Сен Весто - ОТРАЖЕННЫЕ СУМЕРКИ. САГИ. Сборник научно-фантастических рассказов и повестей Страница 12

Он даже покачал подбородком, оценивая красоту и необычность новой пришедшей в голову мысли. Но ведь тогда с еще большей вероятностью получается, что где-то существует не менее строгая зависимость моего дорогого бессознательного логического контура – и физиологии уже чисто внутренней. Хаплохромис откинулся на спинку. Последствия этого терялись где-то в дымке в дали. Хорошо быть умным. Ты еще сам ничего толком не понял, а все уже куда-то бегут с чемоданами и похоронным выражением.

…Хаплохромис с озабоченным выражением ходил по дну белой лагуны, переворачивая подряд все камни и полузарытые в песок ракушки, и заглядывал под них, словно что-то искал. Потом он ненадолго застывал в беспокойстве и недоумении, осматриваясь по сторонам, чтобы продолжить заглядывать дальше. На одинаковых давным-давно слежавшихся гребешках белого песка торчали полосатые листья и живые плети, они медленно двигались из стороны в сторону, погруженные в одно и то же голубое оцепенение. Хаплохромис за ними смотрел тоже, но того, что искал, там не было, и он уходил все дальше, не пропуская ни одного камушка, ни одной раковины и ни одного уголка тихого вечно спящего мира, словно от его поисков зависело решение чьей-то жизни и смерти.

Что вы ищете? – спросил его один проплывавший мимо Черный Ангел самого мрачного вида, задержавшись и какое-то время понаблюдав за ним.

Свою тень, ответил он, озабоченно держа себя за подбородок и изучая пространство вокруг и позади себя. Я хорошо помню, что она была где-то здесь.

Черный Ангел глядел на него, не понимая.

Если она была с вами, то как она может быть где-то еще?

Хаплохромис не понимал тоже.

А вы не пробовали смотреть там, где еще не были? – спросил Черный Ангел. Поиски как будто начали озадачивать его не меньше.

Хаплохромис улыбнулся.

Что моя тень будет делать там, когда я стою здесь?

Черный Ангел покачал головой и сказал, и вид его был еще более мрачен и строг:

Вот за это вас никто и не любит. Вы живете так быстро, что даже тень ваша не успевает бежать за вами.

8

Конференция богов не многим отличалась от мероприятий подобного рода, уже не впервые имевших место в этих светлых святых непомерных стенах, освященных мудростью созерцания и умом долголетия. Так же как и прежде, в длинных узких бойницах и стрельчатых проемах тесных окон лежали чьи-то кости, на костях чьи-то одежды, а голые ряды древних кирпичей и камней сурово смотрели с высоты своих лет на улегшиеся к подножию их пьедестала леса и луга, уходившие к синим неясным горизонтам. Так же как и прежде, в просторном прохладном холле висел негромкий надменный гул голосов, изредка нарушаемый тихим кашлем, скромным звоном металла и редкими взрывами хохота, как всегда, исходившими по большей части от Диониса или кого-то из его не знающих стыда козлозадых лиц сопровождения; так же как и прежде, там держались непринужденнее других и перебивали громче других, кто-то смеялся, складываясь пополам, на них оборачивались, не переставая двигать губами, хмурили ясные взоры, затем, коснувшись плеча собеседника и неторопливо запахиваясь, шли туда тоже – посмотреть и поулыбаться. Так же как и прежде, кто-то утомленно обмахивал себя стопкой листков, кто-то в божественной задумчивости, античным движением подперев атлетический подбородок и уперев локоть в колено с ногой на скамье, в халкионической и мужественной забывчивости глядел далеко за оконный проем в толстой кирпичной стене, наблюдая за зеленой полянкой в тени и тем бесстыдством, учиняемым на ней прямо под синим небом парой полураздетых девиц в белоцветных туниках короче всех норм приличия – по одной спелой белой груди вываливалось у каждой всякий раз через глубокий вырез, так что обе уже устали их поправлять. Прервав игры и снявшись, девицы, подобно не знающим печали и стыда ланям, понеслись куда-то с полянки прочь – так же легко, как и до того предавались играм, тряся спелой грудью и не переставая заливаться чистым весельем совсем еще раннего утра. Им на смену на истоптанную полянку прилетел, крылья в стороны, черный от злости Амон-Ра, бог Солнца, и начал энергично открывать и закрывать рот и выразительно двигать губами, глядя девицам вслед, наливаясь кровью и время от времени пиная с полянки вверх позабытое в спешке белье. Девицы были слишком привлекательны даже для богинь – это могли быть только гарпии, сукины дети ночи, и наблюдавший за ними через оконный проем лишь глубоко вздыхал через нос, не разжимая челюстей матерого воина и не снимая плетеной потертой сандалии гунна со скамьи.

