Мелани Раабе - Западня Страница 3

Мне немного неловко, я даже не попыталась приподняться в кровати, лежу, как лежала. Шарлотта явно взволнована, но вообще она не из тех, кого легко вывести из равновесия. Именно поэтому я ее и наняла. Шарлотта младше меня, ей под тридцать. Она все время подрабатывает – официанткой в разных кафешках, кассиршей в каком-то кинотеатре – все в таком роде. А дважды в неделю приходит ко мне. Мне нравится Шарлотта. Ее коротко стриженные иссиня-черные крашеные волосы, ее остойчивая фигура, пестрые татуировки, сальный юморок, истории о ее маленьком сынишке. Настоящем сатаненке, как она его называет.

Если Шарлотта нервничает, значит, я выгляжу, мягко говоря, не очень.

– Может, вам что-то нужно? Может, сходить в аптеку или еще чего?

– Спасибо, все, что нужно, у меня есть здесь, в доме, – рапортую я.

Голос мой звучит немного комично, как у робота, я и сама это чувствую, но ничего не могу поделать.

– Вы мне сегодня не нужны, Шарлотта. Следовало бы вас заранее предупредить. Извините.

– Да без проблем. Еда в холодильнике. Может, с собакой погулять перед уходом?

О господи, собака! Сколько же я тут пролежала?

– Было бы здорово. И дайте ему заодно что-нибудь поесть, хорошо?

– Окей.

Я натягиваю одеяло по самый нос, давая понять, что разговор окончен.

Шарлотта медлит в дверях, явно прикидывая, точно ли меня можно оставить одну, решает, что можно, и уходит. Слышу, как она возится на кухне, пока кормит Буковски. Обычно я люблю, когда в доме какое-то движение, жизнь, но сегодня мне не до того. Я лежу в темноте, среди подушек и одеял, пытаясь забыться, но понимаю: сегодня ночью мне не уснуть.

Лежу в темноте и думаю о самом черном дне в своей жизни. Вспоминаю, когда хоронили сестру, я даже не могла плакать и не чувствовала никакой «скорби». Все мое существо поглотила одна мысль: почему? В голове не было места ни для чего другого, только это одно: почему? Почему? Почему? Почему умерла именно она?

Чувствовала, что этот же вопрос задают мне и мои родители, и друзья Анны, ее коллеги и вообще все, кто присутствует на похоронах: ведь я же была там и должна была что-то знать. Что, черт возьми, там на самом деле произошло? Почему именно Анна должна была умереть?

Помню, как люди плакали, когда бросали цветы на гроб, сморкались в платочки, поддерживали друг друга под локоток. Все мне казалось каким-то ненастоящим, странным, искаженным. Звуки, краски, даже ощущения. Пастор, почему-то сильно растягивающий слова. Люди, как в замедленной съемке. Венки из роз и лилий, но бесцветные, как в черно-белом кино.

…Вот черт, цветы! Мысли о них вернули меня в настоящее. Сажусь в кровати. Забыла попросить Шарлотту полить цветы в зимнем саду, а теперь – когда она еще придет. Шарлотта знает, что я очень люблю свой сад и обычно сама за ним ухаживаю. Практически невероятно, чтобы она догадалась там все полить. Ничего не поделаешь – придется самой. Тяжело вздыхая, встаю. Чувствую босыми ступнями холодный пол. С усилием переставляю ноги – через холл к лестнице, спускаюсь на первый этаж, потом через огромную гостиную, потом через большую столовую. Открываю дверь зимнего сада и попадаю в джунгли.

В моем доме царит простор, пустота, мертвые предметы, если, конечно, не считать Буковски. Но здесь, в зимнем саду, в этой буйной роскошной зелени – настоящее царство жизни. Пальмы. Папоротники. Пассифлоры. Стрелиции. Цветы фламинго и орхидеи, орхидеи и орхидеи. Я люблю экзотические растения.

Во влажной духоте зимнего сада, моего маленького Тропического дома[1], я сразу вспотела, на лбу выступили капли, длинная белая майка, которая у меня вместо ночной рубашки, прилипла к телу. Я люблю эти зеленые дебри. И не хочу никакого порядка. Пусть будет хаос, жизнь. Пусть ветки и листья бьют по лицу и плечам, когда идешь по проходам, будто бежишь по лесу. Пусть дурманит запах цветов, пусть кружат голову их краски.

Осматриваюсь. Любимые растения должны меня радовать, но не сегодня. Мой зимний сад залит сияющим светом, а снаружи царит ночь. Сквозь стеклянную крышу равнодушно мерцают звезды. На автопилоте делаю свои дела, которые обычно так умиротворяют. Поливаю цветы. Щупаю землю, проверяя, сухая ли, рассыпчатая, и значит, надо полить, или же влажная, прилипает к пальцам.

