Нора Робертс - Ложь во спасение Страница 13

– Практически так и есть. Начну, пожалуй, с чая. – Шелби до сих пор не отдышалась, но это ее не смущало. – Джилли, выглядишь чудесно!

Ее темные и блестящие, как у Клэя, волосы были стянуты сзади в красивый хвост, оставляя округлившееся за время беременности лицо открытым. Ярко-васильковые глаза сияли.

– Нет, правда чудесно! А чувствуешь себя хорошо?

– Я себя чувствую превосходно. До родов еще пять недель и два дня.

Шелби прошла на широкую заднюю веранду, выходящую на большой двор, где уже зеленели ранние овощи на грядках, а ребятишки карабкались на горку, где дымился мангал и столы для пикника по-военному выстроились в ряд, обставленные стульями с привязанными к спинкам надувными шарами.

У мангала, как генерал, командовал отец – в очередном своем дурацком фартуке. На этом экземпляре красовалась надпись: «Поцелуй меня в зад».

В считаные секунды Шелби очутилась у него в объятиях. Только не раскисать, сказала она себе.

– Привет, пап!

– Привет, Шелби.

С высоты своих шести футов и двух дюймов он нагнулся и чмокнул ее в макушку. Видный, подтянутый, марафонец-любитель, по профессии – сельский врач, он прижал ее к себе.

– Худючая-то какая!

– Мама сказала, она это исправит.

– Значит, исправит. – Он немного отстранил дочь от себя. – Доктор прописал: есть, пить, побольше спать и предаваться излишествам. С вас за консультацию двадцать долларов.

– Запиши на мой счет.

– Так они все и говорят. Ну, иди, попей чего-нибудь. Мне надо с ребрышками закончить.

Шелби сделала шаг назад и тут же очутилась в медвежьих объятиях из-за спины. Узнала чудесное щекотание усов, развернулась и обняла деда.

– Дедуль!

– А я на днях говорю Ви: «Ви, чего-то нам здесь недостает. Только никак не пойму, чего». Теперь вот я понял. Это нам тебя не хватало.

Шелби протянула руку, провела ладонью по седым усам, заглянула в веселые голубые глаза.

– Рада, что ты меня нашел. – Она прижалась к его могучей груди. – Здесь прямо карнавал затевается. Сплошное веселье, украшения!

– Пора уж и тебе на этот карнавал вернуться. Планируешь пожить?

– Джек! – прошипел сквозь зубы Клэйтон.

– Мне приказано не задавать вопросов. – Эти искрящиеся весельем глаза могли в мгновение ока стать воинственными – и стали. – Но провалиться мне на этом месте, если я не поинтересуюсь у собственной внучки, планирует ли она пожить дома.

– Все в порядке, дедуль. И – да, я собираюсь остаться.

– Хорошо. А теперь меня хочет уничтожить взглядом Ви, потому что я тебя захватил и не отпускаю. Она за твоей спиной. Давай, иди к ней, – сказал старик и развернул Шелби на сто восемьдесят градусов.

И она оказалась лицом к лицу с подбоченившейся Виолой Макней-Донахью. Та была в ярко-синем платье, с дерзким начесом темно-рыжих кудрей, голливудские солнечные очки спущены на кончик носа, и поверх них – яркие голубые глаза.

Никогда не скажешь, что бабушка, а тем более – прабабушка, подумала Шелби, но обратилась к ней именно так:

– Бабуля!

Виола протянула обе руки.

– Ну, наконец-то! Будем считать, что самых дорогих ты приберегла напоследок.

– Бабуля, какая ты красивая!

– Да уж, тебе повезло, что ты на меня так похожа. Точнее, на меня сорок лет назад. Гены Макнеев плюс хороший уход за кожей. И девочка твоя в нашу породу.

Шелби обернулась и с улыбкой оглядела Кэлли, катающуюся по траве в компании с двоюродными братьями и парой щенков.

– В ней вся моя жизнь.

– Да знаю уж.

– Надо было мне…

– Это все пустое. Пойдем лучше прогуляемся, – проговорила Ви, а у Шелби на глаза опять навернулись слезы. – Посмотри-ка, какой огород тут твой отец развел. Лучшие помидоры в Ридже! Давай-ка бросай думать о своих невзгодах. Просто не думай о них – и все.

– Бабуль, если бы ты знала! Я тебе даже всего рассказать не могу!

– От беспокойства толку чуть. Только морщины прибавляются. Так что давай перестань нервничать. Все, что надлежит сделать, будет сделано. Теперь, Шелби, ты не одна.

– Я уж забыла, каково это – быть не одной! Все как во сне.

– Это не сон, а реальность, и всегда так было. Иди сюда, моя девочка, обними меня. – Она притянула к себе Шелби, погладила по спине. – Теперь ты дома.

Шелби посмотрела на горы в дымке облаков. Могучие, вечные, настоящие.

