Андрей Измайлов - Трюкач Страница 37

– Вперед смотри! – приказал бандит… – Мужчина?! Заводи!

Дружбан повернул ключ. Автобус сдержанно зарычал…

– Двигай!

Дружбан хватанул рукоятку скоростей. Автобус подался вперед и тут же откинулся назад, застрял.

– Убью! – просипел бандит. – Двигай!

– Я двигаю, двигаю! – виновато зачастил панк- дружбан. – А он не двигается!

– Рука затекает! – сообщил гордиево-узловатый панк Боб. – Могу не схватить!

– Я тебе не схвачу! – посулил жути террорист.

Меньше всего панки мечтали о лаврах героических саботажников. Больше всего они мечтали: чтобы все это побыстрей кончилось. Но кончиться все это могло только после того, как автобус преодолеет сотню метров, а саквояж окажется внутри.

– Ты вообще умеешь водить?! – занервничал бандит.

– Умею я, умею! А он не хочет!

– Сдвинься, я хочу видеть, как ты умеешь. Давай снова! Э! Не так сдвинься! Меньше! – террорист явно хотел и за процессом проследить, и на мушку не сесть. – Вот так! Давай снова. Начинай!

Панк-дружбан дал снова, начал.

Все правильно он умел. Только автобус повторил препинание и замер.

– Зажигание нормально… – виновато извинился панк-дружбан, – Искра…

– Зажигание-то нормально… – озадачился бандит. – А что же с ним тогда?

– Скоро вы?! – крякнул панк Боб…

– Э! Что там?! – проконтролировал ситуацию «задний», не покидая позицию.

– Я знаю?! – досадливо рявкнул «передний», – Не хочет!

– А зажигание? – запоздало присоветовал «задний».

– Аур-р-рх! – издал междометие «передний». Будь его воля, спихнул бы панка-дружбана, мол, ну-ка дай – я! То есть, конечно, вольному воля: на – ты! Охота подставиться? Неохота! – Еще пробуй! Еще!

– Я пробую! Я – еще! Ну, не хочет он!!!

Прощенья просим, это уже фарс! Заблудившийся автобус! Импортные кинозвезды, кого бы ни изображали, слабо вам! Вы там у себя – в тепличных условиях! Только и знаете, что прыгать со скоростного поезда, цепляться за шасси взмывающего аэроплана, вплавь догонять уходящий лайнер в океане, а ежели на авто – и тогда оно у вас трижды перевернется, но дальше помчит. И алиби всегда обеспечено! Потому как – расчет: в 00.17- экспресс, в 03.24 – рейс такой-то на Гонолулу, в 07.01 – лайнер из Гонолулу.

Сюда бы вас! Гонолулу вам всем во все места и припека сбоку. Левитана вам в кошмарный сон: Вся апппаратура ррработает норррмально!

А тут… Что русскому хорошо, то немцу (французу-американцу-итальяцу… любому нерусскому!) смерть. Да уж! Вот только это еще как посмотреть – русскому хорошо.

Пока – плохо.

Нервы могли сдать теперь не обязательно у террористов, но и у спецназа. Если точней, не нервы, а просто кончится отпущенный срок, примут решение, пора штурмовать, а то мы с ними по-хорошему, а они финтят…

Заблудившийся автобус застыл на полосе. Полуразвалина на честном слове, слезно требующая ремонта, доходяга из пункта А в пункт Б. Пока гром не грянет, мужик не перекрестится.

Гром грянул:

– В чем дело?! У тебя совесть есть?!

– Нету! – огрызнулся террорист. – Куда торопиться?!

Торопиться им было куда, само собой, однако не признаваться же, что транспортное средство – ни тпру ни ну, куда и как бы кто ни торопился.

– Дело твое, – якобы равнодушно рокотнул гром. – Нам тем более некуда торопиться.

И это была скрытая угроза, предупреждение. С наступлением темноты наступление спецназа на бандитов облегчается, задача упрощается.

Последнему дураку и то ясно! Террористы – не дураки. А пассажиры в массе своей – дураки. Им бы, пассажирам, молчать в тряпочку, злорадствовать втихомолку. Но бездействие тягостней любого действия, даже когда это оскорбление действием. Потому, игнорируя внушительный приказ на предмет молчать и не шевелиться до особого распоряжения, то там, то сям подавал голос очередной знаток. Полуось… Наверно, полуось. Скорее всего…

– Тебя не спросили! – раздраженно отмахивался террорист, но без прежней агрессии.

– Да кардан полетел. Точно, кардан!

– Если кардан, то мы засе-е-ели…

– Не каркай.

– Или, может быть, засор карбюратора?

