Сидни Шелдон - Если наступит завтра Страница 17

– Это система, – объяснила та, – и так в каждой тюрьме, малышка. Нет такого способа, чтобы изолировать от мужчин 120 женщин и не позволить им хоть как-то трахаться. Мы даже насилуем не из-за секса. Мы насилуем для власти, чтобы показать, кто здесь хозяин. Новая рыбка, приплывающая сюда, это мишень для каждой, которая хочет ее изнасиловать. Одна защита существует для рыбки – это стать женой кобла. Этого еще никому не удавалось избежать.

Да, это Трейси проверила на собственном опыте.

– Это только то, что касается осужденных, – продолжала Эрнестина, – охрана еще хуже. Приходит свежее мясо, а она – как на иголках. Ее ломает, ей надо порцию, ей плохо, она готова на все. И тут появляется надзирательница, которая может дать героин рыбке, но взамен хочет немножко любви и ласки, понятно? Так что рыбка добровольно укладывается под надзирательницу. Мужская охрана еще хуже. У них ключи от всех камер. Они могут прийти ночью и трахнуть свободную киску. Они могут сделать тебе ребенка, но окажут благосклонность. Ты хочешь плитку шоколада или увидеться с приятелем – пожалуйста, только подставь охраннику свою задницу. Это называется бартер, и так происходит во всех тюрьмах страны.

– Это ужасно!

– Это выживание.

Свет освещал выбритую голову Эрнестины.

– Ты знаешь, почему они не разрешают здесь держать жевательную резинку?

– Нет.

– Потому что девочки используют ее в качестве заклейки отверстия в двери камеры, закрывая обзор охране. Ночью они выскальзывают и ходят друг к другу. Мы следуем правилам, которым мы хотим следовать. Девушки, которые понимают это, могут быть глупыми, но они глупы по-умному.

Любовные отношения внутри колонии процветали, а правила этикета между любовниками соблюдались даже более строго, чем на воле. В этом искусственном мирке роли жеребцов и жен создавались и разыгрывались. Жеребцами называли женщин изображавших недостающих мужчин. Они даже меняли свои имена. Эрнестина звалась Эрни, Тесси – Тэкс, Барбара стала Бобом, Кэтрин – Келли. Жеребцы стригли коротко волосы или даже выбривали наголо – и никаких хлопот. Жена, женщина, должна была стирать, гладить, штопать для своего жеребца. Лола и Паулита прямо-таки состязались за внимание Эрнестины, каждая пытаясь превзойти другую.

Ревность здесь была просто лютой и часто вела к насилию, и если жена бросала взгляд на другого жеребца или разговаривала с кем-то в тюремном дворе, то страсти разгорались. Любовные послания постоянно летали по тюрьме, передаваемые мусорными крысами. Письма завертывались в маленькие треугольники, известные как змейки, так что их легко прятали в бюстгальтере или туфлях. Трейси видела, как женщины передавали друг другу змейки во время обеда или по дороге домой.

Время от времени она замечала осужденных, любовно заигрывающих с охранниками. Это была любовь, рожденная отчаянием, безысходностью, покорностью. Заключенные зависели от охраны во всех отношениях: еды, нормального житья, а иногда и жизни. Трейси запретила себе как-то реагировать на эти события.

Сексом занимались днем и ночью. Это происходило в ванных, туалетах, камерах, а ночью практиковали оральный секс через перегородку. Охранники выводили своих любовниц из камер и вели на ночь на квартиры.

После того, как гасли огни в камере, Трейси ложилась на койку и затыкала уши ладонями, пытаясь скрыться от всех звуков. Однажды ночью Эрнестина вытащила коробку рисовых хлопьев из под койки и начала рассыпать их по коридору за стенами камеры. Трейси слышала, что обитательницы других камер проделывают то же самое.

– Что происходит? – спросила Трейси.

Эрнестина повернулась к ней и сказала резко:

– Не твоего ума дело. Лежишь и лежи на своей вонючей койке. Несколькими минутами позже из соседней камеры, где только что поселилась новенькая, раздался душераздирающий крик:

– О, Господи, нет. Не надо. Пожалуйста, оставьте меня.

Трейси знала, что последует потом, у нее вдруг все заболело внутри. Крики продолжались и продолжались пока, наконец, не перешли в безнадежное измученное рыдание. Трейси заткнула уши, ее переполняла жгучая ярость. Как могли эти женщины творить такое друг с другом? Она подумала, что тюрьма сделала из нее черствую женщину, но, когда она поднялась утром, лицо ее было мокро от слез. Она решила не показывать свои чувства Эрнестине.

– Для чего нужны рисовые хлопья?

– Для предупреждения опасности. Если охрана решит подкрасться к нам, мы услышим шаги.

Вскоре Трейси узнала, что означает выражение «идти в колледж». Тюрьма являлась местом обучения, но то, чему учились здесь заключенные, было весьма необычным.

В тюрьме имелись крупные специалисты в области криминалистики. Они обменивались методами мошенничества, краж в магазинах, как обчистить пьяного. Они напоминали друг другу даты мучительных игр, обменивались информацией о методах воровства и надувательства полицейских.

Во время прогулки во дворе Трейси однажды слышала, как старая заключенная-карманница давала своим более молодым товаркам урок по своей специальности:

– Настоящие специалисты приходят из Колумбии. В Боготе есть школа, называемая «Школа десяти колокольчиков», где, заплатив 25 сотен баксов, вы обучаетесь искусству карманника. На экзамене там подвешивают к потолку манекен, одевают в платье с десятью карманами, наполненными деньгами и драгоценностями.

– А в чем трюк?

– Трюк в том, что к каждому карману привязан колокольчик. Вы считаетесь окончившим обучение, если сумеете очистить все десять карманов, не задев колокольчика.

Лола заметила:

– Я привыкла ходить с парнем, который, прогуливаясь сквозь толпу одетых в пальто, держа руки открытыми, умел очистить карманы каждого до последнего цента.

– Как же он умудрялся?

– Правая рука была искусственная. Он просовывал настоящую руку через дыру в пальто и шуровал втихую.

В комнате отдыха обучение продолжалось.

– Я расскажу, как обчистить камеру хранения, – говорила ветеранша. – Вы слоняетесь вокруг железнодорожной станции до тех пор, пока не увидите какую-нибудь маленькую старую леди, пытающуюся поднять и засунуть чемодан или большой пакет в одну из ячеек камер хранения. Вы делаете это за нее и отдаете ключ. Только ключ-то этот от пустой ячейки. Когда она уходит, вы опустошаете ее ячейку и смываетесь.

Во дворе, на следующий день, две женщины, осужденные за проституцию и хранение кокаина, говорили новоприбывшей, хорошенькой молодой девушке, выглядевшей не старше семнадцати лет:

– И не удивительно, что ты засыпалась, милочка, – говорила одна из старших женщин. – Прежде чем ты назовешь цену Джону, ты должна приобнять его и похлопать по заднице, чтобы убедиться, что у него нет пистолета. И никогда не говори ему, чем ты собираешься заняться с ним. Заставь его сказать, что он хочет получить. Если потом он окажется копом, это для него ловушка, поняла?

Другая добавила:

– Ага. И всегда гляди на их руки. Если обманщик говорит, что он рабочий, смотри на руки, они должны быть грубые и шершавые. Если так, все о'кей. Почти все переодетые ищейки представляются рабочими, но как дело доходит до их рук, они забывают, что ручки-то у них гладкие да мягкие.

Время текло не быстро и не медленно. Просто время. Трейси вспомнила высказывание Святого Августина:

Что есть время? Если никто не спрашивает меня о нем, я знаю. Но если мне надо это объяснить, я не знаю.

Расписание в тюрьме никогда не менялось:

4.40 Предупредительный звонок 4.45 Подъем, одеться, умыться 5.00 Завтрак 5.30 Возвращение в камеру 5.55 Предупредительный звонок 6.00 Работа на указанном объекте 10.00 Физические упражнения во дворе 10.30 Обед 11.00 Работа на указанном объекте 15.30 Ужин 16.00 Возвращение в камеру 17.00 Комната отдыха 18.00 Возвращение в камеру 20.45 Предупредительный звонок 21.00 Выключение общего света.

Правила непоколебимо исполнялись. Все осужденные должны идти обязательно есть, и в строю не разрешалось разговаривать. Не более чем пять предметов косметики разрешалось держать в маленьких шкафчиках камер. Постели убирались к завтраку и должны были быть опрятными весь день.

В исправительной колонии весь день звучала своя музыка – пронизывающая трель звонка, шарканье ног по цементу, скрипение железных дверей, дневной шепот и ночные крики… Хриплые крики охраны, стуки подносов во время приема пищи. И всегда и всюду – колючая проволока и высокие стены, одиночество и изоляция, и все пропитано жгучей ненавистью. Трейси превратилась в идеальную заключенную. Тело ее автоматически откликалось на все позывные тюрьмы: решетки около ее камеры поднимались с наступлением дня и опускались в конце, звонок на работу и сирена, говорившая об окончании работы. Тело Трейси действительно было телом идеальной заключенной в тюрьме, но разум был совершенно свободным и планировал побег. Заключенные не могли звонить за пределы колонии, им разрешалось ответить на два пятиминутных телефонных звонка.