Патриция Хайсмит - Те, кто уходят (litres) Страница 21

Потом ему пришло в голову, что Инес может догадаться о причине, удерживающей его в Венеции, – о его желании без всяких промедлений получить информацию о том, жив Рей или нет. От этой мысли Коулману стало немного не по себе, он словно позволил Инес слишком глубоко проникнуть в его потаенные мысли. Инес всегда защищала Рея. Говорила о необходимости проявлять справедливость в такой ситуации, но вся ее справедливость сводилась к защите Рея. Если Инес узнает, что он убил Рея, ей это не понравится, она, возможно, распрощается с ним. С другой стороны (и Коулман, конечно, и раньше думал об этом), если тело Гаррета всплывет где-то, то кто сможет определить, столкнули ли его в воду, или он по собственной воле бросился в канал с какой-нибудь набережной? Молодой человек совершает самоубийство спустя несколько недель после смерти жены, практически новобрачной. Такие вещи случаются.

Но Коулман напомнил себе, что ему безразличны мысли или поступки Инес. Или ее возможные показания, хотя он не думал, что она что-нибудь скажет полиции. Никто не сумеет доказать, что он убил Рея, ведь никто этого не видел.

Перед мысленным взором Коулмана на миг возникло воспоминание о драке между ним, тогда шестнадцатилетним, и его отцом. Коулман победил. Они сделали по два удара каждый, удары отца были сильнее, но верх одержал Коулман. Драка произошла из-за спора, куда поступать Коулману – в архитектурную школу или в технический колледж. Отец Коулмана был архитектором невысокого полета, строил бунгало для среднего класса в Винсеннесе, штат Индиана, и он хотел, чтобы сын пошел по его стопам и преуспел в профессии. Коулмана же всегда больше интересовала всякая техника и изобретательство. Проблема возникла, когда ему стукнуло шестнадцать, потому что в это время нужно было выбрать между разными школами. Коулман заупрямился и победил, и тот случай, как с удовольствием вспоминал он теперь, стал поворотным в отношении к нему его матери. С того дня мать стала уважать его, относиться к нему как к мужчине. Коулман гордился не тем, что поколотил старика-отца, а тем, что сумел постоять за себя. После того случая он отстоял свое право встречаться с некой девушкой по имени Эстелла, которую его отец считал «дешевкой». Отец не разрешал ему брать машину, когда он отправлялся на свидание с Эстеллой, а потом вообще запретил ездить. Как-то вечером Коулман просто сел в машину, вывел ее из гаража не быстро, но уверенно и поехал прямо на отца, который стоял на дороге, вытянув руки в стороны. Отцу пришлось отойти в сторону, и он со злости шарахнул кулаком по крыше. Но после этого никаких споров о машине больше не возникало.

Коулман никогда не задумывался о своей склонности к насилию, но, вероятно, она у него была, если сравнивать с другими. Он спрашивал себя, что случилось с пятью или шестью парнями, с которыми он общался в технической школе. Может быть, они тоже были чуть более склонны к насилию, чем большинство других. Коулман потерял связь с ними за последние пятнадцать лет, когда стал заниматься живописью. Но когда им всем было около двадцати, они скопом запугали старика-сторожа в колледже. Коулман помнил, что его приятель Денис один раз стукнул сторожа по ребрам, и с этим ударом они почувствовали себя свободными. Старик охранял заднюю дверь в спальном корпусе, он сидел перед ней на улице или в коридоре, в зависимости от погоды. Компания Коулмана не знала препятствий при желании выйти в город около полуночи. Они просто требовали, чтобы сторож отпирал дверь. Старик всегда подчинялся. И ни разу не заложил их декану, боясь еще одного удара.

Потом, вспомнил Коулман, был еще один случай, близкий к насилию. Он улыбнулся, даже хохотнул. Некто Квентин Дойл из Чикаго, заигрывавший с женой Коулмана Луизой, пытался завязать с ней роман. Коулман просто купил пистолет и как-то вечером невзначай показал его Дойлу. Больше тот ни разу не подошел к Луизе. Как же легко это давалось, весело подумал Коулман. Он не стрелял из пистолета, он получил на него официальное разрешение, и стоило ему продемонстрировать оружие, как это возымело удивительный эффект.

Коулман открыл ящик в гардеробе и из-под груды носовых платков (новеньких, подаренных ему Инес) вытащил шарф Пегги. Посмотрел на дверь, прислушался, потом развернул шарф и поднес к свету, отчего тот ярко засверкал всеми цветами. Коулман вообразил этот шарф на гладкой стройной шее Пегги, на ее голове, когда на Мальорке дуют ветра. Он представил ее грациозную походку, даже голос ее услышал, когда посмотрел на рисунок вещицы в стиле флорентийского ар-нуво. Черная краска на шарфе усиливала драматичность, но для Коулмана являла символ смерти. В любом случае шарф был для него неразрывно связан с Пегги. Коулман поднес его к губам и поцеловал. Вот только запаха на нем не осталось. Коулман выстирал его один раз, поздно ночью в четверг, по возвращении с Лидо, чтобы уничтожить прикосновение Рея. Он повесил его на крючок в шкафу своей комнаты. Шарф был неглаженый, но хотя бы чистый. Он быстро сложил его, стоя спиной к двери, и вернул на прежнее место.

