Эван Хантер - Молодые дикари Страница 18

Отец ответил: «С ним все в порядке, с ним все в порядке. Они ничего ему не сделали».

И, может быть, они действительно ничего не сделали. Но с этого дня он начал заикаться и заикался до тех пор, пока ему не исполнилось одиннадцать лет. Когда он стал юношей, заикание стало реже, но возвращалось всякий раз, как только что-нибудь расстраивало его, и тогда он снова вспоминал четвертое июля в Гарлеме с фейерверками, рвущимися вокруг него, с дьявольским адом у своих ног, над своей головой, вокруг себя.

Он поднялся по лестнице дома, где жила Мэри Ди Пэйс. Ее квартира находилась на четвертом этаже. Пружина для замка на ящике для бутылок с молоком была сбита, и замок свободно висел на дверце. Его первой мыслью, было, что в Гарлеме ВСЕ ЕЩЕ продолжают воровать молоко. Он мрачно усмехнулся. Люди могли изобрести искусственные спутники, чтобы запустить их в космос, могли послать ракеты на Луну, могли создать межконтинентальные баллистические снаряды, способные уничтожить города, а здесь, в Гарлеме, если вы не установите проволочный предохранительный крюк на дверцу ящика для молочных бутылок, с помощью которого его можно запирать изнутри вашей квартиры, молоко все равно украдут. Вздохнув, он постучал в дверь.

— Хэнк? — раздался ее голос.

— Да.

Дверь открылась.

— Привет, Хэнк, — сказала Мэри. — Входи.

Выражение ее глаз было усталым, а скорбные морщинки в уголках рта явно выдавали напряжение последних нескольких дней. Но тут же он понял, что она, как всякая женщина, преодолев ужас и состояние истерии, вызванные первоначальным потрясением, теперь с удивительным самообладанием готова была предстать перед тем, что ожидало ее впереди. В ее взгляде (а он знал этот взгляд, он часто видел его на лице Кэрин) было сочетание силы, достоинства и решимости. Этот взгляд испугал его. Это был взгляд тигрицы, охраняющей вход в логово со своими детенышами.

— Входи, Хэнк, — повторила она. — Я только что пришла. Я разговаривала с защитниками Дэнни... На этот раз не будет никаких сцен, — заверила она. — Я обещаю.

Он прошел за ней по короткому коридору в гостиную, обставленную мебельным гарнитуром, купленным в одном из магазинов на Третьей авеню. В одном углу комнаты на столике стоял телевизор. На единственном окне, которое открывалось в узкое, похожее на шахту пространство между домами, висели шторы. За окном спускалась пожарная лестница.

— Присаживайся, Хэнк, — пригласила Мэри. — Здесь не так уж плохо. Через это окно и окно в спальне напротив, которое выходит на улицу, немного продувает.

— Спасибо, — ответил он и сел на диван. Несколько минут царило неловкое молчание. Затем он сказал:

— У тебя неплохая квартира, Мэри.

— Не обманывай, Хэнк, — ответила она. — Я переехала сюда с Лонг-Айленда и знаю, что такое хорошая квартира.

— Почему вы вернулись в Гарлем, Мэри?

— Они сократили производство, и Джонни потерял работу. Мы скопили немного денег и, я думаю, мы могли бы продолжать там жить, но один из наших друзей открывал обувной магазин здесь, в Гарлеме, и предложил Джонни стать его компаньоном. Джонни решил, что нам следует принять предложение. Я тоже так думала. — Она покачала головой. — Тогда это казалось правильным решением. — Она помолчала. — Если бы мы могли предвидеть, если бы мы могли знать... Она не закончила фразу и погрузилась в молчание.

Он сидел, наблюдая за ней и гадая, действительно ли прошло первоначальное потрясение. Она вдруг подняла глаза, и какое-то время они смотрели друг на друга через широкую бездну прошедших лет. В течение нескольких минут ни один из них не проронил ни слова. Затем, словно борясь с внутренним тайным решением, Мэри спросила:

— Хочешь что-нибудь выпить?

— Нет, если это связано с какими-нибудь хлопотами. Я пришел только...

— Мне немного стыдно, Хэнк, — сказала она, опустив глаза, — я так вела себя в твоем кабинете. Я хочу извиниться.

— Мэри, нет необходимости...

— Такое... понимаешь, никогда не думаешь, что подобное может случиться именно с тобой. Все время читаешь об этом в газетах, но для тебя это ничего не значит. И вдруг это случается с тобой. С твоей семьей. С тобой. Требуется... требуется некоторое время, чтобы... осознать это. Так что... пожалуйста, прости за то, что я так себя вела. Я была сама не своя. Я просто... Она быстро встала. — У нас есть только виски и джин. Что ты предпочитаешь?

— Джин, — сказал он.

