Сергей Бакшеев - Композитор Страница 16

Альберт Михайлович кинулся к уборщицам. Это чей-то сынишка, обнадеживал он себя, его наверняка здесь знают. Дирижер живо описывал странного долговязого юношу, но испуганные уборщицы лишь отрицательно мотали головой. Боже упаси, они не встречали такого подростка. Отчаяние Норкина усиливалось, он продолжал метаться по коридорам.

Накануне поздно вечером Марк Ривун беззвучно исчез из здания. Но утром он уже был здесь вновь. На этот раз его привлекли звуки, доносившиеся из подвала. Там в комнатушке, пронизанной трубами, наигрывал на саксофоне бородатый слесарь-сантехник на редкость интеллигентного вида. Комиссованный по ранению выпускник консерватории Фролов днем слесарничал, а вечером подвизался в джаз-оркестре ресторана "Москва".

В коридоре подвала перед закрытой дверью и застал Марка отчаявшийся дирижер.

– Наконец-то! Как тебя зовут? – вцепился в мальчишку Альберт Михайлович.

– Марк.

– Просто Марк?

– Марк Ривун. По кличке Композитор.

– Ишь ты, композитор, – удивился Норкин и торопливо признался: – Мне нужна твоя помощь.

– А научите меня нотам?

– Научу, конечно, научу. – Норкин перешел на шепот: – Сегодня опять что-то не так.

– Я слышал. Все портит виолончелист. Но не со зла. У него руки дрожат с похмелья. Ему бы выпить чуток. Это помогает.

– Опять Карамышев!

Норкин припомнил лицо конкурента в красных пятнах и нездоровый взгляд бегающих глаз. Он объяснил это вчерашней обидой, но все оказалось проще. Карамышев банально напился. Ну что ж, он угостит его коньяком и помирится, решил дирижер.

– Ты никуда не уходи, – попросил он мальчика. – А после репетиции мы обязательно встретимся в моем кабинете.

Альберт Михайлович хотел уже бежать в зал, но Марк его остановил неожиданным заявлением:

– Симфонию можно улучшить.

Дирижер изумился.

– Ты ничего не понимаешь. Это классика. Она идеальна.

– Идеальной музыки не существует, – спокойно возразил Марк и показал на дверь, за которой играл саксофон. – Включите в оркестр этот инструмент.

– Саксофон? Это дикость! Это ресторанная халтура.

– А вы все равно добавьте его.

– Но… но его нет даже в партитуре!

– Я покажу. Он улучшит музыку. Без саксофона симфония слишком бледна.

Марк толкнул дверь. Опешивший саксофонист при виде директора опустил инструмент и замер с вытянутыми губами.

– Сегодня вы будете выступать здесь на концерте вместе с большим оркестром, – уверенно сообщил ему Марк. – Репетировать начнете прямо сейчас.

После убедительной интонации, присущей только общепризнанным лидерам, возражений и быть не могло. Марк рассказал, где и как должен солировать саксофон, продемонстрировал партию голосом.

– А теперь попробуйте, – приказал он саксофонисту.

Тот исполнил. Марк удовлетворенно кивнул. Норкин устал удивляться и покорился. Присутствие мальчика придавало ему странную уверенность, которая подталкивала в репетиционный зал.

Смущенный слесарь Фролов вышел на сцену в потертой рабочей курточке и долго не мог найти подходящего места. Музыканты с изумлением восприняли неожиданное появление нового экстравагантного исполнителя. Некоторые тайно крутили палец у виска. Уже выпивший в кабинете директора Карамышев снисходительно улыбался. Однако Норкину отступать было некуда. Марк Ривун вселил в него небывалую веру в успех. В таком состоянии опытный Альберт Михайлович умел добиваться результата.

Репетиция началась. Опохмелившийся Карамышев был неподражаем. Оркестр играл слаженно и уверенно. Как только в игру вступил саксофонист, музыканты напряглись, но уже после первых нот тонким натурам стало ясно, что они присутствуют при рождении чего-то нового и гениального. А после репетиции самые отчаянные скептики вынуждены были признать правоту дирижера. Саксофон в одних эпизодах усилил нерв произведения, в других наполнил его особым шармом.

Праздничный концерт прошел на "ура". Бывалые знатоки удивленно цокали, некоторые кричали "браво", а руководители государства благосклонно хлопали в ладоши. Альберт Михайлович Норкин добился блистательного успеха. Критики не скупились на похвалы. Все признали, что он не только талантливый администратор, но и новаторский дирижер. А особо впечатлительные натуры тут и там вставляли слова: гениально, потрясающе, я в восхищении!

