Эрик Ластбадер - Сирены Страница 23

Ей вспомнилось другое пережитое ею унижение и то время, когда она заперлась внутри себя от всего мира, и мучения ее стали совсем невыносимыми. Ища утешения, она в отчаянии вглядывалась в лицо старика. Однако он не мог протянуть ей руку, прикоснуться к ней, он всего лишь молча смотрел на нее, и во взгляде его выразительных глаз она прочитала простую, ясную мысль: «Я выжил несмотря ни на что. То же самое будет и с тобой».

Она уже стояла на пороге гостиной, когда услышала тихий голос Рубенса, доносившийся до нее словно из иного мира.

— Пожалуйста, вернись. Я погорячился. Дайна, не отрываясь, продолжала смотреть в глаза старика.

— Ты не можешь простить меня?

Она обернулась.

— Почему тебе надо обязательно быть таким жестоким? — слезы все еще блестели в уголках ее глаз; она не забывала об этом. — Зачем ты сказал мне это?

— Ты победила. Разве ты не видишь?

— Победила? Это не поединок.

— Нет, — спокойно возразил он. — Вся жизнь ничто иное, как поединок. — Рубенс говорил тоном учителя, обращающегося к школьнику. — Ты знаешь сама.

— Тогда как я могу победить в борьбе с тобой?

— Когда я попытался раздавить тебя, ты отбросила меня в сторону. Ты сказала нет, несмотря на то, что хотела эту роль больше всего на свете.

— Почти больше всего на свете.

Он улыбнулся. Казалось, минуло целое столетие, с тех пор как это произошло в последний раз. Его улыбка была теплой и нежной.

— Почти, — повторил он вслед за ней. — Это как раз то, что отличает тебя от...

— Шлюх.

— ... всех остальных. — Он приблизился к ней. — Ты не боишься меня, — прошептал он и поцеловал ее в шею. — Именно это мне нужно в женщине. Гораздо больше, чем ты думаешь.

— И ты пугал меня, чтобы...

— Нет, — он покачал головой. — Наоборот, ты испугала меня. В ту секунду, когда я увидел, что ты действительно собралась уходить, я понял, что никогда не допущу этого. Что я сделаю все что угодно...

— И дашь мне все, что я захочу? — она произнесла эти слова очень тихо.

— Да, — его голос звучал даже еще тише, чем ее. Рубенс сжал ее в своих объятиях, зарываясь лицом в ямочке на ее плече.

Дайна бессознательно подняла руку и запустила пальцы в его густые волосы, прижимаясь к нему всем телом. Ее голова закружилась от необычайного, восхитительного запаха, окружавшего ее со всех сторон, и она припала к Рубенсу, точно нуждаясь в поддержке.

Однако он стремительно скользнул вниз, как будто его тело превратилось в поток дождевой воды. Дайна стояла неподвижно, насколько это было возможно, не отрывая руки от его волос. Но едва почувствовав, что он раздвигает в стороны полы ее легкого шелкового платья, она задрожала.

Она вскрикнула, когда его пальцы принялись гладить внутреннюю поверхность ее бедер, и затем ощутила прикосновение горячих губ.

Ее мышцы свела судорога, и ноги подкосились. С трудом сохраняя равновесие, она то приподнималась, то опускалась в такт движениям его языка, при этом все больше наклоняясь вперед, пока ее грудь не уперлась в напряженные мышцы его спины.

Ее тело налилось свинцовой тяжестью, сердце бешено колотилось, рот приоткрылся и бедра начали конвульсивно подергиваться.

— О, боже! — простонала она, чувствуя приближение оргазма, утопая в водопаде наслаждения.

Потом она легла сверху на Рубенса и нежно ласкала его руками, до тех пор, пока не увидела, что его взор потускнел от возбуждения. Он глубоко застонал, когда их пылающие обнаженные тела соприкоснулись, и Дайна вновь задрожала.

В конце концов, утомленные, они заснули, убаюканные тихим шелестом пальм, прямо на ковре возле огромного камина, облицованного розовым и серым мрамором.

Дайна проснулась, когда в домах, расположенных по соседству, еще ярко горели экраны телевизоров, и взглянула на лицо спящего Рубенса. Она нежно провела ладонью по щеке там, где виднелся след от пощечины. Рубенс открыл глаза.

— Взаимоотношения двух людей, — прошептала она, — не должны превращаться в поединок. — Мысленно она добавила «любящих друг друга людей», но не произнесла этого вслух.

Рубенс внимательно посмотрел на нее, но не проронил ни звука.

— Важно, чтобы было именно так, потому что этот город полон дураков, верящих во всесилие денег. Они не понимают, что чем больше ты опираешься на свой счет в банке, тем слабее становишься сам, пока наконец твои мозги не раскисают от долгого бездействия и все принимаемые тобой решения оказываются неправильными.