– Тебя не спросили!

– Тогда фильтр тонкой очистки топлива засорился, а?

– Тебя не спросили!

ОН поймал себя на мысли, что жаждет поучаствовать в мозговой атаке, пока не началась иная атака, спецназовская. Тебя не спросили! Спросили бы ЕГО! ОН бы предположил: катушку зажигания у вас пробило, грамотеи! Катушку зажигания!

Впрочем, тоже не факт. И полуось, и кардан, и карбюратор, и фильтр, и катушка – все одинаково возможно. Куда пальцем ни ткни, везде болит. Может, просто палец болит?

– Совесть у тебя есть?! – повторил гром небесный.

КАДР – 4

Сказано: совесть – тайник души.

Душа Слоя-Солоненко для Ломакина была – потемки. С какой-такой радости-печали Солоненко согласился на проект «Час червей»? Деньги некуда девать? Грех надо замолить? Да, но в таком случае необходимо прежде всего признать: грешен. Человек же устроен так, что непременно отыщет аргумент в свою пользу: как бы там ни было, я честный-бескорыстный-справедливый. Даже если «я» – бандит, грабанувший лоха, это самое «я» оправдается перед собой: дерьмо – не «я», а лох, не заслуживающий отъятого, на то и лох, зато «я» часть отъятого передаст детскому дому или вложит в нечто богемное, в нечто просветительское. Нет?

Нет. Бандит – даже выросший в благообразного коммерсанта – всегда осознает: он был, есть и остается бандитом. Именно потому он так стремится подружиться с писателем-художником-музыкантом. Именно потому он так приосанивается, если на какой-нибудь организованный им самим междусобойчик приходит хотя бы один изголодавшийся артист, котого все знают. Именно потому он стремится вложить часть награбленного во что-либо благотворительное, дабы о нем говорили: вот добрый человек. И комплекс неполноценности всегда будет при нем. Из грязи никогда – в князи. Даже облачившись в княжеские одежды, не истребишь запаха немытого тела.

Однако Ломакину, абсолютно ничего не было известно про стиль и методы сколачивания капитала Евгением Павловичем Солоненко, когда на коктейле в Доме кино их познакомили.

А познакомила их Антонина. А с Антониной он, Ломакин, познакомился всего за два часа до Слоя-Солоненко, перед премьерой «Изверга». Нездешнюю мулатку знобило то ли от здешней весенней мозглости, то ли от, всегда унизительной, очереди-толчеи гардеробного зала, усеянного опилками. Короткая шуба (или манто?) не унимала озноб, а, наоборот, усиливала – ведь ради того, чтобы сдать ее, шубу, и приходилось длить и длить бессмысленное и медленное топтание, ближе-ближе, к вешалкам. А местная шатия-братия со смутно знакомыми лицами привилегированно просачивалась к барьерам.

Ломакин отчасти принадлежал к местной, шатии- братии, да и в «Изверге» играл не последнюю роль, пусть и замещая в кадре звезду Ярского на сложных трюках. Он мог просочиться к вешалкам без очереди-толчеи. Собственно, так и сделал минуту-другую назад. Отчего же не помочь нездешней даме.

– Помочь?

– Чем?

– Позвольте вашу… ваше манто. Я сдам.

– Без очереди?

– Без.

– Лучше скажите громко этим… этим всем: В очередь сукины дети, в очередь!

Нездешняя мулатка, знающая Булгакова. Без акцента. Наверно, все же здешняя – но не местная шатия-братия. Даже странно! С такими данными – и не местная, не дом-киношная. Обязательно (моргнешь глазом – проморгаешь) кто-нибудь позарится. Публика еще та! Мол, я, если не узнали, режиссер эх-ма такой-то. Нет, я! Нет, я! Не узнаете? Еще в Кинопанораме недавно показывали! – Да что – ты! А вот я… А я – спецкоррр! Пусть хорохорятся, но все они в моих руках – не напишу, и знать никто не будет! Эт ничего, что я прыщавый, это от бурного обмена веществ. Обменяемся на досуге? Веществами? Красавицы обычно клюют на убогих. Клюнет? О! Клюет, клюет!

Витающие флюиды. Щас только княжеские шубы- пальто – пыльники скинут и – густопсово примутся благовонять мыслями, оформляя их в слова.

– В очередь, сукины дети! В очередь! – гаркнул Ломакин, рискуя репутацией. Попереть не попрут, но затаят обиду.

А пошли вы все! В очередь!

Местная шатия-братия отпрянула было – уж сильно трубно провозгласил Ломакин, – но тут же ринулись на прежние позиции. Мало ли, ненормальный!