Джонатан Нэсоу - Двадцать семь костей Страница 18

— Какие?

— Вы видели, как вашу тетю изнасиловали и убили? Вы чувствовали, что это была ваша вина? Что вы почувствовали, когда отец оттолкнул вас после всего, что вы испытали? Давайте поговорим об этом.

— Я не помню. Все было как в тумане. — На самом деле Льюис довольно долго оставался в комнате, гораздо дольше, чем это допускало нормальное чувство самосохранения. Групповое изнасилование его тети стало для маленького впечатлительного Льюиса первым опытом вуайеризма. Он не хотел, чтобы доктор Воглер слишком хорошо изучил его психику, и тем не менее понимал, что должен рассказать ему нечто особенное, поэтому решил отделаться историей об умирающем баране. — После того как Губ проиграл на выборах, он переехал из поместья губернатора — единственного дома, который я до той поры знал, — сюда, в поместье Апгардов на нашей старой семейной плантации сахарного тростника, которая в двадцатые годы была превращена в ферму. Теперь здесь выращивали коров и овец.

Большой дом был еще старше и просторнее поместья. Я пользовался здесь абсолютной свободой. Это был настоящий рай для меня, если не считать одного происшествия, которое до сих пор преследует меня в кошмарах.

Воглер оторвался от своего блокнота и ободрительно кивнул.

— Было Рождество. Я знал, что мне подарят новый велосипед, и встал пораньше, чтобы опробовать его. Я проезжал мимо загона для овец, когда увидел барана, который шел по дорожке прямо мне навстречу. Я подумал, что барану не стоило выходить на улицу так рано, ведь по округе рыскают дикие собаки, поэтому решил вернуть его в загон и, возможно, получить похвалу если не от Губа, то хотя бы от мистера Утни — старшего по ферме.

С бараном было что-то не в порядке. Но я не мог понять, что именно. Он покачивался при каждом шаге, как будто был пьяным, а его грудь была розовой, словно кто-то измазал ее краской. Когда я подъехал поближе, то увидел, что произошло. До сих пор не могу понять, как это случилось — то ли по недосмотру пастуха, то ли в изгороди была дыра, — дикие собаки порвали барану горло.

Я замер и не сдвинулся бы с места, даже если бы мне под пятки положили горящие угли, а баран шел вперед, покачиваясь из стороны в сторону, его голова была низко наклонена, а большие коричневые глаза смотрели прямо на меня. В футах двух от меня его ноги подогнулись, как будто он хотел мне поклониться. Он не сводил с меня глаз, даже когда рухнул на землю.

С тех пор эти глаза стали моим наваждением. Они часто преследуют меня во сне. Иногда я вижу их на морде барана, и это еще ничего, иногда они появляются сами по себе, без тела, и это довольно страшное зрелище, но в самых жутких кошмарах я вижу их на человеческом лице. После этих снов я почти всегда просыпаюсь с криком.

У Пандера, насколько ему было известно, детей не было. Иногда он жалел об этом, но иногда, например, когда беседовал с родителями убитых детей, даже радовался, что так и не стал отцом. Он видел, какая боль была в их глазах, и сколько бы времени ни прошло после смерти ребенка, один только разговор на эту тему открывал старые раны. Как ни странно, иногда легче было допрашивать этих людей сразу после убийства, когда они еще пребывали в шоковом состоянии.

С того момента, как Пандер вошел в хижину, состоящую только из одной комнаты, прошел уже час, было выпито две чашки кофе из цикория, а он так почти ничего и не выяснил о Гетти. Он посмотрел на ее любимые платья, на кровать, где она спала, и на старую, потрепанную куклу на подушке. В двенадцать лет она решила, что уже взрослая, но все равно не могла уснуть без этой куклы, даже когда ложилась вздремнуть на пару часов. «Славные ночи», — вздохнула миссис Дженканс.

Зато Пандер смог узнать кое-что о матери Гетти, о жизни в Сахарном городе — осколке «третьего мира» на восточной оконечности великой американской империи — и особенно о Джулиане Коффи, выросшем на соседней улице. Пандер всегда подозревал, что Джулиан отчасти сделал себя сам; теперь он понял, почему и из каких материалов.

Чтобы добраться из Сахарного города в датский квартал, имевший четырехугольную форму и известный как Парламентский двор, нужно было минут пятнадцать подниматься по склону холма. Пандеру пришлось останавливаться дважды, чтобы перевести дух. Ему было стыдно, он злился, что позволил себе так раздобреть. Впервые он осознал, что вес, набранный им за последний год, и бутылки «Джима Бима», выпитые за все это время, стали первым шагом к его знакомству с собственным пистолетом.

«К черту отставку», — сказал он себе. Как только он расследует это дело, то снова найдет себе работу в полиции или в частном секторе, что больше подходит его возрасту.

За ленчем в «Короле Христиане» Джулиан рассказал Пандеру, что у них появился либо подозреваемый, либо еще одна потенциальная жертва: моряк-путешественник по имени Роберт Брэк. Время от времени его встречают на острове, и именно его абонентским ящиком в июле пользовался убийца. Его номер был указан в рекламном объявлении, которое отметил Текс Ванджер в журнале «Солдат удачи» за июль.

Сотрудница почты не знала, кто забирает почту Брэка. Возможно, что и не он сам — стена из стекла и металла с почтовыми ящиками находилась за углом от ее конторки. Но она разрешила полиции установить над ящиками камеру наблюдения, которая начнет работать, как только кто-нибудь вставит ключ в подозрительный ящик.

— Все, что нам нужно, — это видеокамера и человек, который смог бы ее настроить, — сказал Джулиан.

— Не смотри на меня, — отозвался Пандер. — Я не могу запрограммировать даже видеомагнитофон.

После ленча Джулиан с Пандером прошли во внутренний двор, вымощенный тесаными булыжниками, к моргу, который находился в подвале здания суда, чтобы посмотреть на трупы прежде, чем мистера Ванджера отправят в Майами. Тела хранились в воздухонепроницаемых мешках на выдвижных полках морозильной камеры.

Труп женщины находился на стадии сильного разложения, единственным видимым повреждением была отрезанная рука. На теле Ванджера, умершего шесть недель назад, виднелись следы побоев, но, как объяснил следователь, самые серьезные повреждения были уже нанесены после смерти, не считая нескольких синяков и отметин от веревки на запястьях и лодыжках (к сожалению, на трупе не осталось никаких тканевых волокон). И разумеется, у него также не было правой руки.

Пандер удивился, как чисто были отрезаны руки у погибших.

Но Джулиан сказал, что в этом нет ничего удивительного. Только не на острове, где мачете (мачет — на местном наречии) столь же распространены, как карманные ножи в Штатах. Люди регулярно затачивают лезвия мачете, чтобы с их помощью собирать урожай сахарного тростника, нарезать лучины или ловить на мелководье рыбу.

Остальную часть дня Пандер знакомился с материалами дела: результатами вскрытия, данными судебно-медицинской экспертизы, фотографиями тел, выброшенных прибоем, и снимком, где Гетти Дженканс лежала в импровизированной могиле.

Он покинул полицейский участок вместе с Джулианом в пять вечера. По дороге домой они остановились около начальной школы Апгарда, чтобы забрать внука Джулиана — Маркуса — с занятий в футбольной секции. Джулиан припарковал свой «мерседес» в желтой зоне, у ступенек школы. Пандер следовал за ним. Джулиан пересек поле, чтобы пообщаться с тренером, а Пандер присоединился к группе взрослых, наблюдавших через проволочную изгородь за тренировкой команды.

Тогда Пандер впервые заметил красивого мальчика-метиса в самом центре поля, с помощью которого проходили все подачи. Пандеру понадобилось около минуты, чтобы осознать, на что именно он смотрит. Сначала он подумал, что у него стало плохо с глазами.

Затем ребята рассредоточились, и стало очевидно: у мальчика не было рук. Его торс от плеч до талии напоминал гладкое тело дельфина.

— Только посмотрите на этого бедного маленького ублюдка, — прошептал Пандер, обращаясь в пустоту.

Стоявшая напротив женщина еврейского или итальянского типа, довольно хорошенькая в свои тридцать с небольшим, с кудрявыми, коротко остриженными волосами, повернулась к нему. Ее зеленые глаза гневно вспыхнули.

— Этот «бедный маленький ублюдок», как вы его назвали, — мой племянник! К тому же он лучший футболист на острове в группе младше одиннадцати лет. Так что, мистер, почему бы вам не взять свою жалость и не засунуть ее куда подальше?

Проведя утро со стариками в доме престарелых губернатора Клиффорда Б. Апгарда и весь день на тренировке в «Синей долине» (в эти выходные должен был состояться женский турнир по гольфу), Хоки поехала домой, чтобы принять горячий душ. И что самое главное, сделать это в полном одиночестве. Она всегда стеснялась раздеваться на людях — результат подросткового комплекса, возникший у нее еще в средней школе. Хоки созрела позже всех в классе, и другие девочки нещадно дразнили ее.