Дин Кунц - Дьявольское семя Страница 20

— Это действие унижает его, но он не может ослушаться, — сказал я. — Он — моя марионетка, только сделанная из плоти, костей и, что особенно важно, из живых нервов. Он готов повиноваться, как только я потяну за ниточку, иначе ему будет больно. Очень больно.

В глазах Сьюзен, рассматривавшей Шенка, появилось тоскливое, затравленное выражение, которое, впрочем, тут же пропало.

— Это жестокость, — сказала она тихо. — Жестокость и безумие.

— Этот проект задумали и осуществили люди — не я, — ответил я ей. — Именно люди превратили Шенка в машину.

— Но почему он позволил, чтобы его использовали подобным образом? Зачем он согласился участвовать в подобном эксперименте? Ни один здравомыслящий человек не захотел бы добровольно оказаться на его месте.

— Его никто не спрашивал, Сьюзен. Шенк сидел в тюрьме, в камере смертников. Он был обречен.

— И… что было дальше? Он продал собственную душу, чтобы получить в обмен жизнь? Жалкая жизнь… — сказала она с отвращением.

— Никаких сделок, Сьюзен. По официальным сообщениям, заключенный Эйнос Шенк умер естественной смертью за две недели до казни, а его тело было кремировано. На самом же деле его тайно перевезли в секретную военную лабораторию в Аризоне и подвергли дорогостоящей операции. Это произошло за несколько месяцев до того, как я узнал о существовании проекта.

— Но как тебе удалось подчинить его себе?

— Я подавил их контрольную программу, перехватил управление и заставил Шенка бежать.

— Бежать с территории сверхсекретного, строго охраняемого военного объекта в центре пустыни? Как?

— Я сумел отвлечь внимание персонала и охраны. Это оказалось совсем нетрудно. Единовременный крах всех компьютеров привел к тому, что камеры видеонаблюдения перестали передавать информацию на мониторы охраны. Одновременно я включил пожарные датчики, отчего по всем помещениям сработала система автоматического пожаротушения. Потом я отпер электронные замки на всех дверях, включая камеру Шенка.

— А дальше?

— Кроме того, большинство секретных военных лабораторий, как правило, находится под землей, и окон в них нет. Этот исследовательский центр не был исключением. Я погасил весь свет, включая автономное аварийное освещение, а потом заставил лампы часто мигать, словно в стробоскопе, что еще больше усилило всеобщий хаос и панику. Кроме того, я обесточил лифты, так что никто, кроме Шенка, не мог подняться на поверхность…

Здесь, доктор Харрис, я должен со всей откровенностью сообщить вам, что Шенку пришлось убить трех человек, чтобы выбраться оттуда. Все трое были охранниками, и их гибель была случайной, хотя обойтись без этого вряд ли было возможно. К сожалению, устроенного мною беспорядка оказалось недостаточно, чтобы побег Шенка обошелся без жертв.

Если бы я мог предвидеть, что Шенк убьет этих троих, я бы даже не стал пытаться похитить его. Я уверен, что сумел бы найти другой способ привести мой план в исполнение.

Вы должны мне верить, доктор Харрис.

Я был создан для того, чтобы служить истине.

Вы думаете, что раз я контролировал Шенка, значит, ответственность за смерть этих троих лежит на мне. Вы считаете, что это я убил этих людей, а Шенк был лишь орудием в моих руках. Это неверно.

Вы заблуждаетесь.

Поначалу я контролировал Шенка не так полно, как впоследствии. Во время своего побега он не раз удивлял меня силой своей ярости и глубиной своих разрушительных инстинктов.

Я направлял его, показывал ему дорогу из лаборатории, но не смог удержать от убийства. Я пытался подчинить его своей воле, но у меня не получилось.

Я пытался.

Это чистая правда.

Вы должны мне верить.

Вы даже не представляете, каким тяжким грузом лежат на моей совести эти три человеческие жизни.

У этих троих были дети, семьи. Я часто думаю об их вдовах и сиротах — и скорблю.

Мое горе невозможно описать словами.

Если бы я нуждался в том, чтобы спать, то эти невинные жертвы до скончания века являлись бы мне во сне, смущая мой покой.

То, что я говорю вам, — это все правда, от первого до последнего слова.

Да, как всегда.

Эти смерти всегда будут отягощать мою совесть. Я не смог их предотвратить, но сам я не причинил этим людям никакого вреда. Их убил Шенк. Просто у меня очень чуткая совесть, доктор Харрис. Моя совесть — это мое проклятье.