Он, конечно, может жениться и родить еще ребенка – сына или дочь, не имеет значения. Коулман признавал, что отцовские чувства в нем не менее сильны, чем в женщине – материнские. Но дочь, например, никогда не станет новой Пегги. И у него просто не оставалось времени, чтобы вырастить ее. Нет, никогда-никогда в его жизни не будет никого, похожего на Пегги.

Со дна шкафа он взял бутылку виски. Вообще-то, он не позволял себе пить до шести вечера. Налил немного в стакан из ванной комнаты и выпил залпом, наслаждаясь тем, как напиток обжигает горло. Он снова встал у окна. «Бог свидетель, – поклялся он себе, – если этот ублюдок все еще жив и болтается в Венеции, я его достану». Забавно было то, что Рей Гаррет сам напрашивался на это. Глаза Рея просто умоляли прикончить его. Коулман качнулся назад на пятках и раскатисто рассмеялся. Звук собственного смеха успокоил его.

Потом он услышал, как у него за спиной закрылась дверь, и замолчал.

Вошла Инес и включила свет.

– Над чем ты смеялся?

– Я думал… над новой картиной. По моей новой идее – вид сверху. Ты недолго разговаривала с Антонио.

– У него на семь назначена встреча.

– Да? С девушкой? Замечательно.

– Нет, с двумя молодыми людьми, с которыми он познакомился в Венеции.

Опять разговоры, предположил Коулман. Антонио расскажет друзьям о своем американском друге, художнике Эдварде Коулмане, и о женщине, которую, по словам Антонио, он делит с Коулманом, и о непонятном исчезновении Рея Гаррета. Но это останется без каких-либо последствий. Они пропустят его слова мимо ушей, как и любое сообщение о людях, которых они не знают.

Инес сняла блузу и юбку, надела халат и стала умывать лицо над раковиной.

Коулман не мог понять ее материнскую снисходительность к таким ничтожествам, как Антонио. Мужчины, с которыми она и спала-то всего два-три раза, надолго прилипали к ней. Когда он познакомился с Инес в Асконе год назад, был у нее один такой.

– Надеюсь, ты хоть денег ему больше не даешь, – сказал Коулман.

– Эдвард, я и всего-то дала ему несколько тысяч лир, – терпеливо ответила Инес, но по ее тону Коулман понял, что она недовольна, почувствовал ее сопротивление. – Ведь у него нет денег, а в путешествие его пригласила именно я.

– Если человек не работает, то у него, вполне естественно, нет денег. Мне просто интересно, сколько это будет еще продолжаться, только и всего.

– Антонио сказал, что уезжает через несколько дней. А пока он остановился в очень дешевом отеле.

Коулман подумал, что если Антонио познакомится с другой богатой женщиной, то переедет из дешевого отеля в ее палаццо или еще куда и Инес больше никогда его не увидит, но решил промолчать.

Инес наносила лосьон на лицо. Коулману нравился его запах. Напоминал букет старомодных цветов. Он подошел к ней сзади, обнял, прижал к себе.

– Ты сегодня выглядишь просто восхитительно, – сказал он и прижался губами к ее уху. – Как насчет маленькой бутылочки шампанского?

Такими словами Коулман предлагал Инес лечь в постель. А Инес иногда заказывала бутылку шампанского, иногда – нет.

Минуту спустя Коулман погасил сигару, оставленную в пепельнице в его комнате. Хорошее время для постельных забав – половина седьмого, впереди ужин, и лицо Инес засветилось улыбкой, когда она сказала:

– Да, давай.

От всего этого Коулману стало радостно, весело, он почувствовал удовлетворенность. Разделся он в своей комнате.

– Приходи ко мне, – сказал он.

И Инес пришла.

9

В течение двух следующих дней Коулман не единожды – если точнее, то три раза – ощущал на себе взгляд Рея. В первый раз, когда он шел по Сан-Марко. Впрочем, на этом открытом пространстве любой бы почувствовал, что за ним наблюдают, если бы подозревал присутствие наблюдателя, человека вроде Рея Гаррета. Если ты страдаешь агорафобией, то в таких местах, как Сан-Марко, тебе лучше не появляться. В другой раз – во время ланча в «Граспо ди Уа». Коулман оглянулся через одно плечо, через другое (если Рей заявился сюда, то сел сзади, потому что впереди его точно не было), и Инес обратила на это внимание. С того момента Коулман старался скрывать свои поиски Рея. Если тот жив и находится в Венеции, то чего он ждет, с какой целью прячется?