Сидни Шелдон - Если наступит завтра Страница 18

Трейси позвонил Отто Шмидт.

– Я подумал, ты хотела бы знать, – сказал он неловко, – с похоронами все нормально. Я оплатил все счета, Трейси.

– Благодарю вас, Отто, большое спасибо. Больше им нечего было сказать друг другу. Больше ей никто не звонил.

– Девочка, ты лучше забудь, что было на воле, – предупреждала ее Эрнестина. – Там тебя никто не ждет.

Ты не права, сурово думала Трейси.

Джо Романо Перри Поуп Судья Генри Лоуренс Энтони Орсатти Чарльз Стенхоуп III

Как– то на площадке во время зарядки Трейси вновь встретилась с Большой Бертой. Спортивная площадка представляла собой большой прямоугольник под открытым небом, ограниченный внешней высокой стеной с одной стороны и внутренней стеной самой тюрьмы с другой. Осужденные занимались на площадке по тридцать минут каждое утро. Здесь допускались разговоры между заключенными, и кучки женщин перед обедом обменивались друг с другом новостями и сплетнями. Когда Трейси впервые пришла на площадку, то неожиданно почувствовала себя свободной. Это произошло потому, что площадка находилась на открытом воздухе. Она увидела солнце, клубящиеся облака, и там далеко, в голубом небе, она услышала далекий гул самолета, летящего совершенно свободно.

– Это ты?! Ну-ка, я погляжу на тебя, – раздался голос.

Трейси оглянулась и увидела огромную шведку, напавшую на нее в первый день в тюрьме.

– Я слыхала, ты обзавелась чернокожим коблом?

Трейси старалась вырваться из рук этой женщины. Но Большая Берта железной хваткой впилась в руку девушки.

– Никто не уйдет от меня, – выдохнула великанша. – Будь хорошей, малышка. – Она прижала Трейси к стене своим огромным телом.

– Уйди от меня прочь.

– Что тебе нужно – так это хорошая трепка. Ты знаешь, чего я хочу? Я собираюсь поучить тебя. Ты будешь полностью моей, alskade.

Знакомый голос позади Трейси проскрипел:

– А ну, убери от нее свои вонючие руки, ты, задница.

Эрнестина Литтл стояла тут же, огромные кулаки сжаты, глаза горели, солнце отражалось от черного, гладко выбритого черепа.

– Ты не тот мужик для нее, Эрни.

– Но вполне подходящий для тебя, – ответила чернокожая. – Если еще тронешь ее, я съем твою задницу на завтрак. Зажарю.

В воздухе чувствовалась гроза. Две огромные амазонки глазами пожирали друг друга с огромной ненавистью.

Господи, да они же готовы убить друг друга из-за меня, подумала Трейси. Потом она поняла, это в малой степени касалось именно ее. Она помнила, как как-то Эрнестина сказала ей:

– Здесь ты должна драться, кусаться, бить палкой. Ты должна отшивать любую мразь, не то погибнешь.

Первой повернула Большая Берта. Она бросила на Эрнестину презрительный взгляд.

– Я не спешу, – она косо посмотрела на Трейси. – Ты будешь здесь еще очень долго. Как и я, детка. Так что увидимся.

Она развернулась и ушла.

Эрнестина молча следила, как та уходит.

– Это – плохая сиделка. Та самая сиделка, которая в Чикаго убивала своих пациентов. Вкалывала цианистый калий и следила за тем, как они умирали. Да, ангел милосердия на твоей стороне, Уитни. Тебе надо крепкого охранника. Она собирается напасть на тебя.

– Ты поможешь мне сбежать?

Раздался сигнал.

– Время покажет, – ответила Эрнестина.

Ночью, лежа на койке, Трейси думала об Эрнестине. Даже несмотря на то, что Эрнестина больше не пыталась снова трогать Трейси, она все еще ей не доверяла. Она никогда не сможет забыть, что Эрнестина и те две сокамерницы сделали с ней. Но ей нужна была помощь чернокожей женщины.

Каждый день после ужина заключенным разрешалось провести один час в комнате отдыха, где они могли посмотреть телевизор или поболтать, посмотреть последние газеты и журналы. Трейси просматривала кипу журналов, когда ей на глаза попался снимок. Это была свадебная фотография Чарльза Стенхоупа III и его невесты, они, улыбаясь, выходили из часовни, рука в руке. Трейси словно ударили по лицу. Она сидела и смотрела на их смеющиеся счастливые лица и чувствовала, как боль перерастала в холодную ярость. Когда-то она хотела соединить свою жизнь с жизнью этого человека, а он отвернулся от нее, позволил им уничтожить ее, позволил убить их ребенка. Но это было другое время, другое место, другой мир. Это была сказка. А сейчас – реальность. Она захлопнула журнальную страницу.