И никто не догадывался, что весь концерт под сводчатым потолком сцены на балке для монтажа декораций просидел худой невзрачный юноша. Из зала его не было видно, музыканты сидели к нему спиной, и только дирижер, вдохновенно запрокидывавший голову, мог замечать условные знаки лопоухого мальчишки.

Глава 12

После столь явного триумфа Альберта Норкина официально назначили главным дирижером большого симфонического оркестра. Заказы от руководителей партии посыпались один за другим. Все ждали новых ярких выступлений.

Альберт Михайлович на этот раз повел себя предусмотрительно. Он знал, кому обязан успехом, и сразу после концерта запер Марка в своем кабинете. Распростившись с чиновниками и критиками, дирижер вернулся в кабинет, откуда вышел только через три часа. За это время он успел обсудить с Марком все нюансы дальнейшего сотрудничества. То, что мальчик оказался беспризорником, сыграло на руку Норкину. Он решил объявить его двоюродным племянником, потерявшим родителей, и приютить мальчика в своей квартире. Обе стороны достигли того, чего хотели. Марк обещал постоянную помощь в управлении оркестром, а взамен получал кров над головой, доступ к любым музыкальным произведениям и обучение нотной грамоте.

Был еще один пункт негласного соглашения, который очень волновал Альберта Михайловича. Марк никому, никогда не должен был демонстрировать свои уникальные способности. Ему была отведена роль скромного провинциального юноши, увлеченного музыкой, и поэтому посещающего репетиции и концерты влиятельного дяди. Советы он обязался давать только условными знаками или наедине с Альбертом Михайловичем.

Марк поддакивал всем требованиям дирижера так убедительно, что сомневаться в его искренности не приходилось. Но изощренные голосовые эмоции он подключал только ради спокойствия нового учителя. Композитора совершенно не интересовала подобная слава, он не планировал делить заслуженный успех, однако, если бы он сообщил об этом равнодушно, пугливый дирижер, скорее всего, ему бы не поверил. Приходилось привычно играть голосом в угоду слушателю.

Жена дирижера Аделаида Наумовна, увидев бедного родственника, осмелилась было ворчать на мужа, но тот так гневно цыкнул на нее, что всякая охота к возражениям мгновенно отпала. К тому же просторная московская квартира, доставшаяся Норкину в 1935 году по решению наркома после репрессированного критика, и тихий незаметный образ жизни подростка, позволяли совместно существовать, почти не встречаясь. Аделаида Наумовна слышала и замечала нового жильца только тогда, когда он сам этого хотел.

Так Марк Ривун оказался в той же самой квартире и в той же самой комнате, которой был обязан своей изуродованной шеей.

И началась у пятнадцатилетнего юноши новая жизнь.

Давая советы дирижеру, Марк постепенно научился управлять мелодией. Через музыку он мог внушить страх, торжество, умиление, а мог убаюкать огромный зал. Он понимал, каким именно сочетаниям звуков нужно придать определенный тембр, чтобы они оказали необходимое влияние на слушателя. С помощью сложной выверенной музыки он мог управлять настроением людей, хотя сам от нее совершенно не зависел.

Нотная грамота поначалу ему не давалась. Обладая удивительной памятью на самые вычурные звуки, способные распространяться в пространстве, он с трудом соотносил их с "немыми" знаками на бумаге. Но упорство подростка со временем привело к нужному результату. В каждую звуковую ячейку памяти Марк добавил эквивалентный значок и, читая ноты, легко слышал соответствующую музыку, а любую мелодию мог изобразить нотными знаками. Сложить мелодию в голове из ранее сохраненных в памяти звуков для него было так же естественно, как для других ходить. Но если раньше, чаще всего он оставался ее единственным слушателем, то теперь Марк мог записать сочиненную музыку и показать Норкину.

Альберт Михайлович беззастенчиво присваивал труды талантливого подростка и вскоре приобрел славу оригинального композитора. А настоящему Композитору было всё равно. Пользуясь тем, что через дирижера он мог влиять на характер исполнения произведения, Марк экспериментировал с воздействием музыки на настроение слушателей. В определенных рамках это ему удавалось. Меняя партии отдельных инструментов, он мог придать произведению мягкую лиричность или, наоборот, усилить нервное напряжение. Но ему хотелось достичь большего. Постепенно он убедился, что одной лишь музыки, как бы она ни была сложна и изысканна, для экстремального воздействия на слушателей недостаточно. Самым мощным оружием в борьбе за психику слушателя, несомненно, являлся человеческий голос.