Кирилл Партыка - Час, когда придет Зуев Страница 20

Лобанов на мгновение опешил и тут же почувствовал донесшийся от пацана запах винного перегара.

— Ты что, с ума сошел? Ну-ка немедленно прекрати! Успокойся и прекрати!

В сумеречном свете Федькино лицо показалось Сергею каким-то оплывшим и примятым, словно пластилиновая маска, которую забыли на солнце. Пацан был нешуточно пьян.

— Уйди, падла! — Косенок, покачнувшись, нагнулся и поднял с земли обломок кирпича.

— Ты что творишь? — спросил Сергей почти спокойно. — Чокнулся, что ли? Зачем собаку изувечил?

— Она, с-сука, моих голубей… — просипел Федька. — И ты… гребун тухлый!..

Двоечки ставил, выеживался…

— Не за дело разве ставил? — спросил Сергей, не обращая внимания на матюги.

— За де-ело!.. — передразнил Косенок. — Меня этот бык старый чуть не угробил.

Шары залил, воспитатель… Мамка сунулась, он и ей харю своротил. Я его застрелю, бля!.. И тебя!.. Все вы пра-авильные!..

— Дергай отсюда, — сказал Сергей. В нем клокотала какая-то тошная злоба, но не столько на этого несчастного поганца, сколько на самого себя.

Федька постоял, длинно, тягуче плюнул сквозь зубы под ноги Лобанову, швырнул в сторону кирпич, повернулся и, пошатнувшись, исчез в залегшей между сараями темноте.

Сергей посмотрел ему вслед, потом перевел взгляд на все не затихающую собаку.

Она еще шевелилась, хоть и вяло, будто засыпая. Лобанов, кривясь, подступил к ней, сжался, как перед прыжком в ледяную воду, и, зажмурившись, взмахнул топором… Возле помойки его вырвало.

Через два дня Лобанов подал заявление об увольнении. Молодых специалистов, не отработавших положенный срок, отпускали лишь в крайних случаях. Но Евгения Петровна, не вступая с «дезертиром» ни в какие разговоры, по своим каналам решила возникающие в таких случаях проблемы, и вскоре Сергей получил через завуча все свои документы, включая и диплом, посредством изъятия которого принято было держать на привязи начинающих педагогов.

До самого Сергеева отъезда Федя Косенок в школе не показывался, и Лобанов был рад этому.

Он уехал ранним утром. Его никто не провожал. Даже с завклубом и врачом-терапевтом они не выпили на прощанье.

Впоследствии, вспоминая свое поселковое житье и бесславное учительство, Лобанов морщился и признавал, что вел себя как последний идиот. Единственным оправданием ему служила молодость. Сергей часто твердил себе, что не зря покинул то гиблое место, где ему ничего не светило, кроме лютого алкоголизма. Это отчасти унимало ноющую совесть. Но и годы спустя, просыпаясь по ночам, Лобанов порой испытывал спазм, выворачивающий наизнанку душу. Перед Сергеем в искрящейся темноте возникали то Евгения Петровна, покорно отдающаяся его изнасилованиям и вздрагивающая при встречах в школьном коридоре, молчаливая, все понимающая и тем не менее идущая на все; то несчастный балбес, доведенный с его помощью до озверения; но — главное — Любочка.

Бежав от них от всех — а по-другому он это назвать не мог, — Лобанов сперва пребывал в вялом отупении и безразличии к окружающему, словно переживший землетрясение или авиакатастрофу. А когда пришел в себя, спохватился и ударился в розыски пионервожатой — было поздно. С великим трудом ему удалось узнать, что она не то вышла замуж, не то просто куда-то уехала. Так или иначе, но свою Любочку, Любовь Пал-лну, единственную женщину, которую, как выяснилось, он сумел за всю жизнь полюбить по-настоящему, Лобанов больше никогда не видел. Он не мог пожаловаться на отсутствие женского внимания и не сторонился его. Но чьи бы руки — робкие, нежные, умело-настойчивые — ни обнимали Сергея, Любочка всегда присутствовала где-то рядом: в тени ночного парка, среди отплясывающей ресторанной публики, за неплотно прикрытой дверью спальни. Именно это ее бесплотное присутствие вечно мешало Лобанову стать счастливым. Даже тогда, когда он женился.

8

Тягучими осенними вечерами, когда за черным оконным стеклом повисало мокрое, подсвеченное мутными фонарями марево, Лобанова охватывало чувство одиночества, перераставшее в тоску и даже страх перед равнодушием вселенной к одному, отдельно взятому, индивидууму. Сергей постепенно приучил себя к мысли, что отъезд из таежного поселка был не бегством, а актом самосохранения. И все бы ничего, если бы не деревенская девушка с красным галстуком на высокой не пионерской груди.

