Клювы - Максим Ахмадович Кабир Страница 22

Ночной ветерок взъерошил кудри. Стыд за то, что он оставил раненого соседа, испарился, как только Филип увидел Бабушку Догму. Грузная старуха шла к нему походкой носорога. Будто давно караулила возле подъезда и очень соскучилась. Она приготовила подарок: бутылочную розу с ощетинившимися острыми краями.

«Может, это сон? – спросил себя Корней. – Может, я наконец научился смотреть сны, и они именно такие?»

Бомжиха ускорила шаг.

Корней побежал вниз по пустынной улице. Мысли роились в голове ошалевшими лабораторными мышами.

«Глаза Бабушки Догмы! Такие же, как у дяди Жени, как у Оксаны вчера!»

«Мы спим!» – вспомнился хрипловатый голос Алисы Соловьевой.

«Война…» – вспомнился испуганный шепот в трубке.

Но неужели лунатик не очнулся бы, сломав долбаную берцовую кость?

На Петроградской Корней оглянулся.

Бабушка Догма не ушла от подъезда далеко.

Он выдохнул. Посмотрел направо, налево… Две фигуры отделились от серого фасада семиэтажки. Мужчина в сорочке и нелепом колпаке, навевающем ассоциации с диккенсовским Скруджем. Девушка в трусиках и майке, кассир из китайского магазина.

Корней моментально сообразил, что помощи тут ждать не стоит. Парочка беззаботно шла в его сторону. Скрудж поигрывал куском арматуры. Корней обогнул лунатиков – он не сомневался, что эти тоже спят. Сердце неистово колотилось. Он слышал хлопанье босых пяток об асфальт. Кассир и Скрудж, ужасая молчанием, семенили за ним.

Кроны деревьев покачивались на фоне фиолетового неба. Плескалась горная речушка в овраге.

Повинуясь интуиции, Корней сиганул через перила. Подошвы поехали по траве – он вцепился в стебли, чтобы не свалиться. Зашуршали камушки, кеды окунулись в воду. Весной дожди поили Ботич, но сегодня река усохла до скромного ручейка.

Корней перескочил на противоположный берег. Зыркнул вверх: Скрудж и кассир провожали его взорами, топчась у перил. Он вскарабкался по склону. Побежал, прячась за деревьями. Дорога впереди, стадион, остановка шестого трамвая и сам трамвай – красный, обнадеживающий.

Около стадиона собрались люди. Человек двадцать. Они словно дремали стоя, но зашевелились, почуяв Корнея. Куда больше людей, до полусотни, сгруппировалось на парковке. Еще пятеро возились рядом с трамваем: они выволокли из кабины водителя и растерзали.

Рот Корнея наполнился кислотой; он увидел перепачканные в крови морды. Кольца внутренностей на рельсах.

«Беги! – приказал он себе. – Беги, Корь!»

Мысли телепортировали в сумрачный кабинет химии. Вот он, семиклассник, скорчился на стуле. Менделеев (великому ученому снились исключительно толковые сны) наблюдает с портрета. Анатолий Анатольевич Грач ходит вдоль парт. Ведет урок, дирижируя указкой. Корней видел, как этим телескопическим прутиком учитель хлестнул по носу расшумевшегося Сергуна. Вроде бы легкий удар, но кончик носа опух и покрылся пятнами.

Грач вещает о составе молекул кислорода. Изучает свиными глазками класс. Раскладывает на атомы одним взглядом.

Поднятая рука Корнея Туранцева чуть дрожит. Зад ерзает по стулу.

– Вы хотите рассказать о химических свойствах того, чем дышите? – интересуется Грач.

– Н-нет… – запинается Корней. – Мне надо выйти.

Класс отзывается шорохом, но немеет под грозным взором учителя.

– И куда же?

– В-в туалет.

– Занятно. Пятнадцать, – Грач достает старомодные часы, – нет, двенадцать минут назад была перемена. Что помешало вам справить нужду?

Корней краснеет. Его заворожили движения указки. Вверх-вниз, как удочка рыболова.

– Я не знаю.

– Вы не знаете, – кивает Грач. – Что ж, мочевой пузырь диктует нам свои требования. Ступайте.

Не веря в удачу, Корней торопится к выходу. Но ладонь учителя ложится на темечко.

– Одна минута.

– Что?

– У вас есть одна минута, чтобы вернуться на урок.

Указка ласково скользит по волосам Корнея, поддевает мочку, упирается в щеку. Одноклассники смотрят, затаив дыхание.

