Антон Леонтьев - Танцующая с дьяволом Страница 18

Академик Сверчков? Лариса наморщила лоб.

– Это тот, который был генетиком? Или другой?

– Да, он, – с готовностью подтвердил Валерик.

– Но ведь его еще при Сталине расстреляли! – вздохнула Лариса. – И если у него осталась вдова… То сколько же ей лет? Сто пять, что ли?

Валерик любезно возразил:

– Не расстреляли, а всего лишь сгноили в тюрьме. Что для советской генетики, конечно же, в любом случае было ужасно. Это относительно вашего первого вопроса. А что касается второго… Жена академика, третья по счету, была лет на сорок моложе его. Но вы правы, сейчас она уже далеко не молода. Ей, правда, не сто пять, а всего лишь девяносто шесть, но она в полном здравии и нуждается в деньгах на содержание любимых попугаев, доставшихся от мужа, арестованного в 1949 году.

– Попугаев? – пробормотала совершенно сбитая с толку Лариса. – Каких таких попугаев?

– Разных. Например, южноамериканских ара. Или индонезийские лори. Или гвинейские жако. У вдовы их около двух десятков. И ей требуется новый вольер, а лучше всего отдельный домик, который можно было бы переделать под рай для попугаев.

Лариса только и сумела выдавить:

– Вы-то откуда знаете?

Валерик тихо рассмеялся:

– Я с Марианной Иосифовной уже говорил. Дело в том, что она была хорошей знакомой моей покойной бабушки, царство ей небесное. Точнее, бабушка у нее когда-то служила прислугой, а потом стала подругой и наперсницей. Так вот, услышав о том, что вам нужно что-то, связанное с Верди, я тотчас подумал о Марианне Иосифовне.

Ай да офисный планктон! Похоже, она его недооценила. Лариса нетерпеливо произнесла:

– И когда я смогу к ней подъехать?

– Дело в том, что Марианна Иосифовна, как бы это сказать, в добром здравии, но не совсем трезво оценивает действительность. Нет, она не впала в детство и не свихнулась, однако еще тогда, после ареста мужа, решила существовать в своей собственной реальности. Она никого не принимает, только нескольких человек, которых знает уже давно. И скромно скажу, что я являюсь одним из них. Поэтому позволю себе предложить вам поехать к Марианне Иосифовне вдвоем. Она живет под Москвой…

Старушка в самом деле оказалась с приветом, да еще с каким! Кажется, она все еще была уверена, что ей двадцать четыре и что ее обожаемый Люсик – академик Люсьен Сверчков – уехал в Москву на заседание президиума Академии наук. И, конечно, стоит год эдак 1947-й.

Но попугаи были волшебные. На несколько минут Лариса, оказавшись в ветхой пристройке, где обитали разноцветные пернатые, забыла обо всех проблемах. А потом, посмотрев на часы, ужаснулась, что уже почти пять.

А премьера начиналась в восемь! Причем не в Москве, а в Питере!

Валерик был выше всех похвал. Наконец старушенция милостиво согласилась принять Ларису, а когда узнала, что та готова спонсировать ей строительство нового вольера для попугаев, прослезилась.

И в благодарность вытащила на свет божий шкатулку, в которой лежали «драгоценности», которые она желала подарить своей спасительнице, точнее, спасительнице любимых птичек.

Но от драгоценностей остались только оправы, камни давно исчезли – надо же было вдове на что-то жить последние без малого семьдесят лет! Валерик, мило улыбнувшись, сказал:

– Тетечка Марианночка, Лорочка не посмеет лишить вас презентов уважаемого Люсьена Станиславовича. Эти драгоценности ваши и только ваши!

Похоже, старушка на полном серьезе полагала, что шкатулка забита сказочными сокровищами, как и было когда-то, эдак полвека тому назад.

– Но, быть может, вы позволите Лорочке выбрать один презент из коллекции у вас на чердаке?

Лорочка… Похоже, Валерик считал, что ему все позволено, но не одергивать же его в присутствии полоумной старушенции!

Марианна Иосифовна закивала, дала им позеленевший металлический ключ и позволила подняться по шаткой скрипучей лестнице на второй этаж дома, а оттуда – на чердак.

Десять минут спустя Лариса, прижимая к груди завернутый в старые газеты (кажется, еще с портретом если не товарища Сталина, так уж точно Хрущева) подарок вдовы, опустилась на сиденье автомобиля.

