Алексей Смирнов - Дачное общество «Ностальжи». Рассказы Страница 17

Мамкин смахнула фотографии в коробку, встала и потянула Папкина за рукав.

– На пару слов. Папкин тоже встал и чуть качнулся. От него разило, как от канистры со спиртом.

– Хоть двадцать две пары.

– Возьми себя в руки, – Мамкин вывела его в коридор. – Как по-твоему, чем это все закончится?

– Он исчезнет, – Папкин трагически осклабился. – Его утащит красная рука.

– Я это понимаю. Как он исчезнет?

Папкин задумался.

– Как? Пшик – и нету.

Мамкин закрыла лицо руками. Из-под ладоней послышалось отрывистое взрыкивание, мало чем напоминавшее плач.

– Потом и я пшикнусь, – сказал Папкин. – Достану веревку, подставлю табуретку.

– Заткнись, сволочь! – простонала Мамкин. – Мы положим его в больницу.

– Положим, – не стал спорить Папкин.

Мамкин размахнулась и отвесила ему оплеуху. Папкин схватился за ухо и вытаращил глаза. Он стоял и раскачивался. Мамкин замахнулась снова.

…Толик разглядывал азбуку. Он перелистывал страницы и сосредоточенно мычал под нос знакомые буквы.

Детали конструктора были свалены в коробку, коробка – задвинута в угол. Толик больше не интересовался конструктором.

Рядом с азбукой сидел тряпочный медведь и тоже учился.

– Пойми простую вещь, – голос Мамкин был ровен и бесцветен. – Все произойдет здесь, дома. Никто не даст мне направления в больницу с такими жалобами.

– Ты же только что собиралась его пристроить, – Папкин ничего не понял и остановился на полпути к бару, с занесенной ногой.

– Я о другом, – пробормотала Мамкин. – Позвони Лыковым, попроси у них кроватку.

– Не спеши, не надо гнать гусей…

– Позвони, – упрямо повторила Мамкин. – Скажи, что… что это ненадолго.

– Завтра, – буркнул Папкин и опустил ногу. Все это время он держался за стенку.

– Дай мне руку, – потребовала Мамкин. Тот послушно протянул ладонь. Мамкин взяла ее и приложила к своей груди.

– Отстань, – поморщился Папкин. – Не до того, тошно.

– Идиот, – она покачала головой. – Потрогай.

– Ну, потрогал. Что дальше?

– Набухла, что. Чувствуешь?

Папкин с неожиданной брезгливостью помял грудь двумя пальцами.

– Мерин, – сказала Мамкин уничтожающе. – Не помнишь, какая у жены сиська.

– Тебе мерещится, – огрызнулся Папкин. – Пустишь ты меня, или нет?

– Успеешь. Сначала позвони Лыковым. И… попроси у них какую-нибудь одежду. Мы же все раздали.

– Дай, я пройду!

– Успеешь, тебе сказано. Я забрала его из сада. С ним уже никто не общается. Воспитатели его сторонятся, как чумы.

– Бери отпуск, сиди с ним…

– Я уже взяла. Но не отпуск. Я ушла с работы. Погоди, запойная скотина, скоро до тебя дойдет.

Это подействовало. Папкин снова остановился.

– Что ты мелешь! Рехнулась? – А что мне остается? Не могу же я появиться на службе в таком виде.

– Да в каком-таком виде? О чем ты?

– Увидишь. Немного осталось.

– Я найду эту суку с дудочкой, – Папкин сжал кулаки. – Этого долбаного колдуна. Я засуну ему дудочку в…

– Плюнь на него. Он сам перетрусил и сбежал.

– Неважно! Разыщу экстрасенса, бабку! Его у меня наизнанку выворотит! И Свина расколдуют!

– Позвони Лыковым, – устало повторила Мамкин и скрылась в спальне.

Папкин отпер дверцу бара, наполнил стакан.

– Дай мне, – попросил Толик. – Я хочу соку.

– Это не сок. Тебе нельзя.

– А что это?

– Транквилизатор.

– Тан… кизатол, – повторил Толик удовлетворенно.

8

Папкин стоял перед раковиной и охлаждал бутылочку с кипяченым молоком.

Из спальни доносилось требовательное кваканье.

На столе стояло блюдце с тертым яблоком. Из рациона Толика постепенно исключались взрослые продукты – в той же последовательности, в какой некогда добавлялись, только наоборот.

Горлышко бутылки плотно облегала толстая соска.

У Папкина дрожали руки. Ему казалось, что в квартире поселилось привидение.

Он взвесил в ладони бутылочку, гадая, достаточно ли она тяжела, чтобы проломить пятимесячную голову.

Его передернуло. Конечно, он не сможет этого сделать. И яду не сможет подсыпать.

Когда он вошел в комнату, Мамкин уже держала Свина на руках. Свин корчил рожи, беспорядочно взмахивал ручками, хныкал.

– Я напрасно уволилась, – Мамкин истерично хихикнула. – На все про все хватило бы отпуска. Он завтра исчезнет.

