Дэниел Силва - Посланник Страница 2

«Я выросла главным образом в Торонто».

«А раньше?»

«В Аммане – там я была совсем маленькой. Потом год в Гамбурге. Я палестинка, профессор. Мой дом в чемодане».

Массуди неожиданно свернул с Уоберн-плейс в клубок боковых улочек в районе Сент-Панкрас. Сделав несколько шагов, он пошел медленнее и оглянулся. Мужчина в клеенчатом плаще пересек улицу и следовал за ним.

Он ускорил шаг, сворачивая то вправо, то влево. Тут ряд домов с конюшнями, а тут многоквартирные дома, а тут пустая площадь, усыпанная опавшими листьями. Массуди ничего этого почти не видел. Он старался не терять ориентации. Он довольно хорошо знал главные улицы Лондона, а вот боковые улицы были для него тайной. Массуди плюнул на правила своей профессии и периодически оглядывался. И всякий раз тот мужчина, казалось, на шаг-два приближался к нему.

Профессор дошел до перекрестка, посмотрел налево и увидел Юстон-роуд, по которой ехал транспорт. Он знал, что на противоположной стороне станции метро «Кингс-роуд» и «Сент-Панкрас». Он свернул в этом направлении, затем две-три секунды спустя оглянулся. Мужчина завернул за угол и шел за ним.

Массуди побежал. Он никогда не был атлетом, а годы занятий наукой лишили его тело выносливости. Вес компьютера в портфеле тянул профессора вниз и при каждом шаге бил по бедру. Он прижал его локтем, а ремень взял другой рукой, но из-за этого бег его стал этаким неуклюжим галопом, еще больше замедлившим его продвижение. Он подумал было отделаться от груза, но вместо этого лишь крепче прижал его к себе. Попав не в те руки, компьютер становился кладом информации. Персоналии, фотографии наблюдения, линии связи, банковские счета…

Споткнувшись, Массуди остановился на Юстон-роуд. Бросив взгляд через плечо, он увидел, что преследователь упорно идет за ним, держа руки в карманах и опустив глаза. Профессор посмотрел налево, увидел пустой асфальт и сошел с тротуара.

Рев гудка на грузовике был последним, что услышал аль-Массуди. От удара портфель сорвался с его плеча. Он пролетел, несколько раз перевернувшись над дорогой, и с тяжелым стуком упал на асфальт. Мужчине в клеенчатом плаще даже не пришлось ускорять шаг – он просто нагнулся и поймал компьютер за ремень. Ловко перекинув его через плечо, он перешел через Юстон-роуд и вместе с пассажирами, возвращавшимися домой, вошел на станцию «Кингс-роуд».

Глава 2

Иерусалим

На заре портфель добрался до Парижа, а в одиннадцать часов его внесли в неприметное здание на бульваре Царя Саула в Тель-Авиве. Там были наспех просмотрены личные вещи профессора, а на память его компьютера набросилась целая команда технических магов. В три часа дня первый пакет разведданных был отправлен в кабинет премьер-министра в Иерусалиме, а в пять большой конверт с наиболее тревожным материалом поехал в глубине бронированного лимузина «пежо» на Наркисс-стрит, тихую зеленую улицу недалеко от торгового центра имени Бена Иегуди.

Машина остановилась перед небольшим многоквартирным домом номер 16. С заднего сиденья из нее вылез Ари Шамрон, дважды бывший начальником израильской разведслужбы, а теперь являвшийся чрезвычайным советником премьер-министра по всем вопросам безопасности и разведки. Рами, черноглазый начальник его личной охраны, молча двинулся за ним по пятам. За свою долгую и бурную карьеру Шамрон приобрел множество врагов, и из-за запутанной демографии Израиля многие из них находились в опасной близости. Поэтому Шамрон даже в своей похожей на крепость вилле на Тивериадском озере всегда был окружен охраной.

Он приостановился на садовой дорожке и посмотрел вверх. Перед ним было здание из иерусалимского известняка в три этажа высотой, перед которым рос большой эвкалипт, отбрасывавший приятную тень на балконы фасада. Ветви дерева качал первый прохладный осенний ветер, а из распахнутого окна на третьем этаже шел резкий запах краски.

Войдя в вестибюль, Шамрон взглянул на почтовый ящик квартиры номер три и увидел, что на нем нет фамилии. Он стал медленно подниматься по лестнице. Был он низкорослый и одет как всегда – в брюках цвета хаки и потертой кожаной куртке с разрезом на правой груди. Его лицо было исполосовано глубокими морщинами, а седые волосы коротко острижены. Кожа на руках была тонкая и в печеночных пятнах; при этом казалось, будто он занял руки у куда более крупного мужчины. В левой он держал конверт.

