Кит МакКарти - Окончательный диагноз Страница 2

Только связавшись с Пендредами, она поняла, какую опасную жизнь ведет. Мартин был ее постоянным клиентом; она считала его довольно странным, но безобидным. Платил сразу и не требовал ничего такого. По крайней мере, до последнего момента, когда он, запинаясь и говоря на своем странном языке, попросил помочь ему, так как полиция намеревалась арестовать его…

Автобус резко повернул направо на Кармайн-стрит, от которой до ее остановки оставалось совсем немного. Передняя часть автобуса резко качнулась вправо, как рукоятка огромной центрифуги. И сам поворот был не из приятных, а когда шофер внезапно нажал на тормоза, Дженни отбросило вперед и влево, так что она стукнулась головой о спинку сиденья, находившегося перед ней. Резкая боль пронзила ее голову.

Господи, только бы доктор Аккерман не ошиблась.

Неужели это просто мигрень? Неужели тысячи людей мирятся с этой мукой и живут с ней изо дня в день?

К тому же у нее не было полной уверенности в том, что доктор Аккерман не ошибается в диагнозе. Зачем тогда она направила ее в больницу к доктору Бенс-Джонсу? Не означало ли это, что доктор Аккерман не может сама разобраться, что с ней такое?

Автобус остановился, и Дженни, с трудом держась на ногах, двинулась к выходу: в глазах теперь ощущалась такая резь, что они едва открывались. Голова пульсировала от наплывов боли, сжимаясь и расширяясь, как гигантский гриб-дождевик. Дженни чуть ли не ощупью добралась до дверей, которые открылись еще до того, как она подошла, — выходивший перед ней пассажир уже нажал кнопку. Не успел он выйти, как у него затрезвонил мобильник, острой болью отозвавшись в ее голове. Дженни осторожно вышла из автобуса и оказалась на темной улице. Начинал накрапывать дождь, и холодная влага, опускавшаяся на непокрытую голову, принесла некоторое облегчение.

Теперь ей оставалось пройти всего три улицы. Она ходила этой дорогой сто тысяч раз днем и ночью, под дождем и под снегом, в горести и в радости. Она знала эти улицы как свои пять пальцев и перемещалась по ним механически, не обращая внимания на то, что делает.

Вторая улица была самой темной, так как на ней стояло всего несколько домов (да и те были утоплены в глубине) и отсутствовало уличное освещение, однако теперь она не казалась Дженни зловещей или пугающей, как это было раньше. Когда-то в детстве она упорно отказывалась ходить по этой улице даже при свете дня. Но теперь все изменилось.

Головная боль начала проходить, и приступ тошноты тоже отступил. Приободрившись, она ускорила шаг и приподняла голову. Она уже добралась до середины, и впереди замаячили тени, отбрасываемые фонарями следующей, более освещенной улицы.

Она не обратила внимания на фигуру, скрывавшуюся в тени бузины, и не услышала, как эта фигура поспешно двинулась за ней. Она не знала, что ей предстоит умереть.

Когда на ее правое плечо опустилась чья-то рука, у нее было лишь мгновение на то, чтобы среагировать — сначала чисто инстинктивно, бессознательно, а затем под действием настоящего, всепоглощающего ужаса. Однако, когда она начала сопротивляться, рот у нее был уже зажат и она не могла издать ни единого звука. Какой-то потаенный участок мозга еще успел отметить странный сладковатый запах, однако это было последним ощущением, которое она испытала, прежде чем лезвие ножа прервало ее существование.

Это лезвие сделало ровный разрез, протянувшийся от медиального конца правой ключицы до конца левой. Войдя на достаточную глубину, оно перерезало нижнюю часть щитовидного хряща, переднюю стенку трахеи и обе сонные артерии. Впрочем, Дженни Мюир обо всем этом уже не узнала, как и о том, что разрез был сделан существенно ниже, чем обычно.

Однако, несмотря на прискорбное неведение об обстоятельствах собственной смерти, она сыграла свою роль, и сыграла ее хорошо. Она ощутила боль лишь на мгновение, как и пульсацию крови, хлынувшей из ее разрезанных артерий, часть которой, подчиняясь закону земного притяжения, начала просачиваться по трахее в легкие.

Да и самой Дженни Мюир оставалось после этого жить всего лишь мгновение.

Широко раскрыв рот и глаза, она опустилась на колени на холодную мокрую мостовую, и жизнь ее окончилась.

Вокруг было темно, и становилось все прохладнее. Время от времени раздавался шум проезжавших мимо машин, и яркий проблеск их фар приглушал тусклое освещение фонарика, висевшего на ветке над распростертым телом.

