Сергей Саканский - Шахта. Ворота в преисподнюю Страница 17

— Ну да, а как может быть иначе?

— А на самом деле, — продолжала Настя, — нет никаких карликов, а те двое, что лежат на кладбище — и есть рудокопы! Впрочем, ерунда…

— Да уж, конечно! — сказал Свят. — Давай-ка попытаемся все расставить на шкале времени. Моих родителей убили в тысяча девятьсот шестьдесят третьем. Мне было семь лет. Твоих — летом шестьдесят пятого. Тебе было восемь.

— Нетактично напоминать женщине о ее возрасте.

Свят вскинул на Настю недоуменный взгляд, хотел что-то сказать, но она перебила его:

— Шутка. Я понимаю, что не до кокетства сейчас. Мы должны все правильно посчитать. Итак, когда мне было семь, осенью шестьдесят четвертого, мой отец подстрелил карлика. Жена приволокла его в больницу. А хирургом там как раз трудился Человек-месяц. Вероятно, из всего персонала больницы только он видел атрибуты маскарадного костюма, понял, что это значит. Люди недалекие, невнимательные, мы часто не можем связать воедино два-три разных факта. Жена, конечно, успела переодеться по дороге, скрыть маскарадный костюм, а вот простреленного дробью карлика раздевали уже на операционном столе. Человек-месяц не мог не заметить, как он был одет. Но он не заявил в милицию об огнестрельном ранении. Он просто завербовал карликов. Взял их к себе на службу, в свою банду. Посулил деньги, во-первых, угрожал разоблачением, во-вторых.

— Зачем? Чтобы сделать фото, которое показывала Анна? — голос Свята, вероятно, прозвучал насмешливо, как ни пытался он скрыть свою реакцию на новую гипотезу Насти.

— А что если да? — сказала она. — Например, главарь банды демонстрировал загримированных карликов всем остальным, с целью показать, что рудокопы действительно существуют. Ведь на этом фото как раз и запечатлен подобный момент.

— Отец показывает рудокопов маленькому сыну… Возможно. Неужто таким трюком можно было убедить и взрослых людей?

— Почему нет? Выбрать какой-то момент, плохо освещенную комнату. Или издали. Или на мутном фото. Иным образом невозможно объяснить все эти факты. Кроме того, карлики продолжали свое дело. Они просто-напросто воровали домашнюю живность, отвлекая от главного, чем занималась банда: от похищения людей! Но карликов поймали, и таким образом вышли на всю банду. В каком это было году?

— Дата на кладбище. Осень тысяча девятьсот шестьдесят седьмого. Через год после того, как снимался фильм.

— Мертвые с косами стоят!

— И тишина…

Настя уснула быстро, Свят слушал ее равномерное посапывание, порой легкий храп, отчего проникался к ней нежностью и каким-то неуместным состраданием. Не было и речи о том, чтобы преодолеть пространство длиной в метр. Так он и лежал, отделенный двумя ламинированными тумбочками от женщины, которая была, как он теперь понял, его вторым «я». С ней произошло в жизни в точности то же самое, что и с ним, она носила в себе ту же самую тайну, и не было на свете никакой другой женщины, с которой он мог бы разделить свое особенное, свое неизбывное одиночество.

Утром она кинула в него подушкой. Открыв глаза и едва сообразив, где находится, он увидел ее смеющейся, простоволосой, пружинисто качающейся на кровати.

— Сегодня объявляется день отдыха! — заявила она. — Все, что мы можем делать — это ждать, когда сестра привезет болезного Илью домой. Впрочем… — Настя нахмурилась. — Нам все же предстоит одно серьезное дело. Которое отдыхом не назовешь. Но ничего! Я уже и так пропустила утреннюю гимнастику в поезде. А этого еще никто не отменял.

Даже не закончив последней фразы, Настя свернулась в клубочек, сделала кульбит и встала посреди комнаты на руки. Свят смотрел на нее с восторгом: он очень любил женщин, которые умели делать что-то недоступное ему самому. Настя прошлась к балконной двери на руках, метя волосами ковер. Следующие четверть часа Свят с улыбкой наблюдал, что она вытворяла со своим телом за окном, светясь в лучах утреннего солнца.

Когда они вышли, Настя повела Свята каким-то определенным маршрутом, явно имеющим конкретную цель. Он не спрашивал, куда и зачем они идут.

Дошли до автостанции, Настя побеседовала с кассиршей и взяла билеты. В киоске на площади купила большой букет гвоздик.

Автобус, громко ворча на первой передаче, взобрался на холм, проехал, между прочим, мимо бывшего сада, где вырос Свят: он отметил высокие вишни, вчера не замеченные, те самые, с которых он обрывал незрелые плоды, вставая на деревянную табуретку. Мало что в жизни было вкуснее этих розовых вишен.