Папкин передал ей бутылочку.

Толик нахмурился, зачмокал; Мамкин приподняла донышко пальцем, чтобы молоко закачивалось быстрее.

Папкин отвернулся.

– Нет, ты смотри, – пропела Мамкин, и в ее пении было больше истерики, чем в смехе. – Это твоя работа. Ты нашел фасилитатора.

– Я найду его снова, – в сотый раз пообещал Папкин.

– Ищи сколько влезет. Скоро ты будешь свободен. Не надо ходить в садик, нянчиться…

– Заткнулась бы ты.

– Сука.

Папкин сжал кулаки. Мамкин довольно улыбнулась.

Толик, прощально чавкая, отвалился от бутылочки. Мамкин машинально оценила, сколько он выпил.

– Умница, – похвалила она: тоже автоматически. – Ложись, отдыхай.

Папкин ущипнул себя за руку. Он много раз читал, что так полагается делать в различных сомнительных ситуациях. В момент щипка он некоторым образом следил за собой со стороны.

«Что я ерундой занимаюсь?»

Он пригляделся к стенам, углам, затененным нишам. Ему казалось, что он сумеет уловить нечто – движение воздуха, вибрацию, скользкую тень. Где-то прячется живой насос. Иначе куда все девается?

– Сходи в аптеку, – приказала Мамкин, поправлявшая Толику одеяло. – Купи побольше ваты, бинтов. Что-нибудь от боли, но не анальгин, покрепче. Йод у нас есть.

– Что это ты надумала?

– Я надумала? Это ты не додумал. Нам гарантировали статус кво.

– Сам знаю, не глупея тебя. Он не уточнил, на какой момент.

– Узнаешь в ближайшем будущем.

– Меня смущает слово «будущее».

– Тебя ничего не смущает. Водку жрешь, сволочь, с утра до вечера, а я крутись.

9

Папкин метнулся к окну. Мамкин так орала, что он боялся свидетелей с улицы. Действительно, под окнами остановились две чинные дамы. Какая-то часть Папкина, назвавшего про себя их дамами, привычно позлорадствовала: определение было формальным, поверхностным.

– Помоги же ему! – прохрипела Мамкин.

Папкин не шевельнулся.

– Расслабься, – процедил он ледяным голосом. – Он справится, можешь не волноваться. Этот не пропадет.

Он продолжал смотреть в окно. За спиной раздавалось настойчивое хлюпанье; Мамкин взрыкивала, то и дело срываясь на пронзительный визг.

Папкин взглянул лишь однажды и больше не пытался. Он успел заметить половину Толика, который отталкивался ручками и забирался в окровавленную Мамкин. Толик молчал, глаза его были крепко зажмурены. Он был мокрый, фиолетового цвета, весь в складках.

– Подтолкни же, – взывала Мамкин. – Сейчас голова пойдет!

Папкин молчал.

Толик сделал отчаянный рывок. Головка по уши втянулась в промежность. Кожа Мамкин натянулась и лопнула. Не глядя, та протянула руку и принялась пальцами уминать осклизлое темечко.

– Все? – осведомился Папкин. К двум дурам подошла третья; все трое с любопытством поглядывали на окно, в котором торчал окаменевший Папкин.

– Ай! Ай! – закричала Мамкин.

Тряпки и простыни внезапно намокли. И это потрясло ее больше всего прочего: воды. Их не было в ней, и не было нигде, и вот они хлынули из ниоткуда, пропитав материю. Сейчас они всосутся, но как им всосаться, когда…

– Смотри! Смотри! Смотри! – Мамкин, судя по странной окраске воплей, сошла с ума.

Папкин не выдержал и медленно повернулся. Он, наконец, увидел то, чего так долго искал. Простыни сами собой свернулись в жгут. Один его конец ткнулся в Мамкин, по жгуту пробежала волна. Ткань начала отжиматься; Мамкин принялась ритмично двигать тазом, усваивая влагу.

Огромный живот шевелился, Толик осваивался.

Кровавые пятна бледнели и испарялись.

Мамкин кряхтела.

Потом Папкин понял, что она молчит, а кряхтение продолжается.

10

– Да, привет, – сказал Папкин в трубку. – Нет, извини. Давай в другой раз. У нас тут мелкие проблемы, – он покосился на Мамкин живот.

– Дня через три, – шепотом подсказала Мамкин. – Тогда уже будет недель четырнадцать, не видно.

На ней было просторное ситцевое платье. Мамкин сидела с зеленым лицом и через каждые полчаса бегала в уборную: токсикоз. Ее так выворачивало, что Папкин морщился.

– Аборт уже поздно, – оправдывалась она.

– Еще рано, – поправлял ее Папкин.

К ним обоим, как это ни странно, вернулось душевное равновесие.

– Осталась неделька, – Папкин пощелкивал пальцами.

Однажды он рассеянно листал записную книжку и наткнулся на телефон методиста.

– Что это за номер? – спросил он озабоченно, обращая вопрос в пустоту.

– Баба, небось, какая, – усмехнулась Мамкин.