Стивен Кинг - Пост сдал Страница 33

– Холли! Как тебе удалось так быстро добраться сюда?

– Я приехала, чтобы повидаться с тобой. – Холли входит и закрывает за собой дверь. – Когда кто-то попадает в больницу, ты едешь его проведать, если ты друг, а мы ведь подруги. Твоих родителей я встретила у лифта. Они сказали, ты хотела поговорить со мной.

– Да.

– Чем я могу тебе помочь, Барбара?

– Ну… можно тебя кое о чем спросить? Только это очень личное.

– Хорошо. – Она садится на стул у кровати. Опасливо, словно стул под напряжением.

– Я знаю, у тебя в жизни бывали тяжелые моменты. Когда ты была моложе. До того, как начала работать у Билла.

– Да, – кивает Холли. Горит только лампа на прикроватном столике, и ее свет создает некий кокон, которым они отделены от окружающего мира. – Очень тяжелые.

– Ты когда-нибудь пыталась покончить с собой? – Барбара нервно смеется. – Я сказала тебе, это очень личное.

– Дважды, – отвечает Холли без малейшего колебания. Она на удивление спокойна, не испытывает никакого волнения. – Первый раз примерно в твоем возрасте, потому что другие ученики в школе травили меня, обзывая нехорошими словами. Я не могла этого вытерпеть. Но, наверное, не очень хотела расстаться с жизнью. Приняла пригоршню аспирина и антигистаминных таблеток.

– А второй раз приложила больше усилий?

Вопрос трудный, и Холли тщательно его обдумывает.

– И да, и нет. Это случилось после того, как у меня возникли проблемы с моим боссом. Теперь это называют сексуальными домогательствами. Тогда никак не называли. Мне было за двадцать. Я сидела на сильных психотропных препаратах, но их было недостаточно, и подсознательно я это понимала. Тогда я была очень неуравновешенной, но далеко не глупой, и в глубине души хотела жить. Отчасти потому, что я знала: Мартин Скорсезе будет продолжать снимать фильмы, а мне хотелось их увидеть. Мартин Скорсезе – лучший кинорежиссер из ныне живущих. Он снимает длинные фильмы, которые я воспринимаю как романы. А большинство фильмов – рассказы.

– Твой босс, он набросился на тебя?

– Я не хочу об этом говорить, да это и не имеет значения. – У Холли нет желания поднимать голову, но она напоминает себе, что это Барбара, и заставляет себя поднять. Потому что Барбара – подруга, несмотря на все тики и прибабахи Холли. И сейчас у Барбары проблемы. – Причины не имеют значения, потому что самоубийство противоречит всем человеческим инстинктам, и поэтому оно – безумие.

За исключением определенных случаев, думает она. Определенных неизлечимых случаев. Но к Биллу это не относится.

«Я сделаю все, чтобы его вылечили».

– Я знаю, что ты хочешь этим сказать, – говорит Барбара. Вертит головой из стороны в сторону. В свете лампы на щеках блестят дорожки от слез. – Я знаю.

– Поэтому ты оказалась в Лоутауне? Чтобы покончить с собой?

Барбара закрывает глаза, но слезы просачиваются сквозь ресницы.

– Я так не думаю. Во всяком случае, поначалу – нет. Я пошла туда, потому что мне велел голос. Мой друг. – Она замолкает, думает. – Но он все-таки не был моим другом. Друг не захотел бы, чтобы я покончила с собой, правда?

Холли берет Барбару за руку. Обычно прикосновения даются ей с трудом, но не в этот вечер. Может, потому, что она чувствует себя в безопасности в световом коконе, которым они отгородились от мира. Может, потому, что это Барбара. Может, благодаря обеим причинам.

– Кто этот друг?

– Который с рыбами, – отвечает Барбара. – Из игры.

Эл Брукс катит библиотечную тележку по главному вестибюлю больницы (мимо мистера и миссис Робинсон, ожидающих Холли). Эл Брукс поднимается на другом лифте к надземному переходу, который соединяет больницу с Клиникой травматических повреждений головного мозга. Эл Брукс здоровается с медсестрой Райниер, которая сидит на сестринском посту. Она – ветеран клиники и говорит Элу «привет», не отводя глаз от компьютерного экрана. Это Эл катит тележку по коридору, но, зайдя в палату 217, Эл Брукс исчезает, и его место занимает Зет-бой.

Брейди сидит на стуле с «Заппитом» на коленях. Он не отрывается от экрана. Зет-бой достает из левого кармана просторной серой куртки свой «Заппит» и включает его. Нажимает на иконку игры «Рыбалка», и по экрану начинают плавать рыбы: красные, желтые, золотистые, иногда среди них появляется очень быстрая розовая. Бренчит мелодия. Время от времени экран ярко вспыхивает синим, окрашивая щеки Зет-боя и превращая глаза в синие пустышки.

