Шарлатаны - Робин Кук Страница 12

Ростом Ной был чуть выше шести футов и все еще выглядел стройным и подтянутым, хотя после окончания колледжа бросил ходить в спортзал. При этом Ной не набрал ни одного лишнего килограмма, в отличие от некоторых его школьных приятелей, и без труда сохранял привычный вес. Такое везение он объяснял тем, что редко находил время, чтобы толком поесть. Помогала и удачная наследственность: гены отца — единственное благо, доставшееся сыну. Чертами лица Ной тоже был доволен, особенно нравилась ему форма носа, идеально прямого и ровного, и большие изумрудно-зеленые глаза — «подарок» рыжеволосой матери.

Церемония одевания завершилась облачением в белые медицинские куртку и брюки. Все знали, что доктор Ротхаузер меняет форму по нескольку раз в день, пользуясь тем, что одежду персонала стирают и гладят в больничной прачечной. Теперь Ной был готов к выходу. Опустив служебный планшет в боковой карман куртки, он еще раз окинул себя взглядом в большом зеркале, висящем в гостиной. Зеркало тоже принадлежало Лесли, но она почему-то не забрала его при переезде. Гостиная, как и спальня, выглядела по-спартански сдержанной: потертая кушетка, журнальный столик, торшер, еще один небольшой складной стол в комплекте с двумя складными стульями и низкий книжный шкаф. Старый, видавший виды ноутбук стоял на журнальном столике — последнее напоминание о подростковой любви Ноя к компьютерным играм. Стены гостиной, как и спальни, оставались пустыми: никаких украшений, если не считать зеркала и белой декоративной панели в виде кирпичной кладки на одной из стен. За окнами без занавесок открывался вид на краснокирпичные дома Ривер-стрит — типичные постройки квартала Бикон-Хилл.

Ной покинул дом в начале шестого. В другие дни, когда не приходилось тратить время на бритье, он выходил ровно в пять, что служило доказательством эффективности установленного им утреннего распорядка. В это июльское утро на улице было тепло и светло, хотя солнце только-только начинало подниматься над горизонтом. Зимой, особенно в снегопад, округа выглядела куда менее жизнерадостной. И все же Ною в любое время года нравились эти утренние прогулки, которые давали возможность подумать и спланировать предстоящий день.

Обычный маршрут вел молодого хирурга налево и вверх по Бикон-Хилл — самому настоящему холму, в честь которого и назвали район. На перекрестке с Гроув-стрит Ной сворачивал на Миртл-стрит, продолжая взбираться на холм. Как правило, вокруг не было ни души, но стоило подняться на вершину, как точно по волшебству появлялись люди, в основном собачники и бегуны, хотя попадались и ранние пассажиры пригородных поездов. Сегодня, едва Ной поравнялся с детской площадкой на Миртл-стрит, на него обрушились звуки лета. Он находился в центре большого города, однако вокруг было полно птиц, воздух звенел от их трелей, щебета и пересвиста.

Продолжая шагать по пустынным тротуарам, врач вновь и вновь мысленно возвращался к докладу, с которым ему предстояло выступать на конференции. И всякий раз внутри разливался неприятный холодок, причиной которого был страх перед любого рода авторитетами, преследующий Ноя всю жизнь. Ему внушали робость директор школы, декан университета, профессора медицинского факультета — словом, все, кто мог встать у него на пути и помешать осуществлению заветной мечты стать хирургом. Причем Ной отдавал себе отчет в том, что эта боязнь абсолютно неоправданна, ведь еще со средней школы он неизменно был лучшим учеником в классе. Но понимание беспочвенности опасений никак не уменьшало сами опасения. До самого окончания школы Ной продолжал бояться людей, наделенных властью; страх сопровождал его все годы учебы в университете и только усилился с поступлением в ординатуру, особенно после того, как на втором курсе произошло событие, сильно встряхнувшее Ноя.

Самое смешное, что его беззаветная преданность медицине обернулась проблемами не только в отношениях с Лесли. В конце первого года ординатуры Ной с некоторой долей смятения осознал, что в больнице есть люди, считающие его чрезмерно рьяным. С особой неприязнью относились к нему местные знаменитости вроде Уильяма Мейсона, убежденные в своей исключительности. Однажды Дэн Уокмен, занимавший в то время пост главного ординатора, отвел Ноя в сторонку и, не называя конкретных имен, сказал, что кое-кто в клинике считает его выскочкой, получающим слишком много незаслуженного внимания, и что молодому врачу следует быть поскромнее.

Ной был удивлен и не на шутку огорчился. Но вскоре выяснилось, откуда ветер дует. В качестве младшего ординатора Ротхаузер занимался обычным осмотром пациентов, поступающих на плановые операции, и несколько раз становился своего рода помехой, из-за которой отлаженный «конвейер» одного из хирургов начал давать сбои. С присущей Ною скрупулезностью и невероятной способностью находить при соборе анамнеза дополнительные проблемы молодой ординатор несколько раз делал неожиданные открытия, касающиеся состояния пациента. Эти открытия привели не только к отмене целого ряда операций, но и заставили предположить, что первичное обследование проводилось не в полной мере или недостаточно тщательно. Само собой, виновники не испытывали восторга, что их ошибки выплыли наружу, и горели желанием осадить не в меру старательного новичка.

Поначалу Ной просто отмахнулся от предупреждения Дэна, считая, что действует на благо пациентов, как, по его убеждению, и должен поступать врач.

Напротив, критика подтолкнула Ноя к тому, чтобы с еще большим рвением выполнять свои обязанности. Так шло до тех пор, пока его не спустили с небес на землю. Из-за своего неуемного стремления к совершенству Ной тратил уйму времени на проведение стандартных исследований и процедур и в результате почти не вылезал из больницы. А уходя, готов был по первому зову примчаться обратно. Если кто-то из однокурсников просил подменить его на дежурстве, Ной никогда не отказывал. Он в буквальном смысле вкалывал без выходных, пока Дэн Уокмен чуть ли не силой заставил его отдыхать.

Ной прекрасно знал, что постоянно нарушает правила Совета последипломного медицинского образования, которые ограничивали количество рабочих часов медицинского персонала. Делалось это прежде всего ради безопасности пациентов, однако Ной считал, что к нему эти правила не относятся. Он не нуждался в длительном сне, редко чувствовал усталость и, в отличие от большинства ординаторов, не был обременен семьей. В то время Ной еще думал, что Лесли понимает и поддерживает его.

Но настал момент, когда на поведение Ноя обратили внимание и доложили о нарушениях Эдварду Кантору, директору клинической ординатуры. В результате Ной получил личное предупреждение от доктора Кантора. Впрочем, оно не произвело на него большого впечатления, и уже через несколько дней молодой ординатор взялся за старое. А затем заварилась каша: его вызвали на заседание