— Воля, — ответил он, — гораздо более могущественное оружие чем деньги, потому что она не теряет своего значения при любых обстоятельствах. Она заключена в тебе самом и не нуждается ни в чем со стороны. Однако никто не может научить тебя пользоваться ей. Чтобы постичь эту науку, надо пройти через нелегкие испытания, вроде тех, которые пришлось пережить мне.

— У обитателей Авеню С в Нью-Йорке не водится лишних денег. Путь наверх из этой проклятой дыры долог и труден, и чтобы преодолеть его прежде всего необходимо выжить.

Рубенс слегка пошевелился, и Дайна почувствовала, как напряглось его тело, ставшее твердым, точно кусок гранита.

— Временами я возвращался домой в темноте, потирая окровавленную щеку или разбитую челюсть... Мне так часто ломали нос, что я сбился со счета, — Рубенс невесело рассмеялся, издав при этом звук, похожий на лай злой собаки. — О, как эти украинские ребята любили меня! «Эй, жид, — кричали они, завидев меня. — Подойди-ка сюда, жиденок. У меня есть для тебя сюрприз». Расправа бывала короткой: удар кулаком под ребра, коленом в пах и кожаными ремнями по лицу. «Вот твоя награда за смерть Христа, недоносок!»

Они избивали меня методично, полные какой-то холодной ярости, перенятой ими от родителей, испытавших на себе чудовищные зверства немцев во время войны. Это походило на кошмарный сон: нацизм продолжал жить, несмотря на поражение и, обманув смерть, возрождался в детях своих жертв.

Дайна лежала, обвив шею Рубенса руками, чувствуя, как его терзает какая-то застарелая внутренняя боль. Он молчал так долго, что она решила, что история закончилась.

— Их возглавлял, — начал он вновь так внезапно, что Дайна испуганно вздрогнула, — здоровый парень с вечно взъерошенными волосами и голубыми светящимися глазами. Даже в разгар зимы он носил только рубаху, расстегнутую нараспашку, из-под которой выглядывал серебряный крестик. Помнится, мне всегда казалось, что парень носил его как напоминание о том, кто он такой.

— Как бы там ни было, именно он окликал меня, наносил первый удар, смеялся, когда я оказывался на земле... плевал мне в лицо.

— Я пытался сопротивляться, но они были старше меня, и к тому же их всегда было слишком много. Мать плакала каждый раз, увидев меня вымазанного в крови, но не говорила ни слова отцу. Однажды, он сам, заметив сломанный нос, сжал мои ладони в кулаки с такой силой, что мне стало больно. «Ты еще не научился защищать себя? — спросил он. — Не забывай, что у тебя тоже есть кулаки!»

— Некоторое время после этого я боялся выходить из дома. Я не сомневался, что они поджидают меня там, снаружи. Впрочем, я знал, что «они» не имели никакого значения. Здоровый парень с голубыми глазами — вот кто не давал мне покоя даже во сне, словно являясь наказанием за мои воображаемые грехи.

— И вот однажды я-таки решился и вышел на улицу. Это была суббота — дело происходило летом, и я думал, что они возможно отправились на Брайтон Бич. Я проходил один квартал за другим, не встречая ни единого знакомого лица, словно чужак в районе, где знал каждую трещину на тротуаре. Пребывая в таком настроении, я позволил накопившейся во мне злости выйти наружу и поднес к лицу сжатые кулаки. Мне следовало защитить себя... каким-то образом. Я знал, что на кулаки мне рассчитывать не приходится, но у меня имелось и кое-что кроме них.

В этот момент я поднял голову и увидел белый «Каддилак». Эта машина показывалась в нашем районе раз или два в неделю, и я знал зачем. — Люди, сидевшие в ней, торговали наркотиками. Белый «Каддилак» завернул на Ист-Ферст-стрит, а я остановился на перекрестке у светофора, наблюдая за автомобилем. Проехав примерно треть переулка, машина затормозила, и я увидел, как навстречу ей из тени возле двери дома, сдаваемого в аренду, вынырнула фигура. Я сразу же узнал того самого парня с голубыми глазами. Он отдал человеку в «Каддилаке» деньги и получил в замен пару маленьких бумажных конвертиков.

На протяжении целого месяца я следил за белым «Каддилаком», появляясь на Ист-Ферст-стрит. Он неизменно останавливался возле того же самого дома, но голубоглазый парень больше не появлялся. Иногда вместо него к машине подходил кто-то из его товарищей, но еще чаще они посылали вместо себя кого-нибудь из младших ребят, вертевшихся неподалеку, причем выбирая всякий раз нового.

Следующая суббота выдалась дождливая. Выскользнув из дому, я зашагал вдоль по Авеню С к Ист-Ферст-стрит. По дороге мне пришлось спрятаться во фруктовой лавке старика Вцитека, чтобы не попасться на глаза украинцам. Они направлялись в центр, как я услышал из их разговора, в кинотеатр Лоува Деланси. Парня с голубыми глазами среди них не было, и я не знал почему.