Дон Уинслоу - Жить и сгореть в Калифорнии Страница 14

Округ Оранж процветает, и вместе с ним процветает Ники.

— Знаете, в чем проблема американцев? — спрашивает Ники. — Они не ценят того, что у них есть. Каждый раз, как я слышу американца, поносящего собственную страну, меня разбирает смех.

Он богатеет и процветает, накопив столько, что может позволить себе стороннее увлечение, вскоре ставшее истинным смыслом его жизни и его единственной любовью.

Искусство, изобразительное искусство.

Живопись, скульптура, изысканная мебель.

В особенности последнее.

— Если воспользоваться избитой терминологией, то это всего лишь ремесленные поделки, — говорит Ники, — но в то время ценилось качество, качество дерева и качество работы. Уделялось внимание каждой мелочи. Заботились об эстетике целого. Мебель изготовляли удобную, красивую, прочную. Не просто сколачивали вместе детали, годные разве что на свалку или на самую дешевую распродажу.

И ведь в дереве есть поэзия, не правда ли? Вы понимаете, о чем я говорю? Если срублено прекрасное живое дерево, то жертву эту надо принести во имя чего-то стоящего, сделать из него прекрасное произведение искусства. Надо, чтобы такая красота, как ореховое или красное дерево, превратилась в нечто восхитительно-изящное и в то же время рассчитанное на века. И ведь наше повседневное общение с мебелью — столом, шкафом, кроватью, использование их — это еще и отношения с живым деревом, с мастером, с художником, создавшим эскиз. Мы становимся частью истории, вливаясь в ее поток. Вы понимаете это, Джек?

— Да.

Он и вправду понимает. Почему и не жалеет своего свободного времени на шлифовку досок для сёрфинга в своем гараже.

— Сколотив состояние, — говорит Ники, — я смог предаться моей страсти. Я накупил георгианской мебели. Кое-что из нее я продал, что-то обменял, но большинством предметов обставил свой дом. Создал жизненное пространство, где душа отдыхала. Вот вам и вся моя биография, Джек; история о том, как еврей из России стал сначала калифорнийским таксистом, а затем английским джентльменом. Как говорится, только в Америке. Только в Калифорнии.

— Почему «только в Калифорнии»?

— Ну, хватит прикидываться, — хохотнул Ники. — Ведь это и вправду край, где сбываются мечты. Почему сюда и тянутся люди. Считается, что из-за климата. На самом-то деле причина, если хотите, в здешней атмосфере. В Калифорнии освобождаешься от пут времени и места, ты не привязан к ним больше. История, национальность, культура — все это отпадает. Здесь можешь отбросить от себя, как шелуху, все, что составляет твою личность, чтобы стать тем, кем ты желаешь стать. Никто не будет ставить тебе палки в колеса, вышучивать тебя или осуждать — ведь все вокруг заняты тем же самым. Все здесь одним миром мазаны, дышат одним воздухом, пьют одну воду, правда, из индивидуальных облачков. Текучих, зыбких и вечно меняющих форму. Бывает, два каких-нибудь облачка начинают плыть рядом, сливаются, потом расходятся, потом опять сближаются. И живешь ты здесь такой жизнью, какую сам для себя выбрал. Как облачко, она такая, какой видится тебе в мечтах.

Помолчав немного, Ники усмехается.

— Вот и выходит, — говорит он, — что если еврей из России мечтает о солнце, свободе, океанских пляжах, а еще — жить, как английский помещик, то, перебравшись в Калифорнию, он просто набивает свой дом дорогущей мебелью и создает свой собственный мир… Который теперь в значительной степени рухнул. Сгорел ярким пламенем.

Не говоря уже о твоей жене, думает Джек, о которой ты и вправду даже словом не обмолвился.

— Но вернемся к пожару, — произносит Джек. — Не сочтите за оскорбление, но позвольте поинтересоваться, где вы были в тот вечер, когда разгорелся пожар?

Уж если мы так разговорились.

21

— Здесь, — говорит Ники, говорит невиннейшим тоном. — Я был здесь.

И он пожимает плечами, дескать, судьба есть судьба, и разве ее предугадаешь?

— И, благодарение Богу, — вмешивается мать, — дети тоже были здесь.

— Когда вы забрали детей? — спрашивает Джек.

— Около трех часов дня, — говорит Ники.

— То есть в установленный час?

— Никакого установленного часа у нас не было. Я забирал детей среди дня — когда раньше, когда позже.

— И начиная с трех часов дня вы находились дома?

— Нет, — говорит Ники. — Около шести или шести тридцати мы отправились поужинать.

— Куда именно?