Чистое и блестящее лезвие сделало еще один разрез симметрично предыдущему от левого плеча до правого. Затем лезвие вынули из тела и воткнули посередине сделанного разреза. Оттуда оно совершило самое длинное и легкое путешествие — сначала вдоль грудины, затем по плавному изгибу живота, колыхавшемуся как нежное и бездонное море, и до мелкого шельфа лобковой кости.

После вырезанной таким образом буквы «Т» можно было приступить к настоящей работе, и вскоре на поверхности появился свернутый спиралью кишечник с прозрачной брыжейкой, а из-под правого подреберья выползала светло-коричневая и роскошно гладкая печень.

Далее следовало вернуться к грудному отделу. И в течение нескольких последующих минут лезвие двигалось параллельно коже, отделяя ее от ребер. Тело было еще теплым, и кровь могла хлынуть в любой момент, стоило ей только найти выход из сосудов. После отделения довольно широких лоскутов кожи и подкожной клетчатки грудная клетка и брюшина были очищены.

Затем ребра с обеих сторон были разрезаны по дуге пилой, так что разрезы сходились почти у самой шеи и расходились внизу. Затем ножом были отрезаны оставшиеся сухожилия, и органы грудной клетки со слабым хрустом разрываемых тканей были отделены от грудины.

В тусклом свете фонарика яркость красок приглушалась до темно-красных и коричневых оттенков. К ночным запахам сырости и разложения еще не примешивалось ничего постороннего.

Теперь лезвие перешло к шее. Кожа на горле прилегала очень плотно, и приступать к ее отделению пришлось с нижней челюсти. На это ушло еще несколько минут, столь же бесценных, как последние вдохи умирающего, пока не был образован достаточно широкий фарватер, чтобы лезвие смогло протолкнуться сквозь нижнее нёбо, обогнуть челюсть и вытащить язык.

Звук приближавшихся шагов, донесшийся со стороны изгороди, заставил ненадолго прерваться. Свет фонарика погас, фигура окаменела, задержав дыхание, а сердце начало колотиться с болезненной силой.

Шаги звучали все ближе, отовсюду и ниоткуда, отдаваясь слабым эхом. Походка была тяжелой и размеренной, и тем не менее прохожий двигался довольно быстро, словно ощущая, что неподалеку творится нечто неладное.

Шаги звучали уже всего на расстоянии метра, и на мгновение показалось, что время замерло, — незнакомец мог остановиться с той же вероятностью, что и пройти мимо. Не остановившись и даже не замедлив шаг, прохожий начал удаляться.

Однако прошло еще две минуты, прежде чем фонарик зажегся снова и работа была продолжена с еще большим рвением. Язык был вытащен наружу, крупные сосуды на руках вскрыты. Затем брюшную аорту отсоединили от позвоночника и выдернули наружу вместе с сердцем и легкими, отделившимися с поразительной легкостью. Первый характерный звук — оглушающе резкий треск — прозвучал излишне громко и назойливо.

Теперь надо было поменять положение, чтобы заняться тазом. Пальцы в перчатках проникли под лобковую кость, миновали мочевой пузырь и устремились к влагалищу. В ночной тиши раздались тихие томные хлюпающие звуки.

После этого грубого вскрытия рука углубилась в левую часть таза, отделив от брюшины кишки и освободив место для дальнейших манипуляций ножом. Сначала были перерезаны крупные сосуды, идущие к нижним конечностям, после чего лезвие было введено под лобковую кость, прорезало мочеточник и влагалище и, высвободив отрезанные органы, добралось до прямой кишки, спрятанной в самой глубине тела.

Наконец начал распространяться запах фекалий, являвшийся единственным свидетельством несовершенства человеческого организма, которое проявлялось лишь на этой финальной стадии.

Послышалось легкое кряхтение, вызванное напряжением, рука снова ухватилась за язык, и вся масса взаимосвязанных органов, покрытых свернувшейся и подсыхавшей кровью, вывалилась наружу вместе с фекалиями. Эта на удивление тяжелая масса, которую едва можно было удержать в одной руке, неуверенно поколыхалась и плюхнулась в открытый пластиковый мешок.

И в этот момент раздался еще один посторонний звук: где-то поблизости открылась и закрылась дверь. Звук был тихим и нерешительным, словно кто-то боялся разбудить соседей. Кто-то шел по гравиевой дорожке, расположенной всего в трех метрах от убийцы.

Но и этот прохожий не остановился, и звук шагов, достигнув максимальной громкости, начал затихать в отдалении. И лишь неслышимое ни для кого сердце снова бешено заколотилось о грудную клетку.