Мо Хайдер - Токио Страница 27

Ши Чонгминг с серьезным видом кивнул.

— Да. Это его медсестра и телохранитель. Огава. Те, кто ее боятся, совершенно правы. — Он заговорил так же тихо, как и я, словно нас могли подслушать. — Господин Фуйюки любит садистов. Ему по душе люди, не знающие, что такое добро и зло. Он взял к себе медсестру за блестящий криминальный талант и за абсолютную неспособность к сочувствию. — Чонгминг указал на документы. — Если прочтете это, то обнаружите ссылки на Зверя Сайтамыnote 61 в популярных газетах. Ее методы превратили ее в живой японский миф, о ней ходит много слухов.

— И каковы же эти методы?

Чонгминг кивнул и слегка сжал нос, то ли желая избавиться от воспоминания, то ли пытаясь подавить желание чихнуть.

— Естественно, — сказал он, убрав руку и выдохнув, — насилие — необходимая составляющая жизни у якудзы. Возможно, в этом нет ничего удивительного, учитывая ее сексуальную природу, неудивительно и то, что она склонна… — Его глаза уставились в пространство над моей головой. — Склонна украшать свои преступления.

— Украшать?

Он не ответил. Поджал губы и сказал:

— Я ее не видел, но слышал, что она необычайно высокого роста.

— Некоторые девушки в клубе думают, что она мужчина.

— Тем не менее она женщина. Женщина — не знаю, как это сказать по-английски — с какой-то дисфункцией организма. Но хватит об этом. Зачем тратить время на предположения? — Он очень внимательно на меня посмотрел. — Мне необходимо знать. Вы уверены, что хотите продолжить?

Я пожала плечами, по спине пробежал холодок.

— Да, — сказала я, растирая руки, — хорошо, я согласна. Дело в том, что это — самое главное дело моей жизни. Я занималась им девять лет, восемь месяцев и двадцать девять дней и никогда не думала его бросить. Иногда мне кажется, я раздражаю этим людей. — Задумалась на мгновение и взглянула на него. — Да, наверняка раздражаю.

Он рассмеялся и собрал бумаги. Укладывая их в папку, обратил внимание на фотографию, находившуюся в самом низу пачки, и вытащил ее из-под ленты.

— Мне кажется, вас это заинтересует.

Выложив ее на стол, наполовину прикрыл снимок длинными коричневыми пальцами. В верхнем правом углу я заметила штамп с иероглифами, означавшими «Департамент полиции», рассмотрела также, что фотография была черно-белая и на ней запечатлен автомобиль с открытым багажником. В багажнике что-то лежало, но что именно, я не поняла, пока Ши Чонгминг не отпустил пальцы.

— Ох! — тихо воскликнула я, инстинктивно прикрыв рот ладонью.

От головы отлила кровь. На фотографии была рука, человеческая рука с дорогими часами. Она безжизненно свисала из багажника. В университетской библиотеке я видела похожие фотографии с запечатленными на них жертвами, но в данный момент я не могла отвести глаз от того, что лежало под выхлопной трубой автомобиля. Разложено это было почти ритуально, сложено, как боа-констриктор…

— Это… — тихо сказала я, — то, что я думаю? Это от человека?

— Да.

— Вы это имели в виду, когда говорили… об украшательстве?

— Да. Это одно из мест преступления Огавы.

Он толкнул фотографию через стол.

— Говорят, при первом взгляде на тело полиция не поняла, что внутренние органы вынуты. Меня не перестает удивлять уровень изобретательности, на который может подняться человек, совершающий что-то жестокое.

Он забрал снимок и перевязал бумаги черной лентой.

— Кстати, — сказал он, — если бы я был на вашем месте, то не стал бы тратить время на изучение классификации Шен Нонг.

Я заморгала, глядя на него.

— Прошу прощения?

— Я сказал — не тратьте время на классификацию Шен Нонг. Нужно искать не растение.

23

Я перестала спать. Фотография из папки Ши Чонгминга не давала уснуть, заполняла все мои мысли: смогу ли я ему помочь? Волновали меня не только медсестринские «украшения», но и Джейсон: он тоже был причиной моих ночных бдений. Иногда он появлялся там, где я его меньше всего ожидала — в коридоре возле моей комнаты или в баре, куда я ходила за чистым бокалом. Он молча смотрел на меня спокойными глазами. Я говорила себе, что он меня дразнит — исполняет замысловатое па-де-де ради собственного развлечения, словно арлекин, танцует вокруг меня в полутемных уголках дома, по ночам крадется по коридору. Но иногда, особенно когда все мы возвращались домой из клуба, я чувствовала, что он смотрит глубже, стараясь понять, что у меня под одеждой. В эти мгновения я испытывала ужасное ощущение в животе, туже запахивала куртку, поднимала воротник, скрещивала руки и ускоряла шаг, чтобы он отстал. Все, о чем я могла думать, были ядовитые комментарии двойняшек.

