Эрик Ластбадер - Сирены Страница 24

Следующая суббота выдалась дождливая. Выскользнув из дому, я зашагал вдоль по Авеню С к Ист-Ферст-стрит. По дороге мне пришлось спрятаться во фруктовой лавке старика Вцитека, чтобы не попасться на глаза украинцам. Они направлялись в центр, как я услышал из их разговора, в кинотеатр Лоува Деланси. Парня с голубыми глазами среди них не было, и я не знал почему.

Не теряя времени, я поспешил на Ист-Ферст-стрит и, добравшись до его дома, расположился на крыльце у соседнего подъезда. Через десять минут я промок до нитки, а еще через десять дрожал от холода, несмотря на летнюю жару. Однако, наконец, я услышал особенное, непохожее ни на какое другое урчание двигателя и понял, что белый «Каддилак» уже завернул за угол и приближается к своей цели.

— Машина остановилась, проехав всего лишь на несколько шагов дальше того места; где я стоял. Боковое стекло опустилось, и я услышал негромкий оклик: «Эй, малыш. — Я поднял голову. Сидевший в машине поманил меня к себе рукой. — Вот тебе пара баксов, а ты отнеси вот этот сверток в квартиру 6ф в этом доме». Короткий тупой палец ткнул в направлении дома голубоглазого парня.

— Очутившись внутри здания на лестнице, я аккуратно развернул сверток. В нем оказались три бумажных конвертика. Я вновь упаковал их и стал подниматся на верхний этаж, задыхаясь от вони и духоты. Где-то гремело радио, заглушая стук капель дождя на крыше. Спрятав сверток, я постучал в дверь.

— Он не признал меня в первый момент. Да и с какой стати? Он мог предположить появление кого угодно, кроме меня. Поэтому я терпеливо дожидался, пока это не произойдет. «Я вижу, урок не пошел тебе на пользу, жиденок, — сказал он. — Ну что ж, это дело поправимое». Он кинулся на меня, но я увернулся и отскочил в сторону. «Я бы не стал спешить на твоем месте, — ответил я. — Ведь у меня твое ширево».

— Разумеется, он был слишком туп, чтобы заподозрить в моих словах правду. Он не поверил, пока я не высыпал содержимое первого конвертика в раковину и не спустил воду. Только тогда он поверил мне. «Не делай этого, — сказал он, — я не могу без него».

— "Однако, твой порошок в руках у жиденка", — ответил я, доставая второй пакет. Прежде мне не доводилось наблюдать, как люди умоляют о чем-нибудь, стоя на коленях... я имею в виду буквально. Оглядев его, я заметил следы от уколов на его руке. Он вызывал у меня непреодолимое отвращение. Я опорожнил второй пакет точно так же, как и первый. «Теперь остался только один», — сказал я. Он поднял на меня глаза, и я увидел, что их прекрасная голубизна исчезла, уступив место грязному коричневатому оттенку.

— "Вот, — продолжал я, помахивая конвертиком у него над головой, — подарок тебе от жиденка". С этими словами я уронил конверт в его дрожащие ладони и, следя за мучительным выражением у него на лице, добавил: «Я в этом не слишком хорошо разбираюсь. Но как ты полагаешь, что случится с тобой, когда ты вколешь себе то, что я положил туда?» Сказав это, я повернулся и вышел, но его лицо навсегда запечатлелось в моей памяти.

В наступившей паузе Дайна ощутила, как его напряжение постепенно спадает. Его дыхание замедлилось, и она поняла, что он опять засыпает.

— Рубенс..., — тихо позвала она. — Что случилось с тем парнем? Ты примешал что-то к порошку?

Он долго не отвечал, потом повернулся и обнял ее так, как она обнимала его.

— Какая разница, — произнес он.

— Как ты можешь так говорить?

Рубенс прижал ее к себе еще крепче и поцеловал так нежно, что она едва не расплакалась.

— Суть истории состоит не в этом, — прошептал он едва слышно. — Ну а теперь засыпай, любимая.

— Власть, — сказал ей Марион, — вот что притягивает людей в Голливуд. Здесь сосредоточено больше власти, чем в любом другом городе мира. За исключением Вашингтона, конечно. — Он саркастически хмыкнул. — Да и там завидуют тому, сколько у нас денег!

Они неторопливо прогуливались вдоль ограды съемочной площадки, время от времени оказываясь снизу под объективами трех огромных панорамных камер, чудовищные корпуса которых вздымались точно тела ископаемых ящеров из первобытного болота.