Заканчивалось тем, что Сергей вспоминал об Алешке Волине, перед которым не надо ничего из себя изображать. Именно ему можно было порой приоткрыть слякотные уголки своей души. Лешка с молодости умел выслушать и понять. А большего Лобанову и не требовалось. …На милицейскую службу Сергей угодил, можно сказать, по недоразумению. В гостинице районного центра, куда он прикатил в очередную командировку, его обокрали. В номер злоумышленники проникли, подобрав ключ, сперли Сергеев походный чемодан и немного денег.

По вызову из милиции явились двое, в форме и в штатском, осмотрели неповрежденную дверь, полчаса допытывали Лобанова, с кем он пьянствовал в номере и каких женщин приводил, так что в конце концов он отказался писать заявление и вежливо попросил детективов убираться.

Оставшись один, Лобанов обошел соседние комнаты и расспросил их жильцов, не попадались ли им на глаза подозрительные личности, но никакими ценными сведениями не разжился. Тогда он спустился в фойе, изложил суть дела пожилому суровому швейцару, дремавшему на стуле у входа.

Твердокаменный дядька оставался нем и глух до тех пор, пока Сергей не сунул ему один из двух оставшихся в кармане червонцев. Тогда выяснилось, что утром к администраторше приходил ее бывший сожитель, пьяница и тип крайне ненадежный. Он клянчил у всех встречных на бутылку, надоедал «своей бабе», а спустя какое-то время обнаружилась пропажа запасных ключей…

Лобанов легко выведал у моложавой, постреливающей на него глазами администраторши, что окаянного Кольку вернее всего искать в ближней общаге, и, не мешкая, отправился туда. Словоохотливая бабуся-вахтер сообщила Сергею, в каких комнатах обычно обретается «этот гад».

Лобанов обнаружил объект своих поисков. Какое-то пьяное мурло дрыхло на койке, даже не сняв ботинок. Рядом красовался знакомый чемодан. Забрав свое имущество и вытряхнув из воровайки остатки непропитых денег, Лобанов ощутимо припечатал ошалевшего Кольку к стене — еще раз попадешься на глаза, ноги выдерну! — и удалился.

Дня через три Сергея вызвали в горотдел милиции. Оказалось, что дежурный поспешил зафиксировать сообщение о краже в гостинице, а посланные туда сотрудники никаких материалов не представили, так что от Лобанова требовали внести ясность, «имело место событие преступления или не имело».

Выслушав рассказ Сергея, симпатичный замначальника угро с усмешкой одобрил проведенное Лобановым частное расследование, а потолковав с ним о том, о сем и перейдя на «ты», неожиданно предложил:

— Давай к нам на службу.

— Куда это к вам? — не понял Сергей.

— Ну, в милицию, в уголовку. Воров ловить и грабителей.

Лобанов расхохотался:

— Было дело, милиция меня самого ловила…

А через несколько месяцев он переехал в тот город, получил на милицейском складе новенькую форму и с непривычки в кровь исколол иголкой пальцы, пришивая погоны и петлицы…

— Во, блин! — сказал Сергей, входя в кабинет нового шефа. Необмявшийся китель сидел на новоиспеченном «менте» коробом. — Никогда погон не носил. Или погонов, как правильно?

— По мне хоть погоний, без разницы. — Замнач оторвался от живописно разбросанных по столу бумаг. — Не носил и не будешь. Ты сыщик, а не околоточный. Чтоб завтра был как человек, в штатском. Прикрепляю тебя для стажировки к старшему оперу Зиновьеву. Обмывать будете в выходной. В рабочее время увижу — убью! Все. Шагом марш в семнадцатый кабинет.

— Да, мой генерал! — гаркнул Лобанов и повернулся кругом через правое плечо…

Около месяца Сергея преследовало странное чувство, будто он ввязался в какую-то игру, и теперь трудно разобрать, забавная она или не очень. Но позабавиться ему не довелось. Работа в уголовном розыске оказалась тяжелой, нервной, выматывающей и грязной, но, как ни странно, она понравилась Сергею. Кажется, он наконец обрел «мужскую» профессию.

Здесь же, в ГОВД, он встретил милую инспекторшу по делам несовершеннолетних, удивительно непохожую на разбитных милицейских бабенок, но чем-то неуловимо напоминающую старшую пионервожатую из далекой сельской школы. Из-за этого сходства он, должно быть, и женился на «лейтенанте Галке».

Служба у Лобанова ладилась. Не имея никакого специального образования, но отдавшись новому занятию всей душой, он быстро постиг сыскные премудрости.

Пригодились и жизненный опыт, который успел приобрести Лобанов за время скитаний по свету, и давний, со студенческих времен, интерес к психологии. Новый опер почти никогда не орал на свою «клиентуру», не рукоприкладствовал и насмехался над сотрудниками, руководствовавшимися методом известного анекдота: рельсу брали?.. ах, не брали… давайте посмотрим. Зато он порой надолго запирался в кабинете один на один со свидетелем или подозреваемым, вел какие-то свои, негромкие разговоры и вдруг выдавал результат, на который могли уйти недели суматошной беготни.