Самый жаркий день лета - Абдулла Киа Страница 19

Когда мама умерла, коронер признал ее смерть суицидом. Лейла помнила, как назначенный муниципалитетом психотерапевт не разрешал ей говорить, что мать совершила самоубийство, поскольку это звучало как преступление. Лейла только злилась. Разве не преступление обречь собственных детей на выживание без чьей-либо помощи?

Лейла допила остатки вина. Как трагично и глупо сложилась жизнь, подумала она. Они были детьми без матери, а теперь стали матерями без детей. Эта мысль будто парализовала ее, и она рухнула на диван, не в силах пошевелиться. Через несколько минут, а может быть, часов она расстегнула пуговицы на юбке, стянула ее через ноги и повесила на спинку. Завернувшись в декоративное покрывало, Лейла провалилась в болезненную полудрему. Завтра надо найти психотерапевта для Ясмин. Она знала одного специалиста. Он поможет сестре, и та справится с горем.

Ясмин глядела на отпечатки на обоях: крошечная ладонь новорожденного, красная смазанная полоса с его первого дня рождения, еще два отпечатка — двухлетнего и трехлетнего ребенка. Единственные следы Тоби, оставшиеся в комнате. Когда они с Эндрю ремонтировали комнату перед рождением Макса, только с этим воспоминанием о первенце Ясмин не решилась расстаться.

Она часами глядела на отпечатки, с тех пор как ушел тот детектив. Ясмин слышала, как они с мужем перешептывались в коридоре, и знала, что на самом деле гость спрашивал: «У вашей жены все в порядке? Или она свихнулась от горя?» Она понимала, что ее стремление закрыться ото всех нервирует окружающих, но иногда нужно сбросить с себя груз социальной ответственности и направить все силы на поддержание самой себя. С какой легкостью тот мужчина задавал вопросы, которые сотрясали основы ее мироздания! Такой крупный, неотесанный, крепкий, он не мог даже представить себе, что она пережила. Эндрю лучше нее справился с трагедией, запрятав ужас тех лет в несколько аккуратных предложений и виртуозно скрывая боль за безличными предложениями: «Нам сказали, что… врач объявил, что…»

В вихре воспоминаний Ясмин уже не знала, кого из сыновей оплакивать. Жизнь Тоби была короткой и болезненной, она во многом состояла из страданий. Ясмин помнила, как доктор, поставивший диагноз, рекомендовал им не читать про симптомы. От его напряженного тона кровь застыла в жилах. Дома Ясмин окунулась в интернет, пытаясь понять, что ее ждет, но ни форумы, ни медицинские библиотеки, ни картинки не смогли подготовить ее к грядущему. Кожа Тоби была такой уязвимой, что начинала кровоточить от любого неосторожного прикосновения. Даже швы нижнего белья оставляли на ней открытые раны. Мальчик не мог нормально есть, поскольку заболевание сказалось и на слизистой: во рту у него тоже постоянно были болезненные волдыри. Худшим испытанием стали воспаленные слезные железы: ребенок неделями лежал в темной комнате, ослепнув, невидимый и неприкасаемый, не в силах пережить свой страх, не в силах понять, почему мама не может его утешить. Те годы были кошмаром наяву, и Ясмин смогла пережить его только потому, что кошмар стал для нее обыденной реальностью. Ощущение ужаса не покидало ее и после смерти Тоби, и лишь рождение здорового Макса изгнало страх. И вот она лишилась и второго сына, тоже по нелепому стечению обстоятельств. Ясмин не понимала, как пережить новый удар. Даже непрекращающееся оцепенение служило плохим убежищем.

Снаружи копошился Эндрю, раздосадованный визитом полицейского. Ясмин понимала, чего опасается муж. Однажды после смерти Тоби она наглоталась таблеток перед воскресной ванной. Эндрю нашел ее без сознания в давно остывшей воде. Что было дальше, Ясмин помнила смутно: молочно-белая вода ванны, точь-в-точь как та, в которой они нашли маму; Эндрю неуклюже сушит ей волосы, пытаясь перекричать шум фена; боль в животе, которая пронзила нутро с такой силой, что хотелось прекратить ее любым способом. Ясмин очнулась на больничной койке и сразу наткнулась на взгляд мужа. «Я не хотела! — воскликнула она. — Я не пыталась покончить с собой!» Эндрю ей не поверил. Он крепко, до боли, схватил ее за руку и умолял больше так не делать. Потом муж сломался и зарыдал, уткнувшись лицом ей в живот, будто напуганный ребенок. Ясмин хотела накричать на него, потому что ее заполняла собственная боль и не было сил утешать еще и Эндрю. И даже когда она заставила себя погладить мужа по голове, она сделала это грубо, напряженно, будто обвиняя его в том, что он не может поддержать ее и сам распустил нюни. Это она мать, она выносила Тоби в своем теле, она совершила путешествие на грань жизни и смерти, вернувшись оттуда с победой. Это ее право — рыдать в отчаянии. Это ее боль.

