Анатолий Арамисов - Французская защита Страница 3

Наконец показался Моллимард со свитой друзей.

Виктор выпрямился.

Француз поравнялся с Одинцовым и торжествующе посмотрел на русского.

— Ну что, доволен? — не выдержал Виктор.

— Ce n est pas la peine![4] — с невыносимо гадкой улыбкой выкрикнул француз и сделал опрометчивую, не шахматную ошибку.

Он слегка ударил своим белым конвертом с деньгами Одинцова по носу.

В следующую секунду кулак русского, описав незамысловатую дугу, обрушился на челюсть Дуремара. Тот нелепо клацнул зубами и протаранил спиной свое окружение.

Француз по-заячьи закричал.

Следующий удар пришелся в солнечное сплетение.

Моллимард согнулся, словно циркуль и схватился за живот.

Его окружение оцепенело смотрело на происходящее, потом вдруг все разом закричали:

— N'ose pas! Au secours![5] — голоса французов слились с воем сирены. На беду Одинцова в эту минуту как раз мимо здания проезжала патрульная машина белого цвета с сине-красной полосой на борту.

Спустя несколько секунд чьи то сильные руки схватили Виктора сзади за локти.

— Arrêtes![6] — раздался властный голос. Одинцов попытался вырваться, но его держали крепко, словно клещами…

Все мелькало вокруг: зеленая трава, небо, кричащие лица французов, растерянное лицо Василия Петровича, болезненная гримаса Моллимарда, светящийся маячок белой машины.

И внезапно, через этот сплошной поток видений в лицо Виктора словно заглянули голубые глаза Наташи:

«Ты уж постарайся, папочка…»

Одинцов стиснул зубы и сделал резкий рывок в сторону.

Полицейский отлетел в толпу шахматистов, уронив на траву сразу несколько человек.

В следующее мгновение боль пронзила голову Виктора.

Падая назад, он видел, как беззвучно затряслись губы Василия Петровича.

Сознание померкло.

Когда Одинцов открыл глаза, его взгляду упал на бетонный потолок зеленоватого цвета. Он приподнял голову и увидел свет, падающий из зарешеченного толстыми прутьями небольшого окна тюремной камеры.

Виктор Одинцов медленно двигал поднос по двум металлическим желобам, выбирая еду, стоящую перед ним на отливающих серебром стальных полочках.

Время обеда во французской тюрьме.

Вкусные куски мяса, которые бы считались деликатесом в далекой Москве, не лезли в горло. Виктор машинально жевал их, глядя в одну точку. Все вокруг было чужое.

Эти люди, одетые в одинаковые комбинезоны синего цвета, весело гомонящие за столами, молчаливые, ухоженные охранники с постоянным выражением невозмутимости на лицах, запахи, которые Виктор никогда в жизни не ощущал, эти чистые полы, стены, потолки и столы — все было чужое, непривычное, тягостное.

По-прежнему ныл затылок…

…После свидания с Василием Петровичем, который не уезжал из этой тюрьмы в пригороде Парижа, пока Виктор не очнулся, стало немного легче.

Виктора привели в комнату для встреч почти сразу, как он, приподнявшись с тонкого матраца, зашевелился, изучая свое новое место обитания.

В замке камеры что-то щелкнуло, дверь отворилась, и охранник — негр молча показал рукой на выход.

— Спасибо, Петрович! — впервые за день улыбнулся Виктор. — Извини, что так получилось, не сдержался я.

— Я тебя понимаю, Витя, — глаза старика чуть повлажнели, — сам бы в молодости на твоем месте врезал!

— Мне на все наплевать, кроме моих родных, — задумчиво опустил голову Одинцов, — ведь они так меня ждут назад… эх!

— Я им позвоню и постараюсь успокоить! Ты оставь телефон, — и Василий Петрович вытащил из кармана пиджака небольшую ручку.

Виктор назвал цифры, а потом тихо попросил:

— В моем номере «Hôtel France», остались вещи, хорошие книги, шахматы. Они для меня дороги. Пусть администрация их отдаст вам или сохранит где.

— Хорошо, сделаю!

— Скажите, а надолго вся эта волынка может растянуться? — с надеждой заглянул собеседнику в глаза Одинцов.

Василий Петрович опустил взгляд

— Будем надеяться на лучшее! Только бы они тебе драку с полицейскими не стали вменять в вину!

Одинцов горько усмехнулся:

— Посмотрим, что они тут будут мне шить…

— Что? — вопросительно вскинул густые брови Василий Петрович.

— Да есть такое выражение у нас, Вы, наверное, и забыли. В смысле, — какие статьи уголовного кодекса мне предъявят к обвинению.