Пробираюсь в дальний конец оранжереи. Тут у меня отдельный маленький сад орхидей. Они громоздятся на стеллажах, свисают в горшках с потолка. Роскошно цветут. Тут же моя любимица, мой трудный ребеночек. Маленькая орхидейка, совершенно незаметная в кругу своих пышно цветущих сестер, почти уродица, два-три чахлых темно-зеленых листочка, серые, усохшие корешки и ни одного цветочка, уже давным-давно ни одного цветочка, да и стебля толком нет. Она – единственное растение, не купленное специально для этого зимнего сада. Она у меня была раньше. Я принесла ее сюда из прежней жизни, из реального мира – много, много лет назад. Знаю, что она никогда больше не зацветет, но выбросить – рука не поднимается. Даю ей немножко воды. А вот эта – моя красавица, с тяжелыми белыми цветами. Глажу ее листья, осторожно трогаю бархатистые лепестки. Еще не распустившиеся бутоны крепкие, почти твердые на ощупь. Они готовы к жизни. Еще чуть-чуть – и распустятся. Надо бы срезать пару цветущих стеблей и поставить в вазу. И вместе со всей этой безмятежностью в голове вдруг снова появляются мысли об Анне. Даже здесь я не могу от них избавиться.

Еще когда мы были маленькими, она не любила собирать цветы, как обычные дети. Она считала, что это подло – отрывать у цветов красивые головки.

Вспомнив об этом, я улыбаюсь. Вечно она чудила. И вдруг я совершенно отчетливо вижу перед собой сестру: светлые волосы, васильковые глаза, маленький носик, огромный рот, складка между тонких, почти невидимых бровей, которые вдруг появлялись, когда она хмурилась и сердилась. Маленькие родинки аккуратненьким треугольником на левой щеке. Легкий светлый пушок на щеках, который можно было разглядеть, только когда солнце освещало ее лицо под строго определенным углом. Я вижу ее, вот она. И слышу ее голос, светлый, как колокольчик. И ее сальный подростковый смешок, который так контрастирует со всем ее девичьим обликом. Вот она стоит передо мной и смеется. И это как удар под дых.

Помню первый разговор с психиатрессой, вскоре после смерти Анны. У полиции никаких зацепок, от фоторобота, который составили с моей помощью, никакой пользы, да я и сама понимаю, что он не очень похож на мужчину, которого я видела. Но как я ни старалась, лучше не получалось. Помню, тогда я сказала врачихе, что просто должна понять, почему все так случилось. Что меня мучает неизвестность. Она ответила, что это нормально, это и есть самое страшное для родственников убитых. И она прописала мне группу самопомощи. Группа самопомощи, это же смеху подобно. Помню, я сказала, что готова отдать все, чтобы только найти причину. Это мой долг перед сестрой. Это мой долг.

Почему? Почему? Почему?

– Вы одержимы этим вопросом, фрау Конраде, а это неправильно. Вы должны избавиться от него. И жить своей жизнью.

Я пытаюсь избавиться от образа Анны и мыслей о ней. Не хочу о ней думать, потому что знаю, к чему это приведет. Я уже от этого почти сошла с ума. От того, что Анна мертва – а ее убийца спокойно разгуливает на свободе.

Самое страшное в том, что я ничего не могу сделать. Поэтому лучше вообще об этом не думать. Переключаться. Забывать об Анне.

Я и пытаюсь это сделать сейчас, но не получается. Почему?

Лицо репортера из новостей вспыхивает перед глазами, и в голове что-то щелкает. Я вдруг понимаю: все это время я была в состоянии шока.

Все понятно. Человек в телевизоре, это его лицо повергло меня в шок.

И это был не сон, не кошмар, это была самая что ни на есть реальность.

Я видела убийцу своей сестры. Да, прошло двенадцать лет, но я все помню. И до меня окончательно дошло, что это значит.

Лейка, которую я только что наполнила, выпала из рук. Грохнула об пол, повалилась, и прохладная вода залила босые ноги. Я выбегаю из зимнего сада, ударившись большим пальцем о порожек, и, несмотря на нечеловеческую боль, спешу дальше. Быстрыми шагами прохожу первый этаж, вверх по лестнице, пулей – через холл и, совсем запыхавшаяся, вбегаю в спальню. Ноутбук лежит на кровати. От него явно исходит опасность. Немного помешкав, я все-таки беру себя в руки и дрожащими пальцами открываю его. Мне страшно, как будто кто-то может следить за мной через монитор.

Захожу в интернет, открываю Гугл, набираю название новостного канала, на котором видела того мужчину. Нервничаю, опечатываюсь, наконец, с третьего раза получается. Домашняя страница редакции новостей. Прокручиваю список сотрудников. Может, на самом деле все это расстроенное воображение и нет никакого мужчины, может, мне все приснилось.