Настя молчала. Свят догадывался, куда они едут, сосчитал цветы: их было двенадцать — четное число…

От конечной остановки они шли лугом и, миновав купу плакучих ив, вышли к реке.

— Это, наверное, здесь, — сказала Настя и опустилась на траву. — Круглая полянка. Мы ездили сюда два раза в год — в начале и в конце лета. Это было «их» место, понимаешь? На обратном пути они клялись друг другу, что будут приезжать сюда каждое воскресенье. Но шли недели, им все было недосуг. Наконец, уже когда и купальный сезон заканчивался, срывались и ехали. Грустно все это…

Говоря, Настя что-то делала с цветами, ловко бегая пальцами по букету, который был уже развален на ее коленях, обтянутых небесно-синей юбкой, одной из тех, что она купила в Киеве. Вчерашнюю, зеленую, Настя выбросила в мусорное ведро гостиничного номера.

Мало-помалу стал вырисовываться венок. Она пошарила в сумочке, что-то ища, не нашла, задумалась на секунду, вдруг закинула руку за спину, блеснув локтем, и выдернула, будто из воздуха, алую ленту. Завязала бантиком в месте, где сходились стебли. Ее светлые волосы, получив свободу, упали на плечи, словно нити слепого дождя.

Настя вскочила. Легко, как балерина, подбежала к песчаному обрыву и, широко размахнувшись, бросила венок в реку.

Это была узкая, но глубокая река с быстрым течением. В темной воде рождались, плыли и тут же рассасывались маленькие водовороты: очевидно, что где-то на дне были затоплены намокшие коряги. Венок плыл, порой кружась на месте среди крупных пузырьков. Свят увидел, что по щеке Насти ползет слеза. Он осторожно снял ее мизинцем, протянул женщине платок. Она промокнула глаза.

— Я сидела на обрыве, болтала ногами. Мать склонилась над костром, мешала уху в котелке. Отец сидел на краю поляны, распутывал сеть. И вдруг они выехали, вон оттуда, — Настя описала рукой дугу, — вышли из машины и сразу принялись стрелять. Эти серебристые пистолеты блестели на солнце. Я просто съехала с обрыва на попке, плюхнулась в воду, меня понесло. Сразу за поворотом реки я зацепилась платьем за корень. Поцарапалась вся. Вон там. Сейчас этого корня нет. Он был толстым. Я вся была под водой, только чуть высунула голову, чтобы дышать. Они пошли вдоль берега, но я догадалась двигаться вокруг этой коряги, так, чтобы она всегда закрывала меня. Они решили, что я утонула. Но потом, как я поняла, передумали и явились домой с проверкой.

Свят молча слушал ее, не перебивая. Он завладел ее рукой и медленно гладил длинные прохладные пальцы.

— Ну, хватит воспоминаний! — вдруг воскликнула Настя, вскакивая на ноги. — Будем делать то, что всегда делают на этом живописном месте — купаться и загорать.

Вечером они бродили по узким улочкам меж старых домов, деревянных, но с массивными кирпичными цоколями, солнце слепило из переулков, еще более узких, чем улицы. Трудно было представить, что в этом тихом поселке могло затаиться какое-то непонятное, чудовищное зло.

Глядя на свои собственные длинные тени на травянистых тротуарах, они, наконец, разговорились просто так, будто бы и не было у них этого странного общего дела, которое и свело их судьбы. Свят подумал, что очень мало знает эту женщину. Им просто не хватало времени говорить о чем-то другом, помимо одной-единственной темы: они вращали ее так и эдак, либо молчали, думая все о том же…

У них оказалось много общего. Книги, которые они любили, часто были связаны с сиротством и одиночеством: не Том Сойер, но Геклеберри Финн, например… Обоим в юности снились сны о третьей мировой войне, будто они идут куда-то среди обломков, а на горизонте вырастают ядерные грибы. Впрочем Свят понимал происхождение этих снов: в шестидесятые-семидесятые годы повсюду висели плакаты, изображающие схемы бомбоубежищ, вереницы людей, идущих куда-то, ядерные грибы в далекой дымке пространства…

Позже, спустя время столь долгое, которое человек не в состоянии осмыслить с точки зрения своей личности, своей жизни, Свят вспомнит этот разговор и с грустью подумает, что и эта тема — сны о ядерной войне — также имела отношение к шахте.

Ночь прошла точно так же, как и предыдущая: Настя, как понял Свят, всегда засыпала мгновенно, едва коснувшись головой подушки, которую снова бросила утром Святу на грудь, разбудив его. Далее — быстрая скачка на руках к балкону, упругое тело, машущее ногами в горизонтальных лучах. Свят представил себя в роли мужа этой женщины. Каждое утро так. Воображаемая картинка не вызывала у него отторжения, несмотря на то, что после развода он поклялся всю жизнь провести бобылем — как раз оттого, что ему хотелось самому владеть каждым своим утром.