Кен Бруен - Мученицы монастыря Святой Магдалины Страница 14

Рита Монро щелкнула зубами. Очень неприятный звук.

— Кто-то из особняка, вне сомнения.

— Мисс Монро, особняков много, нельзя ли конкретнее?

Теперь я уже явно ощутил ее раздражение. Она огрызнулась:

— Перестаньте! Как будто есть какой-то другой.

— Понятно.

Если она не собиралась называть имен, то я уж точно. Я попытался изобразить задумчивость. Как будто взвешивал слова хозяйки.

На самом деле ничего подобного.

— Я напишу подробный отчет, — произнес я после паузы.

Она уперла руки в бедра и ехидно сказала:

— Иными словами, вы не будете ничего делать.

Я встал, подумав при этом: «Могла бы хоть чаю предложить».

Тут она приложила руку ко лбу и охнула.

Можно было подумать, что она вот-вот грохнется в обморок. Я подвел ее к креслу, усадил. От нее пахло карболкой или еще каким-то дезинфицирующим средством. Я спросил:

— Вам что-нибудь дать?

— Рюмку шерри. Там, на кухне, в ящике над плитой.

Я отправился на кухню, которая тоже оказалась стерильно чистой.

Нашел шерри, стакан для воды, налил добрую порцию напитка, сам отпил глоток и подумал: «Господи, до чего же сладко».

Сделал еще глоток. Ужас до чего приторно.

Я понес стакан в гостиную. Старая женщина взяла его обеими руками, деликатно отпила и тихо проговорила:

— Я должна извиниться. У меня недавно случилось большое несчастье. Если бы…

Если бы я был внимательнее, если бы не был под действием химии, если бы я был больше полицейским, если бы вместо головы у меня не была задница…

Я бы ее расспросил. Может быть, даже узнал имя и, видит Бог, предотвратил бы кучу несчастий.

Вместо этого я спросил:

— Теперь все в порядке?

У хозяйки уже был более нормальный цвет лица. Она почти улыбнулась:

— Вы были очень добры.

Явно чуждый ей тон. Ей нелегко было быть благодарной, состояние это было для нее неестественным.

— Вам ничего больше не надо? Может быть, позвать кого-нибудь?

— Нет, звать некого.

Если вы такое слышите, то обычно начинаете жалеть собеседника. Но я не мог заставить себя испытать к Рите Монро жалость. Честно говоря, она вызывала у меня отвращение. Больше всего мне хотелось убраться из ее дома куда-нибудь подальше. Я решил, что шерри, добавленное к наркотикам, лишило меня способности выносить здравые оценки. Поэтому я сказал:

— Тогда я пошел.

Хозяйка молчала, когда я уходил. Я подумал было, не стащить ли мне несколько книг, но не хотелось трогать ничего из того, что принадлежало Рите Монро. Пока я шел мимо университета, я представлял, как она сидит, сгорбившись, в кресле, рядом одинокий стакан с шерри и абсолютная тишина в доме. Я должен был испытывать восторг или хотя бы облегчение от того, что я теперь избавился от Билла Касселла.

Ничего подобного.

Единственная мысль в моей голове сфокусировалась на пинте «Гиннеса», которую я выпью максимум через пять минут.

* * *

Позвонить Питеру Мейлеру?

Не стоит. Вылечившись от алкоголизма, он приобрел другое пристрастие. Он пристально всматривается в ваши глаза, и даже пустое начало разговора заставляет его непрерывно кивать.

Я виню в этом групповую терапию.

На следующий день, будучи слегка под кайфом, я вполз в паб «У Нестора». Джефф говорил по телефону и махнул мне рукой. Что это было… он меня выгонял?.. запрещал вообще приходить?.. что? Часовой покрутил свою полупустую кружку и заявил:

— Второй случай болезни пустой болтливости на севере.

— Верно.

Я не хотел с ним связываться, поэтому больше ничего не сказал. Джефф закончил разговор и посмотрел на меня:

— Джек, что тебе принести?

Свой вопрос он произнес с большим беспокойством.

Если ты в глубокой жопе, а к тебе относятся душевно, подумай, прежде чем говорить.

— Хорошо бы кофе, — выдавил я.

— Несу. Садись. Я принесу кофе на столик.

И принес.

Весьма зловеще.

Я сел, вынул из кармана нераспечатанную пачку своих любимых сигарет, надорвал ее. Я вел себя так, будто никогда и не бросал курить. Подошел Джефф и поставил кофе на столик. Как обычно, на нем были черные джинсы, сапоги и черный жилет поверх рубашки с длинным рукавом в дедушкином стиле.

— Ты о том студенте слышал? — спросил Джефф.

— Каком именно?

