Клювы - Максим Ахмадович Кабир Страница 36

– А теперь, – объявил Альберт, – помолимся Солнечному Королю. Пусть наваляет Луне!

Камила подала Оксане руку, вторую положила ей на талию. Они медленно закружились по паркету.

– Эх, а как это звучит в стерео… – мечтательно сказал Альберт.

– Филип, что вы стоите столбом? – выглянула Камила из-за плеча Оксаны.

– Любуюсь. – И это была правда.

– Альберт, подбрось-ка в топку рок-н-ролла!

– Слушаю и повинуюсь!

Танцующие позабыли про Филипа. Спустя две песни он выскользнул в коридор. Из ванной доносился плеск воды.

Филип убрал бутылки и приоткрыл дверь спальни. В полутьме угадывались скрепленные шнуром ступни, тело под одеялом, курчавая голова на подушке.

– Корней?

Филип представил, как нагибается над постелью, а Корней резко распахивает глаза, являя расширившиеся сомнамбулические зрачки.

– Корней…

Парень заворчал, переворачиваясь.

– А? Что-то случилось?

– Ничего. Просто проверяю.

– Оксана в порядке?

– В полном. У нас вечеринка. Спи.

Филип вышел из спальни.

Значит, Интернет врал. Лунная чума завладевает не всеми. По крайней мере, один человек привит от безумия. Шанс спастись, если теория верна и эпидемия не продлится дольше полнолуния.

Хоровод оптимистических мыслей прервали отчетливые всхлипы. Филип приблизился к запертым дверям в тупике. Постучал.

– Не трогайте меня! – прошипела Вилма сквозь шум воды.

Он толкнул дверь, сунул в щель палец и легко откинул примитивный крючок.

Вилма сидела на кафеле, прислонившись к чугунной ванне. Лицо опухло от слез. Он опустился рядом.

– Ты чего?

– Ничего.

– Вилма, – Филип привлек ее к себе, – что стряслось?

Синевласка сжала в кулаке кулон – серебряный кувшин. Из этого кувшина сто лет назад она высыпала белые гранулы. В студии сгоревшего заживо художника Сороки.

– Больше нет. Я все вынюхала.

Она смотрела на него, как ребенок смотрит на родителя, умоляя починить сломавшуюся игрушку. Филип погладил ее по щеке:

– Это не панацея. Тебе не нужен допинг.

– Нужен! – капризно запротестовала она. Кулачки забарабанили по его плечам. Он терпел. Выдохшись, Вилма ткнулась мокрым носом в его ключицу и захныкала. Он прижался губами к синим волосам на макушке.

– Все образуется.

– Мою дочь, – вдруг сказала она, не поднимая головы, – мою дочь звали Дениса. Я не очень ее любила. Ее папаша бросил нас, а я практически сбагрила малышку матери. Мне было двадцать восемь, но вела я себя, как подросток. Клубы, травка… – Вилма сгребла рубашку Филипа в кулак. – Я была под кайфом постоянно и не запомнила ее личико. Даже на похороны пришла пьяная.

Он не знал, что сказать. Чем утешить.

– Когда Дениса снится мне, у нее нет лица. Гладкая плоть. И я целую ее в этот овал без рта и глаз.

– Ох, Вилма… – только и смог он промолвить.

– Дети ведь попадают в рай?

– Если веришь в это.

– Но… я же не верю.

Вилма еще сильнее вжалась в него.

После смерти Яны друзья говорили Филипу, что она теперь на небе. Он поддакивал из вежливости. Утешаться христианской концепцией рая казалось ему по-детски наивным занятием.

«Пап, а где наш хомячок? Он переселился к Боженьке, сынок. Зачем Боженьке столько хомячков?»

– Филип…

– Да?

– Я старая?

– Что ты… – Он прикоснулся к морщинкам Вилмы, трещинкам на засохшем тесте.

– Займись со мной любовью… – шепнула она, огорошив Филипа.

– Но мы…

– Я знаю, что не нравлюсь тебе.

– Это не так.

– Просто чтобы не спать.

Она оплела его запястье и потянула. Вилма носила кожаные штаны, ремень с прямоугольной пряжкой. Рука Филипа прошла между пряжкой и прохладной кожей живота, по жестким зарослям на лобке, к истекающей соками расщелине. Количество густой влаги удивило его.

