Изнанка - Дмитрий Александрович Видинеев Страница 3

не оценили. Эдик заявил, что это самая депрессивная вещь, которую он в жизни слышал, под такую песню подыхать хорошо. А Инга сказала, что петь такое даже под угрозой смерти не станет. «Да что с тобой творится? — разволновалась она. — Ты сам не свой в последнее время. Как в воду опущенный, ей богу. А теперь ещё и эту чушь унылую сочинил! С таким настроем закончишь, нахрен, как тот, на кого ты так сильно похож».

Борис не обиделся. Он и сам понимал, что его новая песня действительно унылая чушь, и что самое плохое, ничего другого сочинять не хотелось. И как-то всё равно было, словно все эмоции выцвели, уступив место скучному равнодушию.

А неделю спустя, на концерте в московском клубе «Кристалл», Борис увидел в толпе Зою. Инга только-только закончила припев, и Борис начал играть отработанное до автоматизма соло. Тут-то и заметил пропавшую много лет назад сестру. Вокруг бесновались люди, а она стояла точно каменное изваяние. Светлое платье, чёрные прямые волосы, обрамляющие бледное лицо. Именно такое её помнил Борис. Именно такая она долгое время являлась во снах. Младшая сестрёнка, которая однажды в деревне вышла поиграть во двор и исчезла без следа. Но вот же она, здесь! Зоя стояла так безмятежно, словно от остальных людей её огораживал невидимый кокон. Казалось, никто даже не замечал девочку в светлом платье.

Продолжая машинально и абсолютно без энтузиазма запиливать несложное соло, Борис твердил себе: «Это не она! Это не может быть Зоя! Это похожая на неё девочка! Просто какой-то недоумок-папаша провёл на выступление свою несовершеннолетнюю дочку, несмотря на возрастное ограничение! Или это галлюцинация? Вон Эдик говорил, что частенько видит во время концертов демонов…»

Борис сбился, запорол соло. Попытался совладать с собой, но не смог. Хорошо остальные участники группы сгладили «косяк», продолжив композицию так, словно ничего и не случилось. Да и люди в зале будто бы и не заметили лажи.

У Бориса руки тряслись. Он отступил вглубь сцены, боясь снова посмотреть в зал. Но всё же решился. Зои не было. Морок рассеялся. После концерта Инга категорично заявила Борису, что ему нужен отдых. Остальные ребята её поддержали.

И вот он здесь. Любуется закатом. Борису казалось, что уже много лет ему не было так спокойно. Не иначе магия какая-то. И от хандры и следа не осталось, будто приехав сюда, он пересёк некий барьер, который отсёк весь негатив. Даже песню новую захотелось написать — романтичную, но с грустинкой.

Он подумал о Зое. Представил, как она выглядела бы, став взрослой. Воображение настойчиво рисовало красивую ладную девушку. Сейчас у неё была бы семья, дети. И, наверное, она стала бы журналистом. Почему-то казалось, что именно журналистом. Когда сестрёнка исчезла, Борис часто мучил себя вопросом: где она? Он ни на секунду не допускал, что Зоя мертва, в голове словно бы стояла преграда от таких мыслей. Позже эта преграда падёт, но тогда она спасала от чего-то страшного и непоправимого для его детской психики. Через несколько дней после исчезновения Борис подслушал разговор тёти Иры с соседкой. Они говорили, что Зою, скорее всего, похитили. Возможно, цыгане, хотя, как заметила тётя Ира, цыган в деревне давно не видели. Но мало ли что! Вон платформа всего в двух шагах — схватил, затащил в электричку.

Борис ухватился за мысль о цыганах, как за спасительную соломинку. Пускай лучше будут цыгане, чем пугающая неопределённость. Он множество раз видел их в Москве, и они не казались ему людьми опасными. Шумные, странные, пёстрые, но не страшные. Вот только зачем им маленькая девочка понадобилась? И как они умудрились похитить её так, что никто ничего не заметил? Она ведь наверняка кричала, вырывалась, звала на помощь, когда её тащили к электричке.

Вопросы, вопросы, вопросы…

Вопросы, которые порождали сомнения, однако всё же не могли пробить спасительную преграду в голове.

Не могли, пока он не повзрослел. Понимание, что сестрёнка всё-таки мертва, пришло постепенно и сопровождалось не болью, а тоской. Образ девочки среди пёстрого цыганского табора стал восприниматься как детская наивность. И порой Борис очень жалел, что преграда распалась, ведь девочка теперь была в темноте, словно одинокая крошечная планета в бескрайнем холодном космосе. Вопрос «где она?» потерял смысл.

А отец до последних своих дней надеялся на чудо, верил, что с Зоей всё хорошо. Надеялся и заражал надеждой мать. Незадолго до смерти, когда рак поджелудочной железы превратил его в обтянутый желтушной кожей скелет, отец произнёс: «Интересно, моя девочка научилась плавать? Она ведь мечтала об этом, но воды побаивалась…» И это не были слова, сломленного болезнью маразматика, чьё сознание погрузилось в прошлое, да так и застряло там, не желая возвращаться в наполненную безысходностью действительность. Отец, вопреки жестокости рака, до последнего вздоха сохранял ясность ума. До последнего вздоха верил, что Зоя жива, здорова.

Солнце почти закатилось за горизонт. Борис поднялся со скамьи и направился в дом. Открывая калитку, услышал позади странный звук, словно бы невнятный шёпот множества людей. Оглянулся, прошёлся взглядом по сумеречному полю… Никого, тишина.

Почудилось.

Опять почудилось.

Глава вторая

Утром, после чрезмерно сытного завтрака, Борис задумался, идти за грибами или нет. Борясь с самим собой, он вышел за калитку, посмотрел на такую далёкую полосу леса за полем и, поддавшись приступу лени, решил провести весь сегодняшний день в безделье. А за грибами — завтра. Обязательно. С утра пораньше и, конечно же, с набитым блинчиками брюхом.

Впрочем, после обеда сладостное безделье сменилось активным трудом. Сначала помог тёте Ире разобрать погреб от всякого хлама, а потом самолично вызвался поправить покосившийся навес над поленницей. Трудился с удовольствием, время от времени ловя себя на том, что наслаждается каждым движением, каждым вдохом прохладного, пахнущего землёй и прелыми травами, воздуха. А тётя Ира сетовала, с укоризной качая головой: «Ты же отдыхать приехал, вот и отдыхай!» Но Борис лишь с улыбкой отмахивался, прикидывая, чтобы ещё починить-поправить. Он предчувствовал: завтра мышцы будут болеть, но то хорошая боль, живительная, пробуждающая в жилах свежую силу. Отец называл её «спортивной».

После навеса Борис заменил с десяток подгнивших досок в заборе, починил дверцу в курятнике. Пока работал, тётя Ира вынесла во двор радиоприёмник, включила его на полную громкость. Одна попсовая песня сменялась другой, и Борис подумал было подойти и поймать волну, где рок крутят, но рассудил, что вряд ли соседи этому обрадуются, а ему и с попсой работалось хорошо.

Под вечер, чувствуя