Валерик, выруливая на московскую трассу, самодовольно произнес:

– Но уговор дороже денег. Ты спонсируешь тетечке Марианночке вольер для попугаев. Иначе…

Он выразительно посмотрел на Ларису, а она холодно произнесла:

– Не помню, чтобы мы переходили на «ты». Премного благодарна вам, Валерий, за вашу смекалку и неоценимую помощь. И, естественно, я не обману ожидания чудаковатой пожилой дамы, и уже на следующей неделе к ней подъедут из строительной фирмы по поводу нового вольера. Оплачу все работы, конечно, я.

Валерик пытался поддержать беседу, но Лариса не поддавалась на его провокации. Да, он ей помог, но это не значило, что она переменила к нему свое отношение. Валерик пожелал отвезти ее домой, но Лариса не желала, чтобы он знал, где она живет.

Как хорошо, что она прихватила с собой сумку со всем необходимым!

– Нет, мне на Ленинградский вокзал. Потому что «Сапсан» уходит через двадцать минут. Успеете?

Успел. Помогая ей добежать до поезда, который через минуту тронулся в путь до Северной столицы, Валерик случайно дотронулся до руки Ларисы и, кажется, даже смутился.

Ну да, только не надо разыгрывать дешевый номер из разряда «Моя начальница стерва, но я все равно с ней трахаюсь». Вот чего-чего, а только романа с этим юным карьеристом ей еще не хватало. Похоже, он не только все моральные принципы, но и собственные сексуальные преференции был готов задвинуть куда подальше, если того требовало продвижение по служебной лестнице.

На премьеру она, конечно, не успела. Зато смогла привести себя в туалете «Сапсана» в порядок и облачиться в вечернее платье.

Когда она на такси прибыла к Мариинскому театру, шел третий акт. Лариса боялась, что ее не пропустят или что ее имени не обнаружится в списках, но ее пропустили. Подвергнув, конечно, предварительно проверке, однако то, что она прихватила у вдовы академика Сверчкова, нареканий не вызвало, хотя и привело к ненужным вопросам.

– Это что такое? – спросил подошедший тип, явно бывший у охранников за главного.

– Подарок для Петра Павловича, – ответила Лариса, и тип поперхнулся.

Подарок общупали металлоискателями и пропустили через мобильный рентгеновский аппарат. Потом охранники стали совещаться, ведь это все равно можно использовать как оружие…

– Все можно, – согласилась Лариса. – Но на вашем месте я бы не обращалась с этой вещью столь небрежно. Если вы ее разобьете, Петр Павлович вам открутит не только головы, но и кое-что другое!

В итоге ее пропустили. Но Ларисе не повезло – в зал ей войти не разрешили. И не столько из-за вопросов безопасности, сколько по причине того, что Петр Павлович терпеть не мог, когда кто-то шмыгал туда-сюда и мешал ему наслаждаться шедевром гениального композитора.

Пришлось ошиваться около декорированных блестящим до рези в глазах серебром столов с закуской и эксклюзивными винами, близ которых она заметила массу известных и знакомых лиц. Видимо, в отличие от Петра Павловича, они, оказавшись на закрытой премьере, более всего ценили не музыку и инсценировку, а то, что подавали вышколенные и бесшумно движущиеся официанты с выправкой и физиономиями курсантов военного училища.

Наконец раздались громовые аплодисменты, и Лариса стала ждать, когда по лестнице из зала потечет именитая публика. Но вместо этого на лестнице выстроились люди в черном, а откуда-то сверху, видимо, из царской ложи, вышел раскрасневшийся от эмоций и лоснящийся от пролитых слез любитель Верди, тот самый очень влиятельный человек, звавшийся Петром Павловичем.

Лариса попыталась приблизиться к нему, но ее решительно отсекли люди в черном. Она лишь издали видела главного гостя, которого сопровождал седой дирижер.

– Ты, братец, гениально исполнил, просто гениально! Особенно когда Джильду кокнули, я аж расплакался…

Петр Павлович прошествовал мимо нее, не обращая ни малейшего внимания на тех, кто столпился около столов с яствами и глазел на него. Вот и все – джип, самолет, Москва. И она упустит человека, способного одним звонком выполнить то, что было так для нее важно. Возможно даже, одним щелчком пальцев…

– Петр Павлович! – воскликнула она, и прочие гости в испуге шарахнулись в стороны. Охрана же немедленно взяла ее в кольцо, оттесняя как можно дальше от сиятельного москвича, бывшего, впрочем, уроженцем Питера.

Но гость, увлеченный беседой с седым дирижером, ее попросту не заметил. Наверняка его не так часто звали из толпы.

– Петр Павлович! – крикнула она что было мочи, и носитель этого имени встрепенулся и даже завертел головой. К сиятельному уху склонился один из сотрудников охраны и почтительно указал на лестницу, подле которой ждала кавалькада черных джипов.