Она ушла на кухню. Он слышал, как она открыла дверцу холодильника, слышал дребезжание подноса со льдом. Вернувшись в гостиную, она подала ему бокал и села напротив него. Они не произнесли тоста, а молча пили маленькими глотками. Внизу, во дворе, кто-то загремел крышкой, закрывая мусорный бачок.

— Люди очень странные, не правда ли? — неожиданно сказала она. — Вот, например, двое людей, которые когда-то так хорошо знали друг друга, могут встретиться и... быть совершенно чужими. — С ее губ сорвался странный смех, выражавший смущение и горечь. — Странно, — повторила она.

— Я пришел сказать тебе...

— Мне хочется верить, что люди, которые когда-то значили что-то друг для друга... что, если ты знал кого-то очень хорошо... — Она молча боролась с какой-то мыслью, а затем сказала просто. — Ты очень много для меня значил, Хэнк.

— Я рад это слышать.

— Когда мы были детьми, ты... многое для меня сделал.

— Я?

— Да. Понимаешь, я всегда считала себя безобразной...

— Безобразной? Ты?

— Да, да. А затем появился ты, и ты считал, что я была очень красивой, и все время повторял мне это до тех пор, пока я не начала верить. Я всегда буду благодарна тебе, Хэнк.

— Мэри, из всех людей на земле ты едва ли принадлежишь к тем, кто может сомневаться в своей привлекательной внешности.

— Да, но я сомневалась. Я сомневалась.

Сейчас каким-то чудом создалась непринужденная обстановка. Наконец-то они перешагнули через разделявший их барьер времени и почувствовали себя легко и свободно, как это было раньше, когда они очень серьезно обсуждали большие и малые животрепещущие проблемы своей молодости. Оглядываясь назад, он испытывал особую нежность к этим двум юным существам, которые, держась за руки, разговаривали друг с другом доверительным шепотом. Люди, сидевшие сегодня здесь, в этой гостиной, мало походили на тех двух юных созданий, и все же он узнал их и почувствовал, как по его телу разлилась приятная теплота. На минуту он забыл, зачем пришел сюда. Сейчас важно было только то, что они снова могли говорить друг с другом.

— Ты тоже многое для меня сделала, — сказал он.

— Надеюсь, что это так, Хэнк. — Она помолчала. — Хэнк, позволь мне рассказать тебе, как все произошло, потому что... я всегда немного сожалела, что отправила тебе то письмо. Мне всегда было немного стыдно, что я выбрала такой трусливый путь, чтобы выйти из создавшегося положения. Знаешь... Понимаешь... Я надеюсь, ты понимаешь, что... я любила тебя?

— Я так думал. Но потом это письмо...

— По ночам я обычно лежала с открытыми глазами и пыталась представить, что ты делаешь. Не стреляют ли они в тебя? Не ранен ли ты? Не сбит ли твой самолет? Не взят ли ты в плен и не пытают ли тебя? Я часто плакала по ночам. Однажды ко мне зашла мать и спросила: «Мэри, Мэри, в чем дело?» И я ответила ей: «Может быть, он уже мертв?» А она сказала: «Ты дурочка, тебе следовало выйти за него замуж и взять от любви все, что можно, потому что любовь — это не что-то такое, что ты можешь найти на улице». И я снова начала плакать и молиться... Я никогда по-настоящему не была религиозной, несмотря на то, что меня воспитывали как католичку... Но я так молилась за тебя, Хэнк. Я молилась, чтобы ты остался цел и невредим, чтобы... ты вернулся ко мне. А затем я встретила Джонни.

— Да? — спросил он.

— Может быть, это покажется глупым, но я не стала бы с ним встречаться, если бы не ты. И я не полюбила бы его, если бы вначале не любила тебя. Только благодаря твоей нежности, твоей... любви ко мне, я смогла полюбить другого человека. Вот почему мое письмо было таким жестоким. Мне совсем не надо было писать его. Я должна была приплыть в Англию, приползти к тебе на коленях и благодарить тебя, целовать твои руки, Хэнк. Я не должна была посылать это письмо.

— Мэри, ты...

— И на днях в твоем кабинете я была страшно несправедливой к человеку, который был справедливым всю свою жизнь. Я понимаю, что это твоя работа. Я понимаю, что ты будешь ее выполнять так, как считаешь правильным. И сейчас я отношусь к этому с уважением. Я уважаю это так же, как я всегда уважала тебя. Я не смогла бы полюбить тебя, если бы ты был другим, и я не думаю, чтобы человек очень менялся. Ты все тот же, Хэнк.

— Я очень изменился, Мэри.

— Внешне! О да, ты не тот неловкий юноша, который однажды нарвал мне в парке цветов. А я не та рыжеволосая, худая, юная...

— Ты никогда не была худой! — запротестовал он.