Вильям Кобб - Парижские Волки. Книга 2. Царь Зла Страница 13

Вдруг в дверь постучали.

Вошла горничная и подала карточку.

— Просите, — сказала маркиза.

Затем она обернулась к сестре.

— Выслушай меня и собери все свое мужество. Я посоветуюсь с «Клубом Мертвых» и, может быть, мы найдем какое-нибудь средство облегчить твою участь.

— Увы! Я не надеюсь на это.

В эту минуту в комнату вошел молодой человек.

Это был Марсиаль, сын ученого, бывший любовник Тении, тот, который, будучи спасен от смерти, поклялся посвятить всю свою жизнь цели, провозглашенной «Клубом Мертвых».

Как изменился он за это время!

Он снова занялся живописью, и успех уже вознаградил его, но ему все еще казалось этого мало, и в последнее время он удвоил свои старания.

Можно было подумать, что ему открылась новая цель.

В эту минуту он явился дать маркизе отчет в нескольких добрых делах, возложенных на него.

Каждый день, рано утром, молодой человек отправлялся в самые бедные кварталы и, отыскивая несчастных, предпринимал попытки облегчить их страдания.

— Я ухожу, — сказала Матильда.

Она обняла сестру.

— Ах! — прошептала она ей в ухо: — Ты, по крайней мере, сумела создать себе новую жизнь.

— Кто же мешает тебе сделать то же?

— У меня не хватит мужества! Когда-нибудь. Кто знает? Но теперь горе отнимает у меня даже способность мыслить!

Мария еще раз обняла сестру, затем возвратилась к Марсиалю.

— Ну, друг мой, — сказала она, — каково было это утро?

— Судите сами, маркиза, вот список несчастных, которых я посетил.

Говоря это, он подал Марии записную книжку, которую она внимательно просмотрела. Иногда у нее вырывались восклицания:

— Бедная женщина! Вдова и шестеро детей! Надо пристроить детей. Увечье на работе. Такие люди заслуживают нашего внимания. Да.

И так при каждом имени, проходившем у нее перед глазами, Мария роняла какое-нибудь замечание, свидетельствующее о ее неистощимой доброте и чувстве справедливости.

Закончив чтение записей и дав несколько наставлений Марсиалю, она стала расспрашивать о его занятиях, бросая одобрительные реплики. Наконец она встала, давая понять, что пора проститься.

Но Марсиаль, казалось, не решался уйти. Она заметила, что лицо его покрылось румянцем.

— Вы хотите мне что-нибудь сказать, друг мой? — спросила маркиза.

— Да. Я не смею.

— Почему же? Разве я не друг вам? Вы, может быть, хотите мне признаться в чем-нибудь?

— Может быть.

Лицо Марии слегка омрачилось.

— Признаться или покаяться? — спросила она.

— Покаяться? Что вы хотите сказать?

— Разве я не говорила вам, что хочу заменить для вас вашу умершую мать? Ей вы сказали бы все, даже о своих проступках. Такого же доверия требую от вас и я.

— Но, клянусь вам!

— Полноте! Не дрожите так. Увы! Я, к несчастью, слишком хорошо знаю человеческое сердце. Бывают такие страсти, которые оставляют в душе след, который ничто не в состоянии вытравить. Может быть, вы снова случайно увидели эту женщину, эту Изабеллу?

— О, маркиза! Умоляю вас, не произносите этого имени! Особенно в эту минуту! Вы не знаете, какую боль вы мне причиняете!

— Простите меня!

— Да, я был виновен! Да, эта презренная владела моим сердцем, всем моим существом, заглушила во мне всякое чувство добра и чести, но теперь все это прошло, как дурной сон, я иду по прямому пути, высоко подняв голову, с чистым сердцем! Нет, не говорите мне об этой женщине! Или я буду думать, что моя мать еще не простила меня.

Говоря это, Марсиаль встал.

Глаза его сверкали благородным негодованием.

— Еще раз прошу вас простить меня, — сказала Мария, — простить, если я пробудила в вас эти тяжелые воспоминания. Я была неправа. Я верю в вас! Признаю, дурно подозревать в слабости того, кто искренне раскаивается. Но говорите же, я готова выслушать вас.

Марсиаль опустил глаза.

— Хорошо, маркиза, — сказал он дрожащим голосом, — я буду говорить. Тем более, что долг честного человека велит мне не скрывать более тайну, которую я невольно мог выдать.

— Тайну! Я вас не понимаю!

— В тот самый вечер, когда в отчаянии я решился искать убежище в смерти, перед тем, как я вышел из дома, куда не думал больше возвращаться, одно прелестное видение промелькнуло передо мной как живой протест против акта, который я хотел совершить. Это была молодая девушка! Ее взгляд был так кроток, красота так спокойна, что я на мгновение остановился. Мне казалось, что, не видя меня, она встала на моем пути, как добрый ангел. Но отчаяние взяло верх. Я бросился навстречу смерти и был спасен вами.