— А… — протянул русский эмигрант, — не знал, не знал.

Он бросил взгляд за плечо Виктора и выпрямился: подходил полицейский, всем видом давая понять — разговор окончен.

Василий Петрович выглядел импозантно. В свои семьдесят с лишним лет он сохранил стройную фигуру, был высок ростом, худощав. Одетый несколько старомодно — в классическую тройку светло-сероватого цвета, с серебряной цепочкой часов, дугой свисающей с нижнего кармана жилетки, он как будто бы вплывал в современный мир из начала двадцатого века.

Грива седых волос делала его похожим на этакого светского льва, голубые глаза не утратили живости выражения, и лишь складки кожи на шее и руках выдавали его возраст.

— Rendez-vous est fini![7] — буркнул негр за спиной Виктора.

— Monsieuer!..Dix minutes![8]

— Bon![9] — согласился охранник и отошел.

Виктор оглянулся на него:

— Что он хотел?

— Сказал, что пора мне уходить, — поправил галстук Василий Петрович.

— Я так и думал, вроде того… Здесь хоть немного начну понимать по-французски, — криво улыбнулся Одинцов, — правда, вот пока не с кем разговаривать.

— А что, тебя в одиночную камеру определили?

— Да, когда очнулся, никого нет, одна моя койка только. Вы попросите их, если есть кто из наших, русских здесь, чтобы меня с ним вместе посадили.

— Хорошо, я сейчас зайду к начальнику, поговорю… — задумчиво произнес Василий Петрович.

— А куда это меня привезли? — оглянулся на окна Виктор. — Вроде не в Торси мы.

— Это городок Vert Galant, — слабо улыбнулся эмигрант, — веселое название, между прочим.

— Веселое?

— Переводится, как волокита или повеса.

— Вот угодил! А как называется это заведение?

— Тюрьма Seine Saint-Denis…

— Похоже на название улицы проституток в Париже?

— Не совсем…

Виктор с полминуты помолчал, потом посмотрел собеседнику в глаза:

— А Вы как во Францию попали, Василий Петрович? Расскажите хотя бы вкратце!

— Вкратце? — эмигрант задумался, достал из кармана чистый носовой платок, протер глаза и потом произнес:

— В 1917-м мои родители, которые владели небольшим заводом под Воронежем, уехали в Аргентину. Потом, в 25-м вернулись в Россию, большевики всех звали обратно, когда стали проводить НЭП. Мне как раз только год исполнился.

— И что, отдали им завод?

— Как бы не так, — горько усмехнулся Василий Петрович, — пришлось начинать с нуля. Но ничего, трудолюбия и терпения им было не занимать, снова свое дело подняли. Эх, если знать бы заранее… — старик поморщился и потряс головой, словно отгоняя от себя эту мысль.

— А что случилось? — придвинулся ближе Одинцов.

— В 37-м расстреляли и отца моего и мать. Остался с маленькой сестрой на руках. Двинулись мы к тетке в Ростов-на-Дону. А когда началась война, сразу пошел добровольцем на фронт, хотя мог бы и не делать этого.

— Почему?

— Я еще имел статус гражданина Аргентины тогда. Но плюнул на все и пошел воевать, время было такое…

Василий Петрович помолчал и продолжил:

— Потом окружение под Харьковом, плен, концлагерь. Удалось бежать и пробраться во Францию, там партизанил.

После войны пожил немного в Париже, затем решил уехать по работе в Бразилию.

— А кто Вы по профессии были?

— Инженер. Мосты строил. В Южной Америке отработал 10 лет, вернулся. Теперь доживаю здесь.

Одинцов ошеломленно протянул:

— Даааа… Вот это биография, я понимаю! А в Россию к нам приезжали?

— Нет, так с войны и ни разу. Сестра навещала меня несколько лет назад.

— Fin rendez-vous! — снова раздалось за спиной.

Василий Петрович встал, и, прощаясь, достал из кармана визитную карточку:

— Вот здесь мои координаты, звони Витя, если что. Я еще приеду сюда. Тебе должны адвоката дать, а насчет переводчика я позабочусь. Сейчас зайду к начальнику, поговорю с ним…

Виктор неторопливо допивал горячий чай, ощущая на себе заинтересованные взгляды узников Seine Saint — Denis. Весть о новичке молниеносно распространилась по коридорам тюрьмы. Напротив Одинцова за столом сидел мулат со странной прической на голове. Его короткие, жесткие волосы были покрашены в какой-то синевато-фиолетовый цвет, тонкие длинные пальцы пестрели наколками, и время о времени вздрагивали.