Так же как и всегда, голый мраморный пол под бесконечным сводами был счастлив вобрать в себя все тепло и давящую горячность еще одного дня, чуть утомленного самим собой и излишне яркими красками, вселяя в каждого из приглашенных уверенность, что если и было под этим небом наиболее удачное место для укрытия от обжигающей любви великого полдня, то это как раз оно.

На отражающих глянцах бесконечного пола лежали синие пятна неба, стены хранили избранные выдержки из санскрита, высеченного в рунах, рубчатые колонны следующего отделения храма были обвиты гибкими телами изваяний наг, змей с пупками, головами и грудью красоток; впрочем, половина из них выглядели достаточно живыми, и приглашенные знали, что именно им дано было охранять сутру «Праджняпарамиту» до того благословенного времени, когда разум людей созреет до глубин ее постижения. Множество божественных ног – красивых, прекрасных, изумительных, греческих, готических, стальных, совершенных и не очень, – обутых в благородный подъем сандалий, в боевую походную обувь саксов, в грубые тапки кельтов, в мягкие кожаные ступалища ночных воинов многих миров и народов, в легкие мокасины, в открытые шлепки, в обувь с крылышками, с зубьями аллигаторов и драконов, в обувь, предполагающую серьезные затруднения в описании, которой еще предстоит быть узнанной и соотнесенной с опытом прежних поколений – или же ноги богов, не обутых ни во что, наслаждаясь приятной прохладой мрамора в босом виде, – во всех них чувствовалась некая медлительность либо чуть больше суетности, чем предполагали традиции тысячелетий и хладнокровие древних стен. Все ждали. Как всегда, на благородных высоких ступенях лежали тени олимпийских решений и утонченных компромиссов, как и прежде, в возвышенные проемы стен заглядывали густые кроны древних стволов, – и только по углам на почтительной высоте, притихшие от избытка света и утра, жались к парапетам химеры с грубыми лицами, грифоны и горгоны, изуродованные дурными предчувствиями и ожиданиями. «Боги насмешливы, – угрюмо возвещала высеченная в древних камнях стен надпись на санскрите. – Боги смеются в ущерб серьезным делам…»

На самом верху архитектурного решения, к коим величественно и безнадежно уходили многие и многие ступени, стояла далекая завернутая до подбородка в тогу фигура Пратьекабудды. Покойно сложив перед собой руки вместе, он с терпеливым равнодушием ожидал, пока не попадет в поле зрения остальных и не будет замечен присутствием. Он стоял там с таким видом, словно готов был стоять там столько лет, сколько будет нужно. Гомон в холле и на сочных лугах под зелеными насаждениями неохотно стих. Головы повернулись в его сторону, ожидая; какой-то из похабных козлов Диониса как раз принялся ржать прямо посреди наступившей жертвенной тишины, но сразу закашлял, прочищая горло. Все молчали. Выдержав паузу и решив, что уже замечен приглашенными в достаточной мере, Пратьекабудда, «Будда Не Для Кого», как числилось в официальном реестре священных сутр ближайших стен, отняв одну руку от другой, мягким движением отвел ее в сторону, с молчаливым поклоном, достойным тысячелетий, приглашая всех перейти непосредственно к делу. Несколько огромных черных волков и существ, напоминавших их взором и повадками, не дожидаясь дальнейших уговоров, мягкими неслышными прыжками устремились к ступеням. Гомон возобновился.

Неспешно снявшись с места, множество ног, лап, копыт и конечностей, тихо цокая, шаркая и шурша, направились к лону новых мудрых решений, к большой жертвенной чаше.

ЯН ЦЗЯНЦЗЮНЬ. Позволено ли мне будет сделать к этим величественным сводам небольшое вступительное слово? Да коснется ветер разума их и то, что им предстоит сегодня вынести.

Поскольку других предложений не поступило, он продолжил.

– Как известно, мир возник из хаоса.

Все приготовились слушать. Выступающий сделал паузу, терпеливо ожидая, когда все займут свои места и перестанут галдеть. Многообещающее начало, прокомментировали сверху. Сдержанный гул стих.

– И хаос был подобен куриному яйцу. Но затем начало света образовало небо – и осознало себя как «ян»; и темное начало образовало землю – и осознало себя как «инь». И рос первопредок пресущего Пань-гу, и продолжалось так, пока он не умер. И когда он умер, труп его положил первооснову всего, что будет, и по образу его было сделано все, что есть. И стало дыхание его движением воздуха, и четыре конечности – четырьмя горизонтами, кровь – реками, один глаз стал солнцем, другой стал луной, голос его – громом, а плоть плодородной почвой. Пять частей тела – пятью священными горами, вены – дорогами, растительность – произрастанием трав и дерев, мозг в костях – жемчугом, пот – росой и дождем, что животворит сущее; и была плохой погода, когда было настроение его дурным; и превратились паразиты на нем в людей…