— Дальше? — спросила маркиза, невольно чувствуя себя взволнованной.

— Я не забыл, с какой снисходительностью и добротой вы вернули меня к жизни. Вы наложили на меня испытание. И когда, наклонясь над могилой матери, я молил ее о прощении, мне казалось, будто невидимый голос прозвучал во мне: «Иди, дитя мое, иди по пути Добра. До сих пор ты не управлял своей совестью и сердцем. Ты думал, что нашел любовь, но это был только лишь призрак ее. Встань и иди вперед по пути чести и справедливости». Я встал сильный, почти счастливый, и вернулся к вам, чтобы сказать: «Я ваш, располагайте мной!»

— И с этого дня, — перебила маркиза, — вы с честью исполняли взятое на себя обязательство.

— Но я хочу во всем сознаться. Мне кажется, что мною руководило то видение, о котором я вам говорил, я не знаю, на что я надеялся, я больше не видел ее, но мне казалось, что настанет день, когда она будет благодарить меня за то, что я стал благородным человеком, и если мне приходили в голову какие-нибудь дурные мысли, то я думал о ней, и все исчезало, как дурной сон.

— И вы снова увидели ее?

— Да, маркиза. Вот почему я и говорю теперь с вами. Я не хочу, чтобы на мне лежала хоть тень подозрения. Первое условие, назначенное вами, есть полная откровенность, я хочу выполнить его.

— И эта девушка?

— Она снова явилась мне, еще прекраснее и возвышеннее.

— Ее имя?

Марсиаль опустил голову.

— Это мадемуазель де Фаверей, ваша дочь.

Маркиза вздрогнула и побледнела.

— Моя дочь!

— О, ради Бога, не думайте, что я до такой степени злоупотребил вашим доверием, что дал волю чувству, наполняющему мое сердце. Я сумел заставить его молчать. Я никогда не осмеливался поднять взгляд на мадемуазель де Фаверей, и если я говорю вам это, то затем, чтобы вы знали все. Вам одной я признаюсь, что люблю вашу дочь той чистой любовью, которая возрождает человека. Но каково бы ни было ваше решение, я готов повиноваться ему. Теперь, маркиза, приказывайте. Если вы потребуете этого, я удалюсь и никогда ни одно мое слово не выдаст этой любви.

Маркиза, казалось, была в сильном волнении и молчала, закрыв лицо руками.

— А! Я вас понимаю! — воскликнул Марсиаль. — Моя дерзость оскорбляет вас, но из снисходительности вы медлите прогнать меня. Да, я понимаю!— Вы мне не доверяете. Но разве я не сделал всего, чтобы заслужить ваше доверие?

Молодой человек едва был в состоянии говорить от волнения.

— Выслушайте меня,— тихо сказала маркиза, — и постарайтесь понять. Я еще не могу дать вам ответа. Я не в состоянии, по причинам, которые вы не можете понять, дать вам позволение искать руки Люси. Не потому, что я не считаю вас достойным ее. Перенесенные вами испытания очистили вас от грязи прошлого. И я верю вам. Но в семействе, в которое вы хотите вступить, есть ужасные тайны, которые принадлежат не мне одной.

— О! Вы позволите мне надеяться?

— Я была бы счастлива назвать вас сыном. Но, — добавила она поспешно, останавливая восторженный порыв молодого человека, — я боюсь, что этот союз невозможен.

— Я вас не понимаю. Вы пугаете меня! Речь идет о всей моей жизни.

— Я уже часто говорила вам, что главное на свете — это терпение. Говорю вам, что я не могу вам ответить. Погодите несколько недель, может быть, дней, и тогда я скажу вам всю правду.

— Да, я буду ждать с надеждой в сердце, так как теперь, когда вы меня не оттолкнули, я чувствую себя сильным.

— Но, Марсиаль, дайте мне слово, что действительно вы не давали Люси ни малейшим намеком понять, что вы ее любите.

— Клянусь вам.

— Полагаете ли вы, что она вас любит?

— Мне не следует отвечать. Но, однако, иногда мне казалось, что неодолимая симпатия влечет нас друг к другу.

— Хорошо. А теперь, друг мой, оставьте меня одну. Мне надо подумать.

Марсиаль поклонился, и маркиза протянула ему руку, которую он почтительно поднес к губам.

Мария осталась одна.

— Увы! — прошептала она: — Жак, ты, которого я так любила, ты, в котором вся моя жизнь, вдохнови меня! Достоин ли этот человек моей дочери? И не будет ли преступлением разлучить их?

В эту минуту во дворе послышался шум подъехавшего экипажа.