друг на друга, послышались звуки флейты и чьи-то шаги. Горожане застыли. Неужели это захватчики? Только я знала, и этот секрет убивал меня. В конце улицы появились люди, они шли по парам, неся раненых и убитых. Те, кто был способен, выкрикивали имена родных, остальные просто покачивались в такт шагам на простынях. Женщины подхватили юбки и побежали вперед, оглашая радостными криками город при виде родных лиц. Мария задержалась дольше всех, но тоже поспешила за остальными. Я оставила тачку, пусть забирают, и пошла за всеми.

Женщины всхлипывали, мужчины тоже, кто-то искал жен, уехавших в лес. Школьный учитель, кузнец, священник – все живы и здоровы, и ты в самом конце колонны помогаешь Авии Пратту нести Леона Картрайта.

Мария оглядывает толпу и видит тебя. У меня перехватило горло. Она побежала к тебе.

Ты остановился. Как плотина, готовая вот-вот прорваться, ты изо всех сил сдерживаешься, чтобы не бросить Леона Картрайта на землю и не броситься в объятия Марии.

Она проходит мимо тебя и обхватывает ладонями лицо раненого.

– Леон!

Я замерла на месте.

– Он умер?

Я подошла чуть ближе. В этой кричащей и рыдающей толпе я – невидимка.

Прихрамывая и опираясь на палку, к вам подошел мистер Картрайт.

– Нет, – ответил ты. – Он не умер. Ранен в ногу. Он потерял много крови, но жив.

Мария разрыдалась.

Переглянувшись, вы с Авией положили Леона на землю. Мария гладила руками его плечи, тело, повторяя и повторяя его имя. Он приподнял голову и открыл затуманенные глаза. Разлепив сухие губы, он произнес:

– Мария?

Она прижалась лицом к его шее и разрыдалась. Он обхватил ее рукой.

Все отвели взгляд, кроме тебя. Ты стоял и смотрел на нее, на черные кудри, выбившиеся из-под белого чепца.

К вам подошел ее отец с рукой на перевязи. Он посмотрел на тебя, потом на свою дочь, и его глаза наполнились слезами. Он похлопал тебя по плечу здоровой рукой и попытался отодвинуть, но ты стоял, где стоял, до тех пор пока Мария не поднялась с колен и, шмыгая носом, не уставилась на ноги окружавших ее мужчин. Поднять глаза она не решалась. Гораздо безопасней было снова уставиться в порозовевшее лицо Леона и стереть свои слезы в его щек.

Только после этого ты отступил и растворился в толпе.

XIV

Ты послал гонца в Охотничье урочище за теми, кто уехал. Ты навестил раненых, послал несколько отрядов, чтобы доставить тела убитых домой. Ты рассказал вдовам, какими храбрыми были их мужья, как они ценой своей жизни спасли Росвелл. Член городского совета Браун стоял в сторонке и наблюдал.

Я подглядела в окно, как ты на руках отнес Леона в дом отца Марии и положил его на кровать. Ты пожал руку ее отцу, поклонился Марии и ее матери и ушел.

XV

Если бы ты был моим, я бы тебя утешила. Если бы ты был моим, тебя не нужно было бы утешать!

Храброе сердце, ты без слов отнес ее возлюбленного к ней домой, приложил все силы, чтобы собрать всех раненых и похоронить погибших. Скорбящее сердце, ты, потеряв в одном бою и отца, и жену, нашел в себе силы своим примером показать горожанам, как выполнить свой долг по отношению к павшим.

Я видела, как втыкается лезвие твоей лопаты в твердую красную землю, слышала, как ты кряхтишь, отбрасывая в сторону кусок глины, и снова втыкаешь лопату в землю. Эмоции подождут, пока не будет вырыта могила, в которой Тобиас Солт, сын мельника, найдет свое последнее успокоение.

Ради тебя мне бы следовало ее возненавидеть, но как я могу ее теперь не любить?

XVI

– Мисс Финч, – сказал ты, встретив меня на улице. Мы снова вернулись к формальностям. – Это вы доставили Даррелла домой вчера ночью?

Я сглотнула и кивнула головой.

– И вам никто не помогал?

Да.

Ты положил руку мне на плечо и сжал его, как одному из своих подчиненных. Ведь теперь они тебе подчиняются, да? Но потом, смутившись, убрал руку.

– Ему повезло, что у него такая сестра, – сказал он. – Повезло, что вы пришли к нему на помощь.

Ты уходил, а я все смотрела тебе вслед. Ты же знаешь, что я совсем не поэтому оказалась там.

Ты знаешь, что я привела туда твоего отца, знаешь, но ничего не говоришь. Моя судьба, моя репутация в твоих руках. Но я верю в твою порядочность.

Я люблю тебя так сильно, что больше уже невозможно, но понять до конца все равно не могу.

XVII

День уже был в самом разгаре, и у меня не оставалось больше поводов находиться в городе. Ты ушел в ущелье за ранеными и убитыми. Кто-то сказал, что некоторые переселенцы, которые высадились с кораблей раньше всех, могут где-то бродить. Эти опасения не нашли поддержки. По всей видимости, никто так и не рассказал, что именно произошло прошлой ночью.

Ты ушел, а семьи, оставшиеся в городе, продолжали праздновать победу и оплакивать погибших. Я поплелась домой к маме и Дарреллу. На полпути к дому я вдруг вспомнила, что оставила в городе свою тачку. Хорошо, значит у меня будет повод туда вернуться.

Даррелл уже проснулся. Мама сидела на постели рядом и кормила его с ложки супом. На лице Даррелла застыло давно знакомое страдальческое выражение, появлявшееся всякий раз, когда он болел. Мамино сердце при виде него плавилось как свиное сало.

Только на этот раз ранение было настоящим. Мама сменила повязку на красной, воспаленной ноге. Рана выглядела ужасно, из нее торчали раздробленные кости, кожа вокруг была такой красной, что казалось, она вот-вот воспламенится.