— Разве это имеет значение?

Джек пожимает плечами:

— Пока мне трудно сказать, что имеет значение, а что нет.

— Мы поехали в «Гавань». Дети любят там перекусить. Они ели блины. — И он добавляет: — К сожалению, не помню, что ел я.

С легкой примесью сарказма.

— Когда же вы вернулись?

— В полдевятого.

— Скорее без четверти девять, — поправляет мать.

— Ну, пусть будет без четверти, — соглашается Ники.

— Основательные блины, однако, — замечает Джек.

— Признаться, да, — говорит Ники. — И неудивительно. Вам стоит их отведать.

— Я почти каждую субботу там завтракаю.

— Ну тогда вы в курсе.

— Мне-то больше нравится денверский омлет.

— А после ужина мы прошлись, — говорит Ники. — Побродили по гавани.

— Чем вы занимались дома, когда вернулись?

— Боюсь, что просто-напросто смотрели телевизор, — говорит Ники. — Дети в этом смысле настоящие американцы, ничего не попишешь.

— А вы не помните…

— Нет, — говорит Ники. — Мне все эти передачи — один хрен. Наверное, вам это лучше спросить у детей.

Нет уж, увольте, думает Джек. Допрашивать двух малолеток даже я не посмею: «А вы не вспомните, что вы смотрели по телевизору в тот вечер, когда умерла мамочка?» Хоть я и крепкий орешек, но не до такой степени крепкий.

— В котором часу вы уложили детей?

Ники косится на мать.

— В четверть одиннадцатого, — говорит она с легким неодобрением в голосе. Неодобрение проскальзывает лишь намеком, но Ники хватает намек на лету.

— Лето, знаете ли, — говорит он. — Детям не надо рано вставать в школу, и я позволяю им некоторую вольность.

— И тем не менее твердый распорядок дня для детей крайне важен, — говорит мать.

— А что вы делали после того, как уложили детей? — спрашивает Джек.

— Я ведь тоже теперь в достаточной мере обамериканился, — усмехается Ники. — Смотрел телевизор. Кино какое-то.

— А что за картина, не помните?

— Что-то с Джоном Траволтой, — говорит Ники. — О том, как уперли атомное оружие. Теперь, по окончании холодной войны, весьма современная тема.

— Вы досмотрели до конца?

— Интрига очень лихо закручена.

— Что означает «да»?

— Да.

Джек поворачивается к матери Ника:

— Вы тоже смотрели картину?

— Вы меня в чем-то подозреваете? — осведомляется она.

— Никто никого ни в чем не подозревает, — говорит Джек. — Я просто действую по инструкции. Нам надо выплатить два миллиона, так уж лучше лишний раз поинтересоваться.

— Я читала книгу, пока сын смотрел телевизор, — говорит мать, — но находилась в той же комнате.

— А когда окончилась картина, вы легли? — спрашивает Джек.

— Да.

— В котором часу это было?

— Примерно в полпервого, думаю.

— Нет, — говорит мать. — Ты еще пошел поплавать и посидел перед фонтаном.

Ники улыбается:

— Мама права. Я еще прихватил с собой бутылочку бренди.

— Таким образом, легли вы?..

— В половине второго, я думаю.

— А вы, миссис Валешин? — спрашивает Джек. — Вы легли, когда кончилась картина?

— Да, — отвечает она. — В час ночи я погасила свет.

Итак, с прелюдиями покончено, думает Джек. И спрашивает Ники:

— А когда вы встали?

— Когда зазвонил телефон.

— И это был…

— Официальный звонок. Мне сообщили… о гибели моей жены.

— Простите, что мне пришлось…

— Ничего. Вы же просто выполняете свою работу, — говорит Ники. — Я ведь за этим и просил вас приехать, не так ли? А следующим вопросом будет, помню ли я, в котором часу это было? Да, помню. Услышав звонок, я взглянул на часы. Подумал что-то вроде: какой дурак звонит в такое время? Было шесть тридцать пять утра. И это совершенно точно. Такое не забывается.

— Понимаю, — говорит Джек.

— Потом я разбудил маму, — говорит Ники. — Сообщил ей, и мы стали думать, как сказать детям. Решили дать им поспать еще немного. Когда мы их разбудили и сказали им, было, по-моему, половина восьмого.

— Стало быть, спали вы с половины второго до половины седьмого, — говорит Джек.

— Верно.

— Нет, — поправляет мать, — Ты же вставал взглянуть на детей. Майкл заплакал, и я уже хотела встать, но услышала твой голос. И было это…

Прикинем, думает Джек. Было это часов в пять.

— …без четверти пять.