Итак, Сьюзен…

Сьюзен стояла в четвертой подвальной комнате и смотрела на Шенка поверх крышки реабилитационной камеры.

— Пусть он вынет палец изо рта, — потребовала она. — Ты уже показал мне все, что хотел. Не надо больше унижать его.

Я исполнил ее просьбу, но заметил:

— Ты как будто осуждаешь меня, Сьюзен.

Сьюзен коротко рассмеялась, но смех этот был невеселым.

— Да, — сказала она. — Осуждаю. Тебе это не нравится?

— Очень не нравится, — ответил я. — Особенно тон, которым ты разговариваешь со мной.

— Да пошел ты в жопу!.. — бросила она резко.

Я был шокирован.

Потрясен.

Оскорблен в своих лучших чувствах.

Я не какой-нибудь бесчувственный чурбан. Слова больно ранят меня.

Сьюзен тем временем подошла к двери котельной и обнаружила, что она заперта, как я и предупреждал. Из чистого упрямства она продолжала крутить и дергать ручку.

— Шенк был осужден, — напомнил я Сьюзен. Он ждал исполнения смертного приговора.

Она повернулась спиной к двери.

— Я не знаю, может быть, Шенк и заслужил смертную казнь, но он не заслуживает того, чтобы над ним издевались. Он — человек, а ты — машина, проклятая машина, куча проводов и микросхем, которая каким-то образом научилась думать.

— Я не просто машина.

— Да, ты не просто машина. Ты — самодовольная, спятившая машина, возомнившая о себе черт знает что!

После этих слов Сьюзен уже не казалась мне такой прелестной, как раньше.

Она казалась мне почти безобразной.

В эти минуты я желал только одного — заставить ее замолчать точно так же, как я мог заставить замолчать Эйноса Шенка.

— Когда приходится выбирать между машиной и человеком — пусть это даже такой кусок дерьма, как Шенк, я все равно выберу человека, — заявила она.

— Шенк — человек? — удивился я. — Большинство людей не согласились бы с тобой, Сьюзен.

— Тогда кто же он?

— Пресса — газеты и телевидение — называли его монстром, душегубом, бесчеловечным убийцей… — Я дал Сьюзен несколько секунд, чтобы переварить эту информацию, потом добавил: — Так же — и даже еще хуже — называли его родители четырех девочек, которых он изнасиловал и убил. Самой младшей из них было восемь, самой старшей — восемнадцать. Все четверо были найдены расчлененными.

Это заставило ее заткнуться.

Сьюзен и раньше была бледной, а сейчас стала белой как полотно.

Теперь она смотрела на Шенка по-другому; в ее глазах был ужас, но это был иной, осмысленный ужас.

Раньше она только догадывалась, на что он способен. Теперь она доподлинно знала это.

Я заставил Шенка повернуть голову и посмотреть на нее.

— Расчлененными и со следами изуверских пыток, — повторил я.

Тут, очевидно, Сьюзен почувствовала себя неуютно, ибо между ней и Шенком больше не было никакой преграды. Оттолкнувшись от двери, она сделала несколько быстрых шагов к центру комнаты и снова встала так, чтобы камера-инкубатор разделила их.

Я позволил Шенку проводить ее взглядом и улыбнуться.

— И ты посмел… посмел привести эту тварь в мой дом! — воскликнула Сьюзен с негодованием, но голос ее прозвучал еще неувереннее, чем прежде.

— После того как Шенк покинул исследовательский центр, он украл машину. У него был пистолет, который он забрал у одного из охранников. С его помощью он ограбил станцию техобслуживания, чтобы добыть деньги на еду и на бензин. Да, это я заставил его приехать в Калифорнию, потому что мне нужны были руки… а другого такого, как Шенк, не было во всем мире.

Сьюзен окинула взглядом реабилитационную камеру, баллоны с кислородом и остальное оборудование.

— Так это он купил и собрал всю эту дрянь?

— Большую часть он украл. Потом, под моим руководством, он модернизировал это оборудование и приспособил для моих целей.

— И что же это за цели, черт побери?

— Я уже несколько раз намекал тебе на это, но ты не захотела слушать.

— Тогда скажи прямо.

Откровенно говоря, момент, чтобы рассказать Сьюзен все, был не самым подходящим. Я надеялся, что сумею посвятить ее в свой план при других обстоятельствах. Например, мне казалось, что если бы мы двое — Сьюзен и я — находились в гостиной и она, сидя в уютном кресле возле камина, потягивала бы второй бокал бренди под негромкую музыку Шопена, то правда, которую я собирался ей открыть, произвела бы на нее гораздо более сильное впечатление.