Когда Шамрон дошел до площадки третьего этажа, то увидел, что дверь в квартиру приоткрыта. Он уперся в нее пальцами и осторожно толкнул. Квартира, в которую он вошел, была когда-то тщательно обставлена красивой еврейкой итальянского происхождения, обладавшей безупречным вкусом. Теперь ни мебели, ни красавицы итальянки уже не было и квартира превратилась в студию художника. Не будучи художником, Шамрон внес поправку: Габриэль Аллон был реставратором, одним из четырех наиболее престижных реставраторов в мире. Он стоял сейчас перед огромным полотном, на котором был изображен мужчина в окружении больших хищных кошек. Шамрон тихо опустился на измазанный краской табурет и какое-то время наблюдал за работой. Его всегда озадачивала способность Габриэля подражать манере старых мастеров. Шамрону это всегда казалось трюкачеством, одним из талантов Габриэля, который можно использовать, как, например, его знание языков или умение переместить «беретту» с бедра в прицельное положение за то время, какое большинству людей требуется, чтобы ударить в ладоши.

– Сейчас полотно выглядит, конечно, лучше, чем когда прибыло сюда, – сказал Шамрон, – но все равно я не могу понять того, кому захотелось бы повесить такую картину в доме.

– Она и не будет в частном доме, – сказал Габриэль, поднося кисть к полотну. – Это музейная вещь.

– Кто написал ее? – резко спросил Шамрон, словно допрашивал человека, подложившего бомбу.

– Аукционная фирма «Бонэмс» в Лондоне считала, что это был Эразмус Квеллиниус. Возможно, Квеллиниус сделал грунтовку, но мне совершенно ясно, что заканчивал Рубенс. – Он провел рукой по холсту. – Его мазки видны всюду.

– И в чем разница?

– Разница миллионов в десять фунтов. Джулиан неплохо заработает на этом.

Джулиан Ишервуд продавал в Лондоне произведения искусства и время от времени оказывал услуги израильской разведке. Длинное название конторы Ишервуда имело очень мало общего с его настоящей работой. Шамрон, Габриэль и им подобные называли это просто Конторой.

– Надеюсь, Джулиан заплатит по справедливости.

– Он заплатит мне за реставрацию плюс небольшую компенсацию с продажи.

– И сколько это будет в целом?

Габриэль ткнул кистью в палитру и возобновил работу.

– Нам надо поговорить, – сказал Шамрон.

– Так говорите.

– Я не намерен говорить с твоей спиной.

Габриэль повернулся и посмотрел на Шамрона сквозь увеличительные линзы на козырьке.

– И я не стану с тобой разговаривать, пока на тебе это оборудование. А то у тебя такой вид, будто ты возник из моего кошмарного сна.

Габриэль нехотя положил палитру на рабочий стол и снял козырек с увеличительными линзами, скрывавший глаза поразительного изумрудного цвета. Он был ниже среднего роста и поджарый, как велосипедист. У него были высокий лоб, узкий подбородок и словно вырезанный из дерева длинный острый нос. В коротко остриженных волосах пробивалась седина на висках. Это из-за Шамрона Габриэль стал реставратором, а не одним из лучших художников своего поколения – потому и на висках у него за одну ночь появилась седина, когда ему едва исполнилось двадцать. Шамрон был офицером разведки, избранным Голдой Мейр, чтобы выследить и прикончить участников массового убийства в Мюнхене в 1972 году, и многообещающий молодой студент-художник по имени Габриэль Аллон был у него главным стрелком.

Габриэль потратил несколько минут на то, чтобы вычистить свою палитру и вымыть кисти, а затем прошел на кухню. Шамрон сел там за маленький столик и, дождавшись, когда Габриэль повернется к нему спиной, поспешно закурил одну из своих пахучих турецких сигарет. Габриэль, услышав знакомый «клик-клик» старой зажигалки Шамрона, в отчаянии указал ему на Рубенса, но Шамрон лишь отмахнулся и вызывающе поднес сигарету к губам. В комнате воцарилась безмятежная тишина, пока Габриэль наливал в чайник воду из бутылки и сыпал кофе во французский кофейник. А Шамрон довольствовался тем, что слушал шум ветра в эвкалиптах в саду. Будучи человеком нерелигиозным, он отмечал течение времени не по еврейским праздникам, а по природным циклам – день начала дождей, день появления диких цветов в Галилее, день возвращения холодных ветров. Габриэль умел читать его мысли. «Снова осень, а мы по-прежнему здесь. Уговор ведь не был отменен».

– Премьер-министр хочет получить ответ. – Взгляд Шамрона был по-прежнему устремлен на заросший маленький садик. – Он человек терпеливый, но до бесконечности ждать не станет.