Так продолжается пять минут: один сидит, другой стоит, оба смотрят на плавающих рыб и слушают бренчание. Жалюзи над окном непрерывно дребезжат. Покрывало на кровати идет волнами. Раз или два Зет-бой понимающе кивает. Потом руки Брейди расслабляются и отпускают игровую приставку. Она скользит по исхудалым ногам, проваливается между колен и падает на пол. Веки опускаются. Прикрытая клетчатой рубашкой грудь перестает подниматься и опускаться.

Плечи Зет-боя расправляются. Он содрогается всем телом, выключает «Заппит», убирает в левый карман куртки. Из правого достает айфон. Человек, прекрасно разбирающийся в компьютерах, модифицировал его, добавив несколько самых современных систем защиты. А вот датчик GPS отключен. В контактах ни одного имени, только несколько инициалов. Зет-бой нажимает на ФЛ.

Два гудка, и ФЛ отвечает, имитируя русский акцент:

– Это есть агент Зиппити Ду Да камарад. Я ждать твоя команда.

– Тебе платят не за глупые шутки.

Пауза.

– Хорошо. Никаких шуток.

– Мы двигаемся дальше.

– Мы двинемся дальше, когда я получу остаток денег.

– Ты получишь их этим вечером, а потом сразу возьмешься за дело.

– Принято. В следующий раз поставь более сложную задачу.

Следующего раза не будет, думает Зет-бой.

– Не напортачь.

– Будь уверен. Но я палец о палец не ударю, пока не увижу капусту.

– Ты ее увидишь.

Зет-бой дает отбой, сует телефон в карман и выходит из комнаты Брейди. Проходит мимо сестринского поста и медсестры Райниер, которая по-прежнему не отрывается от экрана. Оставляет тележку в нише с торговыми автоматами и направляется в надземный переход. Упругой, молодой походкой.

Через час или два Райниер или другая медсестра найдет Брейди Хартсфилда согнувшимся на стуле либо распростертым на полу поверх «Заппита». Паники это не вызовет. Он часто теряет сознание, а потом приходит в себя.

Доктор Бэбино говорит, что это часть процесса восстановления мозговой деятельности, и каждый раз, очнувшись, Хартсфилд демонстрирует незначительное улучшение. Наш мальчик на правильном пути, говорит доктор Бэбино. По внешнему виду такого не скажешь, но прогресс нашего мальчика действительно поразительный.

Вы и представить не можете, насколько поразительный, бьется мысль в мозгу Библиотечного Эла, который сейчас используется чужим разумом. Просто не можете. Но понемногу начинаете представлять, доктор Б. Ведь так?

Лучше поздно, чем никогда.

– Человек, который кричал на меня на улице, ошибался, – говорит Барбара. – Я ему поверила, потому что голос велел поверить, но он ошибался.

Холли хочет знать о голосе из игры, но Барбара еще не готова об этом говорить. Поэтому Холли спрашивает, кто этот мужчина и что он кричал.

– Он называл меня черноватой, как того парня в телесериале. Сериал смешной, но на той улице это звучало как оскорбление. Это…

– Я знаю сериал, и я знаю, как некоторые используют это слово.

– Но я не черноватая. Никого с черной кожей нельзя так называть, просто нельзя. Даже если они живут в хорошем доме на такой хорошей улице, как Тиберри-лейн. Мы все черные, навсегда. Не думай, что я не знаю, как на меня смотрят в школе и что обо мне говорят.

– Конечно, знаешь, – кивает Холли – ей самой хватило в школе и разговоров, и взглядов. Ее еще прозвали Лепе-Лепе.

– Учителя говорят о равенстве полов и расовом равенстве. Они придерживаются политики толерантности и верят в нее, во всяком случае, большинство, но на переменах можно сразу заметить и черных детей, и китайцев, которые у нас по обмену, и девочку-мусульманку, потому что нас всего два десятка, и мы – перчинки, которые каким-то образом попали в солонку.

Она вспыхивает, голос полон ярости и негодования, а еще усталости.

– Меня зовут на вечеринки, но далеко не всегда. И на свидания меня приглашали только дважды. Один парень был белым, и все глазели на нас, когда мы пришли в кино. А потом кто-то бросался в нас попкорном. Очевидно, в кинотеатрах о расовом равенстве забывают, как только гаснет свет. А как однажды было на футболе? Я бегу с мячом вдоль бровки, выхожу на хорошую позицию, и тут какой-то белый папаша в рубашке для гольфа кричит своей дочери: «Держи эту черномазую!» Я притворилась, будто не слышала. Девчонка ухмыльнулась. Мне так хотелось ее завалить, прямо у него на глазах, но я этого не сделала. Просто проглотила. Или на первом году обучения в перерыв на ленч я оставила учебник английского на трибуне стадиона, а когда вернулась за ним, кто-то вложил в него записку: «Негритосина». Я и это проглотила. Дни, даже недели все идет хорошо, а потом приходится что-то проглатывать. То же самое случается и у мамы, и у папы, я это знаю. Может, у Джерома в Гарварде по-другому, но готова спорить, и ему иногда приходится проглатывать.