— Которого застрелили на Эйр-сквер.

— Ну и что?

— Сегодня похороны.

— Вот как

— Я говорю это потому, что к нам наверняка завалится толпа, а ты, я знаю, не любишь, когда слишком много народу.

— Это точно.

Как я уже говорил, у меня вместо головы задница. Если бы я пошел на похороны, то давно бы знал все ответы.

Я встал. Джефф включил магнитофон, и я смутно расслышал, как женщина поет блюз. Не столько поет, сколько его переживает. Я спросил:

— Кто это?

— Ева Кэссиди. Альбом «Золотые поля».

— Блеск, если она когда-нибудь будет петь в «Ройсине», я там обязательно буду.

— Это вряд ли.

— Почему?

— Она умерла от рака. Ей было всего тридцать восемь лет.

— Жуть.

Я допил кофе и вышел.

Выглянуло солнце, во врата небес стучалась весна. Пьянчуги, тусовавшиеся у туалетов, хором крикнули:

— Гад!

— Я?

У фонтана рядом с памятником Пэдрегу О'Конору сидели три девушки-подростка. Как обычно, какой-то придурок бросил в фонтан краску, и над их головами поднимался цветной калейдоскоп. Они пели: «Ты возвращаешь меня к жизни».

Номер один, «Этомик Киттен», верхняя строчка британского чарта.

Они допели песню, и я присоединился к аплодирующей толпе.

Молоденькая девушка подергала меня за рукав и с надеждой спросила:

— Вы не Луи Уолш?

— Я? Нет, уж простите.

Она сникла. Я поинтересовался:

— Почему вы так решили?

— Потому что вы старый.

Я мог просто позвонить Биллу и сказать: «Я ее нашел. Вот адрес».

Где там, это не для меня.

Если бы я позвонил, то, возможно, все на этом бы и закончилось.

А может, и нет.

Но я затаил на Билла зло. Давненько меня не сжигали столь сильные эмоции. Я подпитывал свою ненависть, вспоминая ощущение дула у своего виска. Тогда руки сжимались с такой силой, что ногти впивались в ладони. Зубы стискивались так, что становилось больно.

Я получал от этого удовольствие.

Любовь и ненависть при всей своей противоположности делают одно дело: заряжают тебя. Приводят в действие твои мозги. Разумеется, я знаю: чем ярче свет — тем эффектнее падение. Ничто так ярко не освещает небо, как падающие звезды. Я сидел у себя в комнате, чистил свой «хеклер и кох». Правду говорят, оружие — замечательный уравнитель. Разве не так?

В голове моей звучал 136-й псалом. «Бони М» когда-то использовала часть его в своем хите. Но это было давно, тогда еще полиция была смыслом моего существования. В этом псалме поэт умоляет осчастливить его, разрешив убивать детей своих врагов. Музыка так и призывает к кровавому мщению.

Разумеется, если вы до сих пор еще слушаете «Бони М», вам уже никакое лекарство не поможет.

Было на редкость легко найти телохранителя Билла, того самого, кто привел меня к нему и смеялся над моим унижением.

Я уселся недалеко от паба «У Свини» и отмечал время, когда он уходил и приходил. У него был точный распорядок дня. Оставалось решить, когда достать его. На Нева придется потратить еще денек. Тут мне понадобится время.

Чтобы отпраздновать легкость данного мероприятия, я отправился в новый паб, новый для меня, во всяком случае. «У Максвиггана», недалеко от Вуд Кей. Даже по названию — приличное заведение.

В Бруклине растет дерево.

И «У Максвиггана» тоже.

Я не шучу. Прямо за баром большое, крепкое дерево. Такое можно увидеть только в Ирландии. Не рубите дерево, но постройте кабак Мне он сразу понравился. Огромное помещение. Я пристроился у дерева. Только успел сделать пару глотков «Гиннеса», как ко мне подошла женщина. Я подумал: «Ну и паб».

Тут я заметил маленькие жемчужные серьги. Она служит в полиции.

Конечно, такие серьги носят не только женщины-полицейские, но полицейские предпочитают их носить, как бы говоря: «Ладно, я служу в полиции, но я еще и женщина».

Лет ей было примерно за тридцать, когда скрыть возраст еще помогает макияж Симпатичное лицо, очень темные волосы и крепкая линия челюсти. Женщина посмотрела на меня:

— Джек Тейлор.

Учтите, не спрашивала — утверждала.

Я спросил:

— Могу я подать жалобу?

— Сесть позволите?

— Если будете себя хорошо вести.

Тень улыбки.

— О вашем языке я наслышана, — заметила незнакомка.

По-английски она говорила, как воспитанники Гэлтэчта. Там у них это второй язык. Они не говорят на нем свободно.