Мо Хайдер - Токио Страница 26

Фуйюки так и не посетил клуб. Ши Чонгминг продолжал упорствовать, иногда я думала, что мои шансы увидеть фильм равны нулю. Однажды, не выдержав, я села на поезд до Акасаки и в уличном автомате набрала номер телефона с карточки Фуйюки. Медсестра — я была уверена, что это медсестра, подошла к телефону и сказала: «Моси-моси»note 52. Я замерла с трубкой у уха, вся моя отвага немедленно испарилась. «Моси-моси», — повторила она, но я уже отказалась от своего намерения — бросила трубку на рычаг и пошла прочь от будки так быстро, как только могла, не оглядываясь. Возможно, Ши Чонгминг был прав, когда говорил, что нельзя получить шелк из листа шелковицы.

В Кинокунии, большом книжном магазине в Синдзю-ку, я скупала книги по альтернативной медицине. Купила и несколько китайско-японских словарей и сборники очерков о якудзе. В следующие дни, в ожидании визита Фуйюки, запиралась в своей комнате на долгие часы и читала о китайской медицине, пока не узнала все о прижиганииnote 53, об акупунктуре каменными иглами, о ранних операциях Хуа Тоnote 54 и экспериментах с анестезией. Вскоре до меня дошел смысл упражнений «Игры пяти зверей»note 55. Ознакомившись с работой Шен Нонга «Materia Medica»note 56, я могла теперь рассказать о систематике растений. Я читала о костях тигра, о желе из черепахи, о желчном пузыре медведя. Ходила в магазины университетского городка, достала образцы жира угря и медвежьей желчи. Я искала средство, которое могло бы перевернуть принципы ре — и дегенерации. Ключ к бессмертию. Этот поиск в той или иной форме продолжается со времен появления человека. Даже скромный тофуnote 57, как говорят, был создан китайским императором в попытке раскрыть тайну бессмертия.

Но Ши Чонгминг говорил о чем-то таком, с чем ранее никто не встречался, о том, что хранилось в тайне.

Однажды я взяла все свои краски и написала картину. На ней был изображен человек в городе во время войны. Лицо как у актера из театра Кабуки, гавайская рубашка, позади фигуры — американский автомобиль. В такой машине мог бы разъезжать гангстер. Возле ног человека валялись медицинские флаконы, перегонный куб, дистиллятор. Нечто драгоценное — нелегальное? — то, о чем никто не осмеливался говорить.

— Как красиво, — сказал Ши Чонгминг. — Правда?

Я посмотрела из окна его кабинета на деревья, покрывшиеся красной и золотой листвой. Мох на земле принял пурпурно-зеленую окраску, словно перезревшая слива. Время от времени в открытые двери входила призрачная фигура в кимоно и маске кэндоnote 58. Раздавались крики из додзёnote 59, и тучи ворон, хлопая крыльями, снимались с деревьев. Действительно, красиво. Я не понимала, почему не могу отделить красоту от контекста. Я не могла не думать, что современный город охочей до власти Японии поймал красоту в свою ловушку.

— Стало быть, вы из тех, кто не может простить? — Я повернулась и посмотрела ему в глаза.

— Простить?

— Японию. За то, что она сделала в Китае.

В голову мне пришли слова китайского американца, историка. Я училась у него в университете: «Жестокость японцев превышала воображение. Жестокость они подняли до уровня искусства. Если последует официальное извинение, будет ли этого достаточно, чтобы мы простили?»

— А вы что же, простили? — спросила я. Он кивнул.

— Как вы могли?

Ши Чонгминг закрыл глаза, на его лице играла улыбка. Он долго молчал, обдумывая ответ. Могло показаться, что он уснул, если бы не его руки — они двигались и трепетали, как умирающие птицы.

— Как? — переспросил он и поднял голову. — И в самом деле, как? Кажется, что это невозможно, верно? Но я многие годы размышлял об этом — годы, в которые я не мог выехать из собственной страны, годы, в которые не выходил за пределы собственного дома. Пока меня не вышвырнули на улицу, пока не прогнали по городу с табличкой… — Большим и указательным пальцем он ткнул себя в грудь, и я немедленно подумала о фотографиях, сделанных в период Культурной революции. — Красные отряды сгоняли в толпу людей и вешали им на шею таблички типа «Ученый — ренегат» и «Антипартийный элемент». Пока вы этого не испытали, вам не дано познать человеческую натуру. Прошло много времени, но я постиг одну простую вещь: я понял, что такое невежество. Чем больше я его изучал, тем больше становилось ясно, что их поведение было вызвано невежественностью. Да, в Нанкине была горстка солдат, и в самом деле злобных по натуре. Этого я оспаривать не стану. Ну а другие? Самым большим грехом была их невежественность. Вот так все просто.

Невежественность. Я подумала, что об этом мне многое известно.

— То, что они делали в вашем фильме. Вы это имели в виду? Это и есть невежественность?

