Андрей Измайлов - Трюкач Страница 38

Да нет, он нормальный, просто делает скандал. А вот фиг ему! Не получит!

М-м, а кто это?

Это? Черт знает. A-а! Каскадер это! Он уже в тираж выходит, потому, видишь, на все идет, лишь бы общее внимание привлечь. Не обращайте внимания!

А кто это с ним?! Обратили внимание?!

Нельзя не обратить, но только… знаете ли, верно подмечено: кто бы то ни был, но – с ним!

– Достаточно громко? – осведомился Ломакин, светски склоняясь к спутнице (хотела испытать? испытания прошли успешно! а ты, дама, теперь – спутница, даром ли за локоток придержал в момент шариковского взрева!).

– Достаточно. А можно здесь этого не снимать вообще? – осведомилась мулатка, светски поведя плечами.

– ЭТОГО можно не снимать… завсегдатаем уверил Ломакин. Слово – не воробей. Запоздало цапнешь двусмысленность за хвост, ан уже выпорхнула, оставив в кулаке парочку перышек.

«Изверг» – так себе. Проходная фильма, вокруг которой устраивают ажиотаж, премьеру в Доме кино, шумиху в оплаченной спонсорами прессе: Первый российский супербоевик! Герой, – русский Рэмбо! Но назвать его так – значит, польстить не герою Изверга, а – Рэмбо! Впрочем, трюки Ломакин на фильме, зарядил действительно недурственные. Если бы все решали трюки!… В общем, средненько, средненько. Но публика инерционно валила валом: не посмотрим других, так себя покажем. Тусовка с бесплатными бутербродами и бокалами того-сего.

Обычная картина! Четыре категории тусовщиков. Первая – шнырливые жратики-халявщики, зубодробительно жующие один за другим квадратики с ветчиной-сервелатом-сыром-икрой, взахлеб глотающие один за другим порции шампанского-водки-ликера-сухача… а-а, что, еще и кино показывают?!

Вторая – насмешливые новички, с зубовным скрежетом сожаления отказывающиеся от навязчивого сервиса дурновыглаженных официантов-разносчиков: спасибо, пока не надо! Интонация и взгляд проститутки, на которую (из которой?) обрушились месячные: сегодня-нет. И хочется и колется. Как бы так исхитрится, чтобы выглядеть достойно?

Третья – зубры, хохочущие напоказ. Напоказ – мутно знакомые профили и фасы по невнятным отечественным фильмам. Неужели это он?! Вроде бы он! Уй, ка-акой старый! И лысый! Может, не он? Да он, он! А – она? Ой, перестань, не может быть! Почему? Посмотри на нее – швабра и есть! Хочешь сказать, что это – ОНА?! А кто?… М-мда, она… Элита, хохочущая напоказ, элегантно снимающая бутербродики с подносов – напоказ, выбирающая из полукруга бокалов единственный (А тут что у нас, дружочек?) – напоказ.

Четвертая – озабоченные домочадцы, виляющие от подноса к подносу: время разбрасывать комплименты, время собирать бутерброды. Боком-боком – квадратики с деликатесами стряхивать в деловые, на ремнях, сумки (целлофан заранее подстелен). Жаль, напитками флягу не напитать – заметно будет. Да!

И салфетки! Фирменные, пусть и бумажные, с эдаким вензелем. Каждый бутербродик надобно на салфетку. Салфетки тоже – туда же, в деловую, сумку, в отдельное… отделение. Промокнуть губы для виду и – туда, туда. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

Ни к одной из четырех категорий Ломакин не принадлежал. Ни к одной из четырех категорий дама в манто не принадлежала.

Они попробовали дурной кофе в одном из стоячков задрипанного (что уж там! да, задрипанного!) холла Дома кино. Они прошли в зал.

По обыкновению, некто изобразил конферанс, представляя создателей, а также исполнителей, а также вдохновителей, а также вспомогателей (гримеров- костюмеров-монтажеров). Ломакин на просцениум не поднялся. Хотя ему всячески сигнализировали сверху вниз: А вот среди нас есть еще человек, без которого… Нет, не поднялся. Он смахнул два блокнотных листочка с кресел, обозначающих – кресла заняты. Усадил даму, уселся сам. Если он подчинится манящим жестам, то, вернувшись, вполне может обнаружить, что возвращаться некуда: занято. И даму сгонят, лиши ее опекунства. Вы разве не видели – тут листочки были!

Ерунда! Неизбывная традиция: кто первый встал, того и тапочки, кто первый сел, того и кресло. А всяческие метки (занято! занято!) – подзаконны.

И вообще красоваться перед вполне равнодушным залом в непонятном качестве… Человек, без которого! Правда, вы его на экране вряд ли увидите, вряд ли узнаете. Но – похлопаем, похлопаем, дорогие друзья! И – спорадические, вежливые аплодисменты. В отличие от поощряющей долгой овации любимцу публики – благообразному, респектабельному старцу, мастеру эпизода. Особенно после его аффектированного признания: Я очень люблю этого режиссера! Я влюблен в главного героя! Я люблю вас всех! И действительно, мастер эпизода – эпизода охмурения юных дамочек собственной породистостью… из фильма в фильм. Нужно быть большим мастером, чтобы убедить всех и каждого в своем сердцеедстве при том, что только ленивый не в курсе: мастер… – м-м… Голубой, как… как Левис. В таком контексте микрофонное воркование насчет любви к режиссеру, к герою, ко всем – н-неоднозначно.