Вилма ахнула и заерзала, лаская себя его пальцами. Куснула за шею, грубо схватила за пах.

Девять лет никто не трогал его так.

– Подожди, – сказал он. – Утро еще не скоро.

И повернув ее, притиснув спиной к своей груди, он забрал ее горе и ее слезы.

Дискотека закончилась. До рассвета оставалось меньше часа. Гости разбрелись по студии. Оксана углубилась в телефон. Дисплей озарял ее бледное сосредоточенное лицо. Из ее наушников звучал какой-то зубодробительный блэк-метал.

Камила делала Альберту массаж. Босые пятки учитель засунул в таз с холодной водой. Периодически Камила разминалась, приседала и прыгала на месте.

Вилма призраком бродила по квартире. Филип не смог полностью смыть ее запах с пальцев.

– Вы видели фильм «Нанук с Севера»? – спросил Альберт. – Нет?! Никто из вас? Вы меня разочаровываете. Это шедевр документалистики, снятый до того, как такой термин появился. Роберт Флаэрти, режиссер, отправился в Северную Канаду, чтобы впервые задокументировать быт эскимосов. Он жил в эскимосском племени больше года, делил с ними кров и пищу, охотился. Бесценный материал! Но в Торонто кто-то решил покурить в процессе монтажа, и все сгорело дотла. Девять тысяч метров пленки. Год жизни в суровых условиях Севера. Уникальные кадры. Ничего не осталось.

– И как тогда фильм восстановили? – спросила Камила.

– Его не восстанавливали. Флаэрти погрустил немного, снова поехал к эскимосам, прожил с ними еще полтора года и снял новый фильм.

– Почему ты вспомнил об этом? – Камила погладила учителя по плечу.

– Мы все начнем заново! – твердо сказал Альберт. – Мы – человечество.

Филип хмыкнул. В истории про киношника никто не погиб. Просто пленка сгорела. Не квартиры с людьми, а пленка.

Он уронил руки на колени. Перед внутренним взором мелькали люди. Индийская пара из бакалейной лавки. Стриптизерша со счастливыми кубиками на скальпе. Студентка с афрокосичками. Умирающий автоматчик. Застрелившийся капитан.

Филип смотрел на полотна. В какой-то момент Яна ожила, как невесомое перышко, спланировала с холста. За ней спрыгнула другая Яна – более зрелая. И третья Яна покинула парковую скамью.

– Мне так жаль… – тихо проговорил он.

Девушки окружали его. Локоны плавали в серой дымке, будто странные рыжие водоросли. Локоны пробивались из ран в предплечьях и тоже струились вверх. Героини картин, его Яны, льнули к ногам, скользили юркими пальцами по штанинам, обнюхивали пальцы.

– Усни, – шепнули на ухо ледяные губы, – и луна пойдет на убыль.

– Двух минут достаточно, – проворковала, дохнув ароматом мыльной воды, последняя из Ян, написанная за месяц до смерти.

В черепе щелкнуло.

Филип яростно взъерошил волосы.

Яна, растиражированная на холстах, не шевелилась. Фантомы сгинули. За занавесками ползло предрассветное марево.

– Мы пережили ночь, – сказал Альберт.

Филип встал, рассеянно обозревая картины. Да, он был гораздо опытнее и выносливее в вопросах бодрствования, но усталость задела крылом и его. Галлюцинации… зрительные и осязательные… Что будет дальше?

– Я разбужу Корнея, – вызвалась Оксана, выключая плеер.

– С меня завтрак… – зевнула Камила. И добавила, проморгавшись: – Где Вилма?

– Наверное, принимает душ.

Корней уже сидел на кровати и избавлялся от пут. Оксана бросилась к нему, обняла:

– Ты проснулся!

– Никто прежде так не радовался этому факту. – Корней поцеловал Оксану в краешек губ. Филип заметил, как девушка зарделась.

– Как вы? – виновато спросил Корней.

– Ты проспал все веселье, – сообщила Камила. – Альберт учил нас танцам. Потом мы играли в города и в пантомиму. И выхлебали столько кофе, что я не усну до заморозков.

Филип оставил их обсуждать уникальность Корнея. Пошлепал по коридору туда, где час назад ласкал изнывающую от страсти Вилму.

Ванная была наполнена. Розовая пена таяла на чугунных бортах. Настырно капал кран. В багровой воде