Ясмин начала укорять мужа за эту минуту слабости, за трясущиеся губы и слезы. Даже применила запрещенный прием: «Ты никогда не вел себя как девчонка!», удовлетворившись ядом в ответном взгляде Эндрю. После этого он уже никогда не расслаблялся, сжимая зубы всякий раз, когда незнакомцы заговаривали о смерти. И когда бы супруги ни глядели друг другу в глаза, вместо поддержки они чувствовали лишь вину друг перед другом.

Ясмин, прежде живая и веселая, закрылась и стала холодна, их брак был на грани распада. Но потом пришла радость — и страх — от второй беременности. Облегчение, когда сын родился здоровым. Медленное исцеление. За годы, проведенные с Максом, Ясмин сумела вернуть себя прежнюю: простые радости, простые мечты. А теперь? Новая, но знакомая трагедия. Сколько один человек способен вынести, думала она, прежде чем решит покончить со всем разом?

Глава 6

Лужайки в парке Виктория пожухли от многодневной жары. Лейла замедлила шаг, чувствуя, как сухие травинки царапают кожу на лодыжках. Солнце было уже высоко, и стайки детей бегали под старым фонтаном, вереща от удовольствия. Зря она пришла сюда утром в субботу, когда в парк стекаются семьи с детьми. Лейла с трудом осознавала, где она, — все ее внимание занимали липнущая к телу футболка и грязные волосы. Жалкое подобие того профессионала, что вышел из офиса в понедельник.

Лейла жалела, что не позволила Уиллу остаться в тот день. А лучше — на всю неделю. Пусть эта болезненная связь не приведет ни к чему хорошему, но, по крайней мере, присутствие мужа принесло бы значительное облегчение. Минувшей ночью она вздыхала и ворочалась до пяти утра, пока наконец не погрузилась в вязкое забытье, полное несуразных снов. Сегодня Лейла заставила себя выйти на пробежку, но не ожидала, что ей будет так сложно просто находиться на улице. Все звуки вокруг казались оглушающими: звонкая мелодия из колонок фургона с мороженым, резкий визг ребенка вдалеке. Ей хотелось приглушить все звуки вокруг, прикрутить громкость на минимум.

Лейла переместилась к розарию, в котором обычно было поспокойнее: родители старались не отпускать детей одних играть между колючих розовых кустов. Заняв скамейку, Лейла попыталась привести мысли в порядок: будто мотылек на свет, они упорно стремились к одному-единственному моменту. Лейла помнила, как оставила в то утро машину. В тот момент, когда она захлопнула дверцу «мини-купера», жизнь изменилась до неузнаваемости. Лейла сжалась от ощущения вины, потом похолодела от страха. А вдруг ее признают виновной? За этим последовал более трудный вопрос: «Разве я этого не заслуживаю?» Так или иначе, она оставила Макса в машине. Так или иначе, убила его. Не в состоянии усидеть с этой мыслью, Лейла вскочила, будто пытаясь стряхнуть ее с себя.

Она побрела в сторону Лористон-роуд мимо маленьких аккуратных магазинчиков с фермерскими товарами и стильных кафе со столиками в тени полосатых навесов. Она дошла до любимого заведения, небольшой чайной всего на шесть столиков. Остановившись у витрины, Лейла долго изучала свое отражение. Вывеска «Медный чайник» делила ее лицо пополам, и Лейла сместилась в сторону, проверяя, достаточно ли аккуратно выглядит, чтобы зайти. И тут замерла, привлеченная движением по ту сторону окна. Угловой столик, приставленный к скамейке с подушками, был занят парой: ее зять Эндрю сидел с какой-то женщиной. Такая же миниатюрная и мягкая, как Ясмин, она была гораздо светлее, с почти белыми волосами, чуть тоньше — и младше на несколько лет. Женщина в стильной лиловой блузке с серой юбкой положила руку на запястье Эндрю: медленное движение на грани чувственной ласки. Эндрю, явно взвинченный, отстранился. С грустной улыбкой собеседница снова поймала и сжала его руку.