Теперь она дома.

5

Кто-то вынес принадлежащее деду банджо, следом жена дяди Грейди, Розали, принесла скрипку, а Клэй – гитару. Все жаждали блуграсс, музыку гор[3]. Ее бодрые, живые напевы, тонкая гармония струн брали за душу, оживляли воспоминания, зажигали в сердце огонь.

Это ее корни, в этой музыке гор, в этих зеленых склонах, в этом общении с близкими людьми.

Родня, друзья, соседи заполнили столы для пикника. Шелби смотрела, как танцуют на лужайке ее двоюродные братья и сестры, как мама в своих желтых босоножках покачивает малыша Джексона в такт музыке. А вон и отец с Кэлли на коленях – оба уминают картофельный салат и жареные ребрышки и с самым серьезным видом что-то обсуждают.

Бабушка Виола, скрестив ноги, сидит на траве, попивает шампанское и подмигивает Джилли, и ее звонкий смех перекрывает звуки музыки.

Мамина младшая сестра Вайонна орлиным взором следит за младшей дочкой, которая будто приклеилась бедрами к тощему пареньку в рваных джинсах, которого тетя называет не иначе как «мальчишка Хэллистеров».

Учитывая, какая сочная фигурка у двоюродной сестренки в ее шестнадцать лет, Шелби рассудила, что мамашин орлиный взор весьма оправдан.

Ей со всех сторон пихали еду, и она ела и ела, в свою очередь, чувствуя на себе орлиный взор своей мамы. И пила шампанское, хотя оно и навевало ей мысли о Ричарде.

А потом она пела, потому что об этом попросил дедушка. Сначала одну песню, потом вторую, третью, четвертую. Слова сами собой всплывали в памяти. Как же приятно петь вот так запросто, во дворе родительского дома, и чтобы музыка летела высоко в небесную синь, радуя и излечивая ее израненное сердце.

И все это я оставила, подумала Шелби, оставила ради мужчины, которого так до конца и не узнала. Ради жизни, которая с начала и до конца оказалась фальшью.

И разве не чудо, что эта настоящая жизнь ее столько времени здесь дожидалась?

Улучив момент, Шелби ускользнула в дом и прошла наверх. На пороге детской она замерла.

Стены нежно-розового тона, белые в густую сборку занавески обрамляют окно с горными хребтами на горизонте. Знакомая ей прелестная белая мебель стояла собранная, а кроватка под бело-розовым пологом даже застелена. Какие-то из кукол, игрушек и книжек уже были расставлены на белом книжном шкафу, а мягкие игрушки усажены на постель.

Комната хоть и была вполовину меньше той, что занимала Кэлли в их большом доме, но это было как раз то, что нужно.

Шелби прошла в разделяющую две их комнаты ванную – здесь все сверкало чистотой, да у ее мамы иначе и быть не могло, – а оттуда в бывшую комнату брата, которую теперь отвели ей.

Лицом к окну стояла ее старенькая железная кровать, на которой она спала и видела сны еще в юности. Сейчас постель была накрыта простым белым одеялом, но Ада-Мей не была бы собой, если бы не выложила вдоль металлического изголовья подушки в кружевных наволочках, часть из которых – в приятных зеленых и голубых тонах. Связанное крючком покрывало прабабушкиной работы, тоже в зелено-голубых тонах, сложенное лежало в ногах.

Стены теплого дымчато-зеленого цвета. Как горы. Их украшали две акварели – работа двоюродной сестры Джеслин. Мягкие, романтические цвета, весенний луг, а вдали – зеленеющий лес.

На ее стареньком комоде, рядом с фотографией самой Шелби с двухмесячной дочкой на руках, стояла ваза с белыми тюльпанами – ее любимыми цветами.

Чемоданы кто-то успел принести наверх. Она не просила – в этом не было необходимости. Коробки тоже уже наверняка сложены в гараже и ждут, когда она решит, что делать с вещами, которые она сочла нужным сохранить от той, теперь уже чужой, жизни.

Шелби распереживалась и присела на кровать. Отсюда через окно к ней долетали звуки музыки и голоса. Именно так она себя и чувствовала – чуть отстраненно, за стеклом, в комнате ее детства, охваченная недоумением, что делать со всем, что она с собой привезла. Стоит только распахнуть окно – и она станет частью происходящего, а не сторонним наблюдателем.

И все же…

Сегодня она слышит ото всех одно: добро пожаловать домой, а все остальное пока никого не интересует. Но вопросы возникнут. Отчасти то, что она привезла с собой, даст ответ, но вызовет и новые вопросы.

Насколько откровенно ей отвечать? Да и как им признаться?

Какой будет всем толк, если она расскажет, что ее муж оказался лжецом и мошенником – а ее уже одолевали подозрения, что это далеко не самые страшные его прегрешения. Но каким бы он ни был, даже если дело окажется куда серьезнее, он все же отец ее ребенка.