Потом – фильм. Надо сказать, Ломакин смотрел его не без любопытства – какой бы средненький он, Изверг, ни был, но углядеть его в первый и последний раз не помешает. Перед тем как Изверг ввергнется в черную дыру небытия. С отечественными лентами нынче так и только так: куда деваются? кому нужны? на кой?…

А вот дама-мулатка не досидела до финала. Минут через двадцать она чутко дрогнула лицом в сторону сумрачного колыхания портьеры (одна из выходных дверей с красным обозначающим плафоном сверху приоткрылась, хлестнул сабельный узкий световой луч). Настойчивый полушепот опоздавших, не менее настойчивый полушепот церберши: уже началось, давно началось, все равно мест нет!

Сабельный луч сверкнул и, – погас. Портьера успокоилась. Никого не впустили. Смотрим дальше! Есть на что посмотреть! Вот сейчас, как раз сейчас.

Дама интимно провела ладонью поверх его ладони – извинилась. И – бесшумно-бестелесно, выскользнула. Надо же! При самолетно-салонной тесноте между рядами – и ног никому не отдавила, и приподняться с втянутым животом никого не вынудила, и не зашипел никто!

То есть именно Ломакин чуть было не зашипел: куда, мол, вы, сейчас самое интересное, ради чего и стоило приходить! Вот досада-то! Именно вот сейчас, как раз сейчас… ни раньше, ни позже!

Вот ведь начинается: СПРИНТ ПО КРУТЫМ КРЫШАМ! Одним кадром, без перебивок, без монтажа! Сверху снимали, с вертолета, чтобы видно всем: без дураков!

Снимали в Риге. Тогда прибалты уже отделились, уже занеслись. А фильм уже почти снят. Только по крышам надо еще пробежаться в спринтерском темпе. Коллеги! Вы коллеги или кто?!

Эсшайтэ ф Российу, топчите сапокаами сфой крыши!

Да мы столько денег вбухали! Вы ж понимаете!

Фаши рупли нас не интэрэсуууют. У нас – латы- литы-кроны. Эсшайтэ! Наши крыши – этто музеееум, а фаши сапокиии…

Да мы… мы на цыпочках! Мы тихохонько! Мы подложим что-нибудь твердое – не проломим, не помнем!

Эсшааайтэ!

Спасло то, что вместе с Ломакиным по крышам должен был прыгать Улдис. Собственно он, Ломакин, Улдиса и догонял. Нелегкая это работа – догнать и перегнать Улдиса, прыгая по крутым крышам. Надо признаться, Ломакин перед спринтом перебросился парой-тройкой слов с Улдисом: Ты споткнуться можешь? У флюгера? – Да? Тогда я по черепице скачусь и – вдребезги. – А вон, глянь, там, карниз. Надежный, сам проверь. – Не стану я проверять… Ты проверил? И хорошо. А зачем? – Иначе я тебя не достану. – Да. Это – да. Что да, то да!

Благодаря Улдису мэрия милостиво соизволила позволить. Но только один раз… И если что-нибудь будет повреждено, наши экспееерты оппределяаат ущееерп и… не в руплях.

Они тогда ничего не повредили, кроме собственных ступней, спринт пришлось бежать в комбинированных ботах, сверху грубое-тяжелое-внушительное, снизу балетно-пинеточный подбой. Иначе ущееерп неминуем.

– Почему, кстати, у тебя сразу акцент проявляется, Улдис? Ты же по-русски – Как я!

– У нас в кооротее фее кофоряаат на сфоеоом.

– Только улицы называются по-кавказски. То- есть по-русски, но с кавказским акцентом.

– В каком смысле?

– А вот…

Они как раз прогуливались неподалеку от Домского собора, и улочка в Старом Городе именовалась (еще не латиницей, а прежней, не замененной еще кириллицей), грозила: Атриежу!

– Ax-так! – притворно вскипел Улдис. – Тогда сам иди в мэрию и сам договаривайся. На русском. С кавказским акцентом. Иди, иди!

– Нет. Уж лучше ты. Боюсь, не выдержу и что- нибудь у кого-нибудь там… атриежу!

Но спринт по крутым крышам у них получился славно. – И с оператором повезло – профи. А то ведь как бывает? Делаешь трюк – на экране туфта… Не потому, что плохо сделал трюк, а потому, что оператор отснял под таким ракурсом – проще было не делать трюк. Все впустую… Но тогда, в Риге, – получилось. И пусть Ломакин, – только тень звезды Ярского (тень, знай свое место), только каскадер-дублер. Но он то, Ломакин, знает. И Улдис знает. И сам Ярский знает.