Свободной рукой Грач запускает секундомер.

– Время пошло.

Туалет находится на первом этаже. Кабинет химии – на втором, в другом конце коридора. Корней долетает до лестницы, перемахивает через ступени. В ушах свистит указка, подгоняет.

– Двадцать пять, двадцать шесть… – Он дергает молнию, и струя мочи бьет в крышку унитаза.

– Сорок, сорок один… – Не застегнув ширинку он вылетает на второй этаж.

– Пятьдесят девять…

Корней бросил взгляд за плечо, но лунатиков не обнаружил. Дом Оксаны – дом мирно спящих граждан – рос прямо по курсу. Пластиковые окна – признак того, что застройка не имеет исторической ценности.

Код. Темное жерло подъезда. Сколько здесь жильцов? Полсотни? Сколько из них спят и готовы убивать?

У дерматиновой обшивки дверей он отдышался. Посмотрел на дисплей телефона. Прошло пятнадцать минут с тех пор, как он узнал, что прежнего мира больше нет.

Его мама…

«Подумаешь о маме потом!»

Он вдавил кнопку звонка. Отступил, ожидая чего угодно.

Дверь распахнулась. Лицо в полумраке было почти приветливым.

– Вы – Василиса?

Девушка ткнула ему в живот портновскими ножницами. Корней без труда перехватил тонкое запястье. Уперся в солнечное сплетение сомнамбулы и впихнул в коридор.

– Когда ты разведешься? – спросила Василиса.

Она отступала под напором Корнея, но левой рукой умудрилась вцепиться в его волосы. От боли слезы заволокли глаза.

– Проснись, дура!

Он занес кулак, но не смог ударить. Только не девушку, виноватую лишь в том, что заснула.

– Проснись! Проснись! Проснись!

Он изловчился, освобождаясь от наманикюренных пальцев, поворачивая сомнамбулу к межкомнатным дверям. Толкнул ее (вина полоснула по сердцу) и рванул дверную ручку.

Кнопка на алюминиевом кругляше защелкнула замок. ДСП прогнулась. Запертая в комнате Василиса атаковала преграду.

– Оксана!

– Я тут!

– Она обезврежена. – Дверь ходила ходуном в коробке. – Пока что, – добавил Корней.

Оксана выскочила из ванной: щеки расцарапаны, веки опухли.

– Господи, спасибо, спасибо тебе!

Корней обнял дрожащую Оксану и подумал: «Рано для благодарностей».

В подтверждение его опасений из подъезда удушливо запахло газом.

Пражане спали. И охотились на тех, кто посмел бодрствовать.

С окраин, из тихих «социалистических» районов, будто заслышав дудочку крысолова, они тянулись в центр. Их тени скользили по изъеденному временем кирпичу. Выражение их лиц было глуповатым и умиротворенным. Их нескоординированность была обманчивой.

Как загонщики, сомнамбулы оттискивали неспящих от Карлова моста, вели кричащее стадо по узкому руслу. Единицам удавалось спрятаться в подворотнях, под скамьями и в исповедальне церкви Сальватора. Большинство неспящих были туристами и плохо ориентировались на местности. Упавшие гибли под ногами толпы.

Сомнамбулы не торопились. Они умели бегать, но, вероятно, не очень любили тряску. Их нерасторопность и молчаливость, нарушаемая изредка бурчанием, сводили жертв с ума.

На Староместской площади туристов взяли в кольцо. Громадный кузнец (его мучил кошмар о застрявшем лифте) молотом крошил черепа. Кровавая роса оседала на добродушном лице.

Площадь Республики оглашалась выстрелами. Полицейские стреляли в сослуживцев. Военные – в солдат почетного караула.

Трупы остывали под Чумным столбом.

История повторялась спустя столетия: как при турках, пылали Градчаны. Казнили невинных. Из окон Новоместской ратуши, откуда, зачиная Гуситские войны, народ выбросил членов городского совета во главе с пуркмистром, падали на проезжую часть тела.

У фонтана на Угольном рынке горстка «ночных бабочек» отбивалась от обезумевшей толпы. Девушки дрались, как тигрицы, прыская в остекленевшие глаза газом из перцовых баллончиков, полосуя ногтями протянутые руки.

Но сомнамбулы превосходили числом. Осколки витрин вспахивали гортани путан. Кулаки впечатывались в их носы.

Длинноногая девушка с розовыми волосами (ее часто