— Приехав в Голливуд, я подверг себя как личность суровому испытанию. — Марион, как обычно, говорил с некоторым высокомерием, отделявшем его от простых смертных, которым не повезло уродиться гражданами Британской Империи. Тем не менее в этой манере было что-то трогательное, ибо она являлась частью его особой отсталости — возврата к забытым идеалам девятнадцатого века. Всякий, кто общался с ним, не мог отделаться от мысли, что Мариона заботят только проблемы и интересы его собеседника. — Я мог бы оставаться в театре до конца своих дней. В конце концов, именно об этом я мечтал в молодости. Я хотел стать частью Вест Энда и, разумеется, Бродвея. Однако, справедливо утверждение, будто успех меняет каждого. Возьми хотя бы себя. После выхода «Риджайны Ред» твоя звезда, так сказать, зажглась. Публика познакомилась с тобой, и это не могло не повлиять на твою жизнь.

— В моем случае успех в театре заставил меня стремиться к чему-то иному... большему... Я принял решение проникнуть в самое сердце власти, чтобы, во-первых, посмотреть, смогу ли я выжить там, и, во-вторых, попробовать завоевать ее. — Он взял руку Дайны в свою. — Однако здесь любому быстро дают понять, что просто выжить в подобных условиях — уже само по себе достижение и немалое. Многим из великих людей это не удавалось и знаешь почему?

Площадку начали заполнять актеры и другие члены съемочной группы, и Марион потянул Дайну за собой в самый дальний укромный уголок. Остановившись, он взглянул ей прямо в глаза.

— Потому что в самом начале они забывают обо всем, стремясь к власти. — Его руки чертили в воздухе маленькие круги, подчеркивая каждое слово. — Заполучив ее, они полагают, будто достигли всего. — Голос Мариона опустился до шепота, но от этого его речь стала звучать еще более веско и убедительно. — Это — заблуждение, Дайна. Гораздо тяжелей научиться разумно пользоваться приобретенной властью. — Сказав это, он вдруг погрустнел. — Развращает не сама власть, но ее невежественное употребление.

Шум позади них достиг наивысшей ноты. Повсюду суетились люди, занимавшие свои места.

— Моя дорогая, мне кажется, что в этом смысле поправить что-либо для нашего общего приятеля, — Дайна догадалась, что он имеет в виду Джорджа, — уже слишком поздно. Однако ты — совершенно другое дело. Держать его в узде — безусловно входит в мои обязанности, поэтому, если ты вновь попадешь в подобную переделку, то просто отойди в сторону и предоставь дело мне. Я не хочу, чтобы ты оказалась втянутой в какие-то склоки. Ты слишком великолепная актриса, чтобы можно было позволить ммм... помрачениям нашего приятеля тревожить тебя.

— Он хочет сыграть эту роль, и я считаю, что она как нельзя лучше подходит ему. Однако ему нелегко. «Хэтер Дуэлл», вне всяких сомнений, написана для женщины — для тебя — и время от времени его недовольство перехлестывает через край, — он рассмеялся на сей раз весело и непринужденно. — Он может быть свиньей во всех отношениях, но вместе вам удается творить в кадре чудеса. Ты видишь, какой я хитрец. Я показал ему пленку, отснятую вчера. И кто бы он ни был, наш приятель, он определенно не дурак. К тому же у него хватило мужества признать, что я прав и знаю, что делаю. — Марион опять засмеялся и повернулся навстречу к приближающейся фигуре. — Джордж! — крикнул он. — Подойди и познакомься заново с первой леди в нашей труппе!

— Да, — ответил Эль-Калаам в трубку. — Совершенно верно, мистер президент. Я только что разговаривал с премьер-министром Израиля. Он побеседовал со своей дочерью и смог убедиться, что она жива и здорова. В настоящий момент, — он посмотрел в направлении Баярда Томаса, — ваш государственный секретарь ведет себя вполне примерно. — Обычно розовое лицо Томаса было белее мела. Даже проницательные голубые глаза его, казалось, выцвели. Не выдержав, он опустил глаза и уставился на собственные ладони. Его трясло точно в лихорадке.

В противоположном конце комнаты на полу, облокотившись спиной о книжный шкаф, сидел Джеймс. Казалось, ему стало немного легче, но его раны продолжали кровоточить все так же сильно. Хэтер и Рейчел, не отрываясь, смотрели на него.

— Что вы сказали, мистер президент? Я не расслышал. Эта трансатлантическая линия... Нет, это не имеет значения. — Эль-Калаам пристально наблюдал за Томасом, стремясь поймать его взгляд. Государственный секретарь Соединенных Штатов продолжал разглядывать свои трясущиеся руки. Вдруг Эль-Калаам улыбнулся.

— Ваш секретарь наделал в штаны, мистер президент. — Он прищелкнул языком. — Весьма постыдное зрелище. — Его лицо вновь посерьезнело, когда он взглянул на часы.

— Сейчас двадцать четыре минуты одиннадцатого утра. Сегодня, ровно в шесть часов вечера я буду ждать вашего звонка и сообщения о том, что тринадцать наших братьев выпущены из тюрьмы в Иерусалиме. После этого к восьми утра завтрашнего дня вам будут предъявлены наши остальные требования. Впрочем, вы знаете, в чем их суть. Дальнейших переговоров не будет.