Дом казался теперь все более одиноким. Однажды утром, через несколько дней после визита к Ши Чонг-мингу, я рано проснулась и, лежа на низком диване, прислушивалась к тишине. Я остро ощущала пространство — комнаты, отходившие от меня в разных направлениях, с их скрипучими полами, неметеными углами, полными тайн и, возможно, смертей. Запертые комнаты, в которых не был никто из живых. В доме все спали, и неожиданно я почувствовала, что не могу долее переносить тишину. Поднялась, позавтракала, выпила крепкий кофе, надела льняное платье, собрала все свои тетрадки и словари и отнесла в сад.

Стоял необычно теплый, безветренный день — почти летний. Осенью выпадает утро, когда небо такое ясное, что боишься: вдруг все твои вещички поднимутся и безвозвратно исчезнут в небе. Никогда не думала, что японское небо может быть таким ясным. Шезлонги по-прежнему стояли там, где и были, только теперь возле них лежали горы окурков: их оставили двойняшки. Я с-ложила все вещи на один шезлонг и огляделась по сторонам. Рядом со старым прудом увидела остатки дорожки, сложенной из нарядных камней. Дорожка, извиваясь, уходила в кусты, к закрытому крылу здания. Я сделала несколько шагов по камням, раскинув руки, словно балансируя, обогнула пруд, миновала каменный фонарь и скамейку и вышла на участок, который показался Ши Чонгмингу таким привлекательным. Остановилась, посмотрела под ноги.

Дорожка убегала вперед, за деревья, но там, где я остановилась, лежал белый камешек, величиной с кулак. Он был похож на перевязанный подарок. В японском саду каждый предмет символизирует что-то, и белый камешек ясно намекал гостям: хода нет. Частная территория. Некоторое время я на него смотрела: интересно, что он скрывает. Солнце спряталось за тучу, мне вдруг стало холодно. Что произойдет, если нарушишь правила в чужом месте? Я вздохнула и переступила через камень.

Постояла, ожидая: что-то случится? С земли поднялась птичка с длинными крыльями и устроилась на ветке. Больше ничего не произошло, в саду по-прежнему было тихо. Птица, казалось, наблюдала за мной, я тоже на нее смотрела. Затем, чувствуя на себе ее взгляд, повернулась и продолжила путь. Перешагивая через корни деревьев, приблизилась к закрытому крылу. Подошла к стене, откуда могла увидеть весь дом по периметру. По закрытым окнам ползли лианы. Я переступила через упавшую ветку и подошла к одной из решеток. От нагретого на солнце металла коже стало тепло. Я приставила к ней нос и почувствовала запах пыли и плесени, исходивший из закрытого помещения. Подвал, вероятно, был затоплен и опасен. Джейсон говорил, что побывал здесь несколько месяцев назад. Обнаружил там груды хлама, который ему не захотелось разглядывать. Во время землетрясения трубы лопнули, и некоторые комнаты превратились в озера.

Я повернула назад, вспоминая слова Ши Чонгминга. Его будущее хочет быть открытым. Его будущее хочет быть открытым. Я испытывала очень странные ощущения. У меня было чувство, что будущее сада находилось именно в том месте, на котором я стояла, в месте возле каменного фонаря.

24

Нанкин, 14 декабря 1937, полдень

По радио просочилась правда. И она была горькой. Вчера, после взрыва ворот Чжонгшан, солдаты имперской японской армии вошли в два стенных проема. Мне повезло: я вовремя успел скрыться. Японцы вошли в город вместе с танками огнеметами, гаубицами. К полуночи они захватили все государственные здания Нанкина.

Услышав это, мы с Шуджин повесили головы. Долгое время молчали. Потом я поднялся, выключил радио иположил руки ей на плечи.

— Не волнуйся. Все закончится до того, как наш ре… — Я опомнился, посмотрел на ее голову, густые черные волосы, нежную полоску белой кожи на проборе. — Все закончится, до того как появится маленькая луна. Еды и воды нам хватит больше чем на две недели. И кроме того… — Я набрал в грудь воздуха, стараясь говорить уверенно и спокойно. — Японцы — народ цивилизованный. Очень скоро нам скажут, что мы спокойно можем выходить на улицу.

— Наше будущее — это наше прошлое, а прошлое — будущее, — прошептала она. — Мы уже знаем, что произойдет…

Мы уже знаем, что произойдет?

Возможно, она права. Возможно, истина заложена в нас уже при рождении. Возможно, долгие годы мы уплываем от того, что уже знаем. Возможно, лишь старость и смерть позволяют нам приплыть обратно — к тому, что чисто, неизменно. Что, если она права? Что, если в нашей судьбе заложена и наша любовь, и наши дети? Что, если все это в нас, с первого дня нашего рождения? Если это так, то я уже знаю, что произойдет с Нанкином. Мне надо лишь протянуть руку, и я получу ответ…