В посетительские дни легко узнавалось, кто из осужденных имел друга или к кому приходили родственники. Заключенные хвастались и складывали свежие платья и косметику. Обычно Эрнестина возвращалась из комнаты посетителей счастливая, улыбающаяся.

– О, мой Эл, он всегда приходит проведать меня, – рассказывала она Трейси. – Он дождется, пока я выйду отсюда. А знаешь почему? А потому, что я даю ему то, чего другая женщина не даст.

Трейси не смогла скрыть недоумение.

– Ты имеешь в виду… сексуально?

– Конечно, ах ты задница. То, что происходит в этих стенах, никогда не происходит на воле. Здесь иногда нам нужно подержаться за теплое тело. Кто-то держится за нас и говорит, что любит. Кто-то проклинает нас. Не имеет значения, было ли это раньше или есть сейчас. У нас у всех это было. Но когда я выйду отсюда, – Эрнестина бросила взгляд, ухмыльнувшись, – вот тогда я стану нимфоманкой, черт меня побери.

Но оставалась какая-то тайна, которую Трейси хотелось узнать. И она решила однажды спросить:

– Эрни, почему ты взяла меня под свою защиту?

Эрнестина пожала плечами:

– Отстань ты от меня.

– Но я правда хочу знать, – Трейси тщательно подбирала слова.

– Каждый, кто твой… твой друг, принадлежит тебе. Они делают все, что ты приказываешь им делать.

– Да, если они не хотят ходить с голой задницей, да уж.

– Но не я, почему?

– Ты что, жалуешься на это?

– Нет, я серьезно.

Эрнестина на минутку задумалась.

– Хорошо. В тебе есть что-то, чего я хотела, – она бросила на Трейси взгляд. – Нет, не то. Я получила все, что хотела, малышка. Но ты – это класс. Я имею в виду настоящий, высший класс. Как те холодные леди на страницах журнала «Бог, город и деревня», все разодетые в пух и прах, и попивающие чай из серебряных чашек. К ним принадлежишь и ты. Это все твой мир. Я не знаю, как ты спуталась со всеми этими крысами там, на воле, но я догадываюсь, что кто-то к тебе присосался.

Она опять взглянула на Трейси и сказала, почти застенчиво:

– В своей жизни я имела дело со многими приличными штучками. Ты одна из них.

Она отвернулась, и последние слова были едва слышны:

– И прости меня за твоего ребенка. Я действительно…

Этой ночью, после того как выключили свет, Трейси прошептала в темноте:

– Эрни, я хочу сбежать. Помоги мне. Пожалуйста.

– Я хочу заснуть, Христа ради. Заткнись ты, наконец.

Эрнестина ввела Трейси в мир заушного языка тюрьмы. Группы женщин во дворе беседовали:

– Этот кобел уронил ремень на серый брод и с него на тебя, а ты кормишь ее длинной ложкой…

– Она была короткой, но они схватили ее в снегопад, и каменный коп засунул ее к мяснику. Это и прекратило ее подъем. Пока, Руби-до.

Что касается Трейси, то ей казалось, что она слушает марсиан.

– О чем они говорят? – спрашивала она.

Эрнестина покатывалась со смеху.

– Разве ты не говоришь по-английски, девочка? Когда лесбиянка «бросает ремень», это значит, она меняет роль мужа на роль жены. Она тащит за собой «серый брод» – это кличка такой, как ты. Она не может быть верной, это значит ты остаешься брошенной. Она была «кроткой» – значит, ей немного осталось до конца срока, но ее поймали при получении героина около каменного копа – это кто-то, кто живет по закону и не может быть подкуплен – и они отправили ее к «мяснику», тюремному доктору.

– Что это «Руби-до» и «подъем»?

– Неужели ты ничегошеньки не знаешь? «Руби-до» – это пароль, а «подъем» – день освобождения.

Трейси знала, что она не будет ждать.

Схватка между Эрнестиной Литтл и Большой Бертой произошла на следующий день во дворе. Заключенные играли в мяч под наблюдением охраны. Большая Берта, отбившая две подачи, сильно ударила в третий раз и побежала к первой базе, которую прикрывала Трейси. Большая Берта врезалась в Трейси, повалила на землю и оказалась верхом на ней. Руки ее шарили у Трейси между ног и она шептала:

– Никто не говорит мне «нет», и ты не сможешь. Я приду и возьму тебя сегодня ночью, малышка. Я собираюсь разорвать тебе задницу.

Трейси яростно сопротивлялась, пытаясь освободиться. Неожиданно она почувствовала, что Большая Берта поднимается с нее. Эрнестина вцепилась Большой Берте в шею и подняла ее.

– Ах, ты, вонючая сука! – заорала Эрнестина. – Я предупреждала тебя. Она запустила пальцы в лицо Берты, вцепившись ногтями в глаза.