Ши Чонгминг не ответил. Его лицо закрылось, и он сделал вид, что занят бумагами. Упоминание о фильме каждый раз заставляло его замолчать.

— Вы это имели в виду, профессор Ши?

Он отодвинул бумаги, убрал все со стола, готовясь перейти к делу.

— Хватит, — сказал он, — не будем об этом говорить. Садитесь и скажите, почему вы сегодня ко мне пришли.

— Я хочу знать, что вы имели в виду. Вы хотели сказать, то, что они сделали…

— Прошу вас! Ведь вы сегодня не зря ко мне пришли. У вас появились какие-то мысли, я вижу по вашему лицу. Садитесь.

Я неохотно подошла к столу, села напротив, положила руки на колени.

— Ну? — сказал он. — И что же это?

— Я читала, — вздохнула я. — О китайской медицине.

— Это хорошо.

— Есть миф. История о божестве, божественном земледельце, который упорядочил все растения. Верно?

— По вкусу, температуре и качеству. Да. Вы говорите о Шен Нонге.

— Стало быть, я должна решить, к какому из этих разрядов следует отнести средство Фуйюки?

Ши Чонгминг смотрел мне в глаза.

— Что? — спросила я. — Что я такого сказала?

Он вздохнул, откинулся на спинку стула, соединив руки, легонько постукивал пальцами.

— Думаю, пришло время рассказать вам чуть больше о себе.

— Да?

— Не хочу, чтобы вы впустую тратили время. Вы должны знать: у меня очень большие подозрения относительно того, что мы ищем.

— Тогда я вам не нужна…

Он улыбнулся.

— Нет, нужны.

— Почему?

— Потому что я не хочу слышать то, что хочу услышать. Не хочу, чтобы вы, как попугай, приходили ко мне, бесцеремонно и раболепно, и говорили: «Да, сэр, да, сэр, вы совершенно правы, мудрейший». Нет, мне нужна правда. — Он вытащил из-под стопки книг потертую папку. — Я слишком долго работал над этим, чтобы не делать ошибок. Я расскажу вам все, что следует знать. Но не скажу в точности, что именно подозреваю.

Из папки он вынул пожелтевшие бумаги, перевязанные грязной черной лентой. Вместе с бумагами высыпались скрепки и карандашная стружка.

— На поиски Фуйюки у меня ушло много времени, долгие годы. Я узнал о нем очень многое. Все это здесь.

Он толкнул ко мне через стол связку бумаг. Я смотрела на большую неаккуратную пачку. Она едва не свалилась с края стола. Бумаги были официальные, китайские и японские. Тут были ксерокопии газет, правительственный меморандум. Я узнала иероглифы Комитета обороны.

— Что это?

— Это плоды многолетней работы. Большую часть документов я собрал, прежде чем мне разрешили ехать в Японию. Письма, статьи из газет и — самое рискованное, что я сделал, — приобрел отчеты тайных агентов. Не думаю, что вы их поймете, но вам следует знать, как опасен Фуйюки.

— Вы об этом уже говорили.

Он задумчиво улыбнулся.

— Да, понимаю ваш скептицизм. С виду он очень стар. Может даже показаться добрым человеком. Милосердным.

— Нельзя ничего сказать, пока не поговоришь с человеком.

— Интересно, правда? Самая могущественная акула Токио, крупнейший производитель и нелегальный импортер метамфетаминаnote 60 — интересно, каким безобидным он кажется. Но не обманывайтесь. — Ши Чонгминг выпрямился. — Он безжалостен. Вы не можете вообразить, как много людей умерло по его вине, пока он руководил трафиком распространения амфетамина между Токио и бедными корейскими портами. И, возможно, самое интригующее здесь то, как внимательно он подбирает свое окружение. Он придумал уникальную технологию — в этих документах есть все, если вы знаете, на что обращать внимание. Он искуснейший манипулятор! Он изучает в газетах статьи об уголовных делах, тщательно отбирает заинтересовавшие его случаи, платит адвокатам за защиту тех или иных подозреваемых. Если дело решается в их пользу, они становятся преданными Фуйюки до конца жизни.

— А вы знаете… — Я придвинулась к Чонгмингу и инстинктивно понизила голос. — О медсестре?

Ши Чонгминг с серьезным видом кивнул.

— Да. Это его медсестра и телохранитель. Огава. Те, кто ее боятся, совершенно правы. — Он заговорил так же тихо, как и я, словно нас могли подслушать. — Господин Фуйюки любит садистов. Ему по душе люди, не знающие, что такое добро и зло. Он взял к себе медсестру за блестящий криминальный талант и за абсолютную неспособность к сочувствию. — Чонгминг указал на документы. — Если прочтете это, то обнаружите ссылки на Зверя Сайтамыnote 61 в популярных газетах. Ее методы превратили ее в живой японский миф, о ней ходит много слухов.