Алексей Евдокимов - Ноль-Ноль Страница 14

В конце концов он даже спросил об этом у Ильи напрямую (благо личные отношения у них с Карминым остались вполне нормальными).

— А потому, что я должен дать им смысл! — помедлив, произнес «братчик» мрачно-напористо. — Настоящий, понимаешь? Сверхзадачу. Объяснить, на фига все. На фига он переламывался, спрыгивал, на фига унижается, исповедуется нам с тобой, слушает наши проповеди… Что я такому скажу — молодец, отмучился, давай теперь делом займись: живи, работай, детишек расти? Расти по службе, требуй повышения оклада? Машинку купишь, потом поменяешь? От этого он и удрал в свое время в дрикс — от тоски и убогости «просто жизни». И я не могу ему сказать, что физическое существование — это самоцель. Он не животное, ему выживания и размножения мало. Человек на то и человек, что ему нужны ценности, не сводимые к его собственным, личным, жральным и сральным потребностям…

— Это понятно, — поморщился Фил, — я не о том…

Он подумал, что человек человеку рознь и большинству-то удовлетворения жрально-сральных потребностей, кажется, вполне хватает; в гробу они видали любые духовные сверхзадачи, а вот цель поменять тачку с подержанной и беспонтовой на нулевую и крутую для них всем целям цель…

— …Вера — это достойный выбор, ладно, — Фил примирительно поднял руки. — Но выбор сугубо индивидуальный, вот в чем дело. Ответственность за него ты несешь только перед собой… ну, и высшей инстанцией… Я тебе скажу, что меня смущает: социальные выводы, которые, по-вашему, предполагает этот сугубо личный выбор. А ведь делая его, человек на самом деле всегда оказывается наедине только с богом. Но у вас получается, что он, выбор, тут же делит мир для совершившего его на наше и не наше, своих и чужих… Кто не с нами — и так далее…

— Ты, Фил, философ, — бешено сощурился Илья. — Красиво излагаешь. Я-то оценю. Но ты уверен, что это прозвучит для какого-нибудь пацана, который только что на сухую слез? Человек вообще тварь слабая, а ширяться начинают самые слабые… — Он вдруг осекся и насупился. — Хотя судить — грех. Кто я в конце концов такой, чтоб с пренебрежением говорить о существе, которое, как и я, как все, всегда, по определению — одно в мире… среди ледяного и равнодушного хаоса… В этом плоском, сером, беспощадном, суконно-тоскливом аду…

От карминского тона у Фила мурашки пошли по коже; он сообразил, что произносимое «братчиком», кажется, далековато от христианского канона.

— …И вот он, перекумарившись, возвращается сюда обратно. В «реал». Здесь не стало ни теплей, ни гостеприимней, а он и так полностью выпотрошен и дезориентирован. И тут я не имею права начать перед ним распинаться об индивидуальном выборе. Я выделяю ему броник, каску, ставлю в строй с ему подобными и гаркаю, матерюсь и отдаю простую внятную команду. Но команду все-таки, не мною от балды придуманную, а проверенную тысячелетиями…

…Глядя на него, Фил вдруг вспомнил, что всего лет семь-восемь назад Илюха ни о заблудших душах печься, ни в церковь забредать и не помышлял, а работал себе аккаунт-менеджером в пиар-агентстве (или что-то в этом роде) среди совершенно довольных собой и всем молодых профессионалов. «Я отирался в этой компании постоянно: в офисе, в спортзале, в клубе, нах, — делился в период почти дружеского их с Филом сближения Кармин. — Я был вроде сам такой, но я ни хера в них не понимал, никогда! Для них же ничего, что не конвертируется в бабло или в статус, не существует в принципе. Абстрактного мышления — ноль! Индивидуальных каких-то предпочтений — ноль! Сомнений — ноль! Все заранее известно, все одинаковое для всех: чего добиваться, чем вые…ся, как и где оттягиваться. Замкнутый, герметичный мир. Абсолютно цельное и абсолютно нечеловеческое существование… Я ведь до сих пор не уяснил, что это за создания такие? В них же ни добра, ни зла, ничего людского — это ж материализованные фантомы гламурных, нах, журналов! Какие-то вещи в себе: обтекаемые, неподатливые и идентичные, как яйца…»

А ведь ты испугался их, понял Фил. Еще бы! Ты все-таки, по понятным причинам, ждешь от человека где-то неуверенности, комплексов, где-то вдруг бескорыстия, где-то тяги к неформулируемому… — а в этих псевдоразумных яйцах ты вообще ничего не видел, кроме глянцевой скорлупы. Вот и сбежал от них к тем, кто способен вести разговор о высших ценностях и общественных идеалах, спорить о ненасущном, горячиться по поводам, брюха и члена впрямую не касающимся… И стараешься теперь не обращать внимания, что коллективистские абсолюты сами по себе куда как благородные — вера, отечество — и тут тоже (как и всегда и везде) для большинства провозглашающих их оказываются отнюдь не поводом преодолеть в себе эгоистическое, животненькое, а поводом себе это животненькое простить…

Вот именно, что человек — тварь слабая. И принимая надличностные ценности, он сплошь и рядом (если не как правило) все равно не готов принять ЛИЧНУЮ ответственность, от которой ценности эти тебя вовсе не избавляют, наоборот; он норовит разделить ее с соратниками, единомышленниками, единоверцами, однопартийцами, сомплеменниками, то есть попросту спихнуть… Нет, думал Фил, наверное, коллективный выход все-таки не выход, а его иллюзия, за все следует отвечать самому, в одиночку — вот это-то я и пытаюсь изо всех сил внушить моим ребятам… Но звучит это неуютно, неутешительно, как любая правда — ибо правда в том, что утешиться в этом мире особо нечем, можно только помогать: в конкретных ситуациях конкретный человек конкретному человеку. И если б я мог, ей-богу, я бы помогал каждому из вас в каждой из ваших заморочек, но меня не хватит на всех, меня ведь едва хватает даже на одного, на одну из вас…

Илья перезвонил через пару дней и продиктовал Филу мобилу некоего Антона, Никешиного приятеля, знавшего, по его собственным словам, Каринку. Шепелявящий и глотающий слова (Филу пришлось изрядно напрячься) Антон подтвердил, что Липатову он хотя и изредка, но встречает. Последний раз? Очно — ну, еще весной где-то. А по телефону — да, она ему не так давно звонила. Недели каких-нибудь полторы назад. Не в прошлые выходные? Да, кажется. Она Никешу искала, новый его номер спрашивала — у него же теперь другая мобила. Он в Питер свалил, с год назад, к родителям.

Фил хорошо его помнил, Никиту Рузова: он был из необычных пациентов. Невысокий, худой, ладный, выглядевший в свои тогдашние двадцать три-двадцать четыре на порядок старше: очки, большие залысины в светлых почти до альбинизма волосах. На жало кидать он начал из чистого любопытства и действовал неизменно с выдумкой: умудрялся таранить внутривенно и кислоту, и PCP («ПэЭсПэ», как по-нашенски зовут фенциклидин, «ангельскую пыль»), и даже грибной отвар, так что выжил лишь благодаря везению да решимости, с которой все-таки соскочил, сдавшись в «выручку». С Филом он беседовал охотно, явно радуясь возможности озвучивать действительно серьезные вопросы, на которые Фил не всегда и ответить-то мог. У него осталось ощущение, что убедительных для Никеши рациональных доводов в пользу «чистой» жизни он так и не представил, парня откровенно не удовлетворяла Филова осторожная приземленность — за высшими смыслами он, видимо, и подался к Кармину. Впрочем, у того тоже не задержался.

— …И вы дали ей номер?

— Конефно.

— Вы не помните, она ничего странного не говорила?

— Фтранного? Да нет… Про Никефку только фпрафивала, где он, как ему поввонить… А, да, ефё фпрофила, не внаю ли я никого по кличке э-э… Маф, фто ли…

— Мас? Или МАЗ?

— Черт его внает. Это якобы Никефкин внакомый какой-то.

— Но вы не в курсе?

— Первый раф от нее уфлыфал.

— «Мас», и все? Ни имени, ни фамилии она не называла?

— По-моему, нет… Ояма.

— Что, простите?

— Фофай Мафутафу. Маф Ояма.

— Да… А мне вы не могли бы дать питерский телефон Никиты?

…По данному Антоном номеру ответили, что абонент в сети не зарегистрирован.

6

Затушив сигарету о собственную подошву, Фил встал с капота и двинулся ему наперерез. Видя Сашу первый раз в жизни, он почему-то не сомневался, что опознал его правильно. Высокий полноватый парень в очках заметил Фила шагов за пять, запнулся, встретившись с ним взглядом, остановился.

— Саша? — медленно приблизился Фил.

Располагающей наружности, исполненный чуть комичного достоинства, чем-то этот аналитик рейтингового агентства напоминал плюшевого медведя. (И в очередной раз у Фила в упор не совмещался очередной Каринкин приятель с нею самой, во всяком случае, с той, что знал Фил…)

— Филипп… — Аналитик, видимо, старался держаться независимо, с оттенком неудовольствия, но вышло все равно растерянно. Они молча смотрели друг на друга в обоюдной нерешительности. — Тут и будем беседовать?..

Пошли через стоянку. Саша вынул ключи. Откликнулась нового вида «БМВ» «пятерка». Хозяин плюхнулся за руль, Фил поместился рядом. Саша на него не смотрел. Взгляд аналитика то улетал через лобовое на кусты, заборчик, шлагбаум, то обращался внутрь, а руки быстро, пляшуще, словно по раскаленному, постукивали по баранке; потом, тут